Страница 5 из 9
Джим Оллкок позвонил в «Дайно-род» в 12:40, пока Фиона звонила в «Эллис и Ко». Последние согласились оплатить счет, однако не разрешили проводить в доме какие-либо серьезные работы до понедельника. Поскольку все шло к тому, что на выходные они останутся с неработающим сливом, Джим оставил записку мистеру Нильсену, чтобы тот не пользовался туалетом – это могло вызвать затопление. В записке говорилось: «Приходил сантехник, не смывай в туалете». Позже днем Фиона увидела Нильсена по пути на улицу и объяснила ему содержание записки, а также сказала, что даст ему знать, когда после работ в понедельник снова можно будет пользоваться туалетом. Нильсен ответил, что все учтет, и в задумчивости отправился на прогулку.
Позже он признает: «Тогда я начал догадываться, что проблема, возможно, как-то связана с моей деятельностью».
Упомянутая «деятельность» тем утром уже успела послужить источником неловкой ситуации для самого Нильсена. Ему неожиданно позвонили в дверь. Он не мог никого пустить, пока на полу лежало обезглавленное тело. Он выключил телевизор и придержал Блип, чтобы она не лаяла. Чуть позже в дверь постучали. Он ждал до тех пор, пока не услышал шаги вниз по лестнице. «Я подумал, что, может, это кто-то знакомый, – расскажет он потом. – Крикнуть «сюда нельзя» было бы глупо, так что я просто сделал вид, что меня нет дома». Посетителем оказался старый друг, которого он не видел уже несколько месяцев, Мартин Хантер-Крэг. Хантер-Крэг был одним из немногих людей, искренне наслаждавшихся компанией Нильсена, и в обычных обстоятельствах он был бы весьма желанным гостем. В тот день он находился в городе проездом (сам он жил в Дентоне) и хотел сделать Десу сюрприз. Согласно его воспоминаниям, Дес все-таки ответил на стук в дверь, хотя и не открыл ему: «Не входи. Я тут кое-чем занят».
Весь вечер субботы Нильсен смотрел телевизор. В воскресенье днем, шестого февраля, он наконец собрался с духом, чтобы закончить с телом на полу. К тому времени он уже знал, что в понедельник ему могут начать задавать неудобные вопросы. Стоило как минимум спрятать тело обратно в шкаф. Он снова взялся за нож, заточил его еще раз и разрезал тело на четыре части: две руки с плечами, торс с ребрами и вся нижняя половина тела вместе с ногами. Первые три части он завернул в пакеты и положил их в ящик шкафа. Ноги он завернул в другой пакет и сунул их под перевернутую вверх дном корзину для белья в ванной. Затем он достал из кастрюли частично сварившуюся голову, положил ее в полиэтиленовый пакет, а потом сунул в большой черный пакет с другими останками. В довершение он зажег в комнате палочку благовоний и запер обе дверцы шкафа на ключ. О проблеме можно было ненадолго забыть. Однако время поджимало, и успокоиться у Нильсена никак не получалось. Несколько часов покоя ничуть не помогли: эта пытка длилась для него уже четыре года. Приближался момент, когда так или иначе ему придется что-то предпринять.
В понедельник седьмого февраля проблема со сливом так и не решилась. Фиона Бриджесс звонила в агентство недвижимости снова и снова, и ей повторяли, что ее делом уже занимаются. Однако только во вторник, в 16:15, в «Эллис и Ко» связались с компанией «Дайно-род», чтобы те занялись проблемой. Тем временем Нильсен, как обычно, отправился на работу в кадровое агентство в Кентиш-таун, где со своей обычной энергией и усердием разобрал накопившийся бумажный завал. Правда, с коллегами в тот день он был несколько грубоват и нетерпелив. Перед одним из них он извинился, объяснив, что претерпевает в данный момент не лучшие времена.
Инженер из «Дайно-род» прибыл в дом № 23 на Крэнли-Гарденс только в 18:15 вечером вторника. Звали его Майкл Кэттран, ему было тридцать три, и в компании он начал работать относительно недавно. После поверхностной инспекции труб он пришел к выводу, что источник проблемы, скорее всего, находится под землей, а значит, днем нужно будет вернуться с более тщательной проверкой. Уже стемнело, но с помощью Джима Оллкока, подсвечивающего ему фонариком, Кэттран нашел возле дома потрескавшийся канализационный люк. Под люком был спуск высотой около трех с половиной метров, с железными скобами в стене в качестве ступенек. Кэттран спустился туда, пока Оллкок продолжал ему светить. Они оба почувствовали тошнотворный запах, который, как Кэттран знал, не походил на обычный запах экскрементов. Он сказал Оллкоку:
– Я, может, работаю с дерьмом не так давно, но даже я знаю, что так оно не пахнет.
По правде говоря, он был уверен, что это запах гниющей плоти. Пол канализационного тоннеля был покрыт странной серо-белой субстанцией сантиметров двадцать в высоту, состоявшей из тридцати или сорока разноразмерных кусков сгнившего мяса. Прямо на глазах у Кэттрана из трубы, ведущей к дому, вывалилось еще немного этой же субстанции. Его это не на шутку встревожило, и он понял, что должен сообщить об этом начальству. Он вернулся в дом к семи вечера и позвонил менеджеру, Гэри Уилеру, чтобы рассказать о своих догадках. К тому времени вокруг него собрались все жильцы дома и слышали весь разговор. Моника и Вивьен вышли из своей комнаты, с чердака спустился Дес Нильсен. Уилер ответил, что нужно будет провести более тщательную инспекцию утром, если жильцы не против подождать, но полицию пока вызывать не стоит – на случай, если это окажется ерундой и они найдут затору подобающее объяснение. Кэттран положил трубку и спросил у Нильсена:
– У вас есть собака, так? Вы, часом, не смываете собачью еду в унитаз?
Нильсен ответил, что ничего подобного не делал, но это предположение подсказало ему дальнейший курс действий.
Он уже написал жалобу в «Эллис и Ко», датированную сегодняшним числом и касающуюся проведения в доме «надлежащего техобслуживания», чтобы жизнь съемщиков оставалась «терпимого качества». В особенности он жаловался на плохое освещение в зонах общего пользования и на то, что «когда я смываю у себя в туалете, унитаз на нижнем этаже переполняется. Похоже, в сливе образовался затор, отчего в доме неприятно пахнет». Пытался ли он этим письмом продемонстрировать, что не меньше остальных озадачен происходящим, и таким образом снять с себя подозрения? Или же он просто хотел, чтобы все закончилось как можно быстрее? Похоже, он и сам запутался, испытывая по этому поводу противоречивые чувства. Он отчаянно хотел выжить, однако желание освободиться от этого невыносимого кошмара, возможно, оказалось в итоге сильнее. Этот внутренний конфликт мучил его вплоть до полуночи. Только тогда он наконец принял решение.
Еще до его ухода Кэттран отвел Оллкока и Нильсена в канализацию, чтобы снова взглянуть на затор в трубе. Там он заметил вслух, что субстанция похожа на мертвечину. Нильсен поднялся к себе на чердак и долго думал. В полночь он спустился в люк опять, подсвечивая себе путь фонариком. При нем был пакет для мусора. «Я собрал останки тел и выбросил их возле забора в саду», – написал он позже.
Я планировал пойти в супермаркет или в «KFC», чтобы купить пару фунтов куриного мяса. Потом я бы вымочил их и порезал на куски подходящего размера, оставив при этом узнаваемые крылья и кости. Утром при исследовании останков в трубе они бы обнаружили, что ночью у сантехника просто разыгралось воображение. Полиция и «Дайно-род» быстро потеряли бы интерес. А работник компании наверняка не захотел бы выставить себя дураком и звать полицию снова. Я был уверен, что этот план сработает. Однако понимал: я не могу гарантировать, что новых смертей больше не случится. Меня тошнило от прошлого, настоящего и сомнительного будущего. Ужасное бремя вины казалось мне совершенно невыносимым.
Нильсен выпил много рома той ночью. Он думал о самоубийстве, но отверг эту мысль: никто бы не поверил в то, о чем он хотел рассказать в своей предсмертной записке, такой невероятной она бы показалась посторонним. Кроме того, он должен был рассказать о судьбе «всех остальных», о которой никогда не узнают, если он умрет. «Кто-то должен узнать правду о том, что с ними случилось», – подумал он. Не говоря уже о том, что забрать на тот свет пришлось бы и свою собаку, а на это он пойти никак не мог. Он думал сбежать, уйти в подполье – вот только от себя не убежишь: он знал, что попросту не смог бы смириться со своей трусостью. Не мог он и жить в свое удовольствие дальше, зная, что его преступления никогда не раскроют. Странное, парадоксальное желание не уйти безнаказанным только усиливало его мучения в те часы. Но наконец он понял, что ему следует предпринять. Он допил бутылку, послушал немного музыку и посидел рядом с Блип («последнее тепло и участие, которое мне оставалось»). Затем он уснул.