Гвардии майор

– Ну я же просил вас, осторожней, – укорил меня полковник, – и, ради бога, делайте всё очень медленно, пока не привыкнете…

…Неделя в госпитале пролетела незаметно. В промежутках между уколами я спал, ел и учился ходить. Диету для меня держали жёсткую. Отварные, всмятку, яйца и бифштексы с кровью. Хлеба, практически, не приносили, но мне его и не хотелось. На гарнир, почти всегда, была гречневая каша, а также, грецкие орехи в немыслимых количествах и хорошее красное вино, сильно разбавленное водой…

***

…Дочитав до этого места, мы с Катькой переглянулись и поняли, что с трансформацией Ермоленко повезло больше чем нам. По крайней мере, на момент инициации он был здоров. Хотя…, постоянные уколы вместо капельницы – это сущий ад. Придя к такому выводу, мы вернулись к записям…

***

…Первые сражения я пропустил из-за невозможности выходить днём на улицу.

Бой на реке Альме, в котором принимал участие и мой полк, наполнил душу чёрной тоской. Да и как можно было отнестись к тому что произошло. Имея выгодные позиции и достаточное количество солдат, мы из-за наличия старого никуда не годного вооружения, а главное, из-за ошибок командующего армией Меньшикова, проиграли. Мужество и героизм бойцов позволил армии удержаться на позициях, где они приняли бой. Но потери были слишком велики, и ночью после сражения наши части были вынуждены отступить.

Я никак не мог понять, почему, получая донесения, добытые нашими разведчиками, зная что Англия, Франция и Турция официально объявили войну России, Меньшиков так и не предпринял ни единого шага для укрепления береговой линии Крыма. Он только весело смеялся и отмахивался от любых предупреждений. Он как заведенный твердил, что противник, никогда не рискнет на высадку десанта в преддверии зимы. Именно об этом он и докладывал в Петербург. Можно сказать, что только один человек, не считая Нахимова и Корнилова, портил блаженную картину, нарисованную Меньшиковым для ставки, это был прибывший недавно в Севастополь Эдуард Николаевич Тотлебен. Он не переставая требовал начать укреплять Крым. Наконец, чтобы отвязаться от него, Меньшиков поручил Эдуарду Николаевичу заняться укреплением Севастополя и благополучно забыл о нём. Поэтому высадка вражеского десанта в Евпатории прошла под бравурные марши и песни. Город был занят практически без единого выстрела, в недоуменной тишине. Для нашего командования это было полной неожиданностью. А уж появление противника под Севастополем оказалась подобно внезапно разорвавшемуся снаряду.

К моменту выписки я находился в самом мрачном расположении духа. И что греха таить, весьма сетовал на то, что господин полковник решил приобщить меня именно сейчас. Ну как, скажите на милость, я могу появиться в полку, если мне ещё полгода нельзя выходить на улицу днём. Наконец я услышал приближение учителя.

Полковник вошёл в палату, посмотрел на меня, понял в чём дело, но промолчал.

Николай Иванович, пришедший вместе с ним, сообщил что я полностью здоров, и господин полковник может забрать меня прямо сейчас. Поблагодарив доктора, мы ушли…

…Выйдя из госпиталя я задохнулся от восторга и изумления. Ночь совершенно преобразилась. Я и представить себе не мог, что такое возможно. Мне показалось что я слышу музыку высших сфер, которая плыла над миром. Я скользил по волнам этой вселенской симфонии и, благодаря учителю, теперь не был глухим и слепым, более того, я ощущал себя деятельной частицей этого невообразимого, невозможного и такого реального мира. Я был так поражён, что некоторое время мог только стоять, впитывая всё, что видел и слышал.

– Нравится? – тихо спросил учитель (теперь мне было гораздо легче называть его так).

– Да, – только и смог отозваться я.

Мы ещё немного постояли, а потом он мягко подтолкнул меня вперёд.

Полковник жил недалеко, поэтому извозчика мы не брали. К тому же все Ваньки уже были поставлены на военную службу.

Мы шли по Екатерининской которая, несмотря на поздний час, была довольно ярко освещена, да и людей на ней хватало. Правда теперь здесь преобладали военные, но попадались и штатские, и даже, изредка, дамы. Настроение моё совершенно изменилось. Теперь я понимал младенцев, которые с наивной радостью исследуют открывшиеся перед ними просторы, но, в отличие от них, я осознавал и понимал явившееся мне чудо. Поэтому к гостинице Томсона, где жил полковник я подошёл весело улыбаясь, с любопытством прислушиваясь, приглядываясь и, что греха таить, иногда принюхиваясь.

Временами я ощущал спешащих куда-то вампиров, иногда чуть не сталкивался с ними. Мелькнуло несколько офицеров, виденных мной неделю назад в кабачке перед посвящением. Они весело приветствовали нас, но не задерживались.

– Всё потом, – несколько туманно пояснил Прокофьев.

Я не очень понял его, но соглашаясь кивнул. В гостинице, куда мы вошли, располагалась одна из лучших кондитерских города. В неё мы заглядывать не стали, хотя, пожалуй, я не отказался бы перекусить. Но перед тем как подняться к себе в номер учитель небрежно напомнил проходящей мимо горничной о заказе, который сделал перед уходом.

– Так что, милочка, – пробасил он, – ужин принесите прямо сейчас.

– Сию минуту, господин полковник, – девушка присела в реверансе и добавила, – я постелила в кабинете, как вы и приказали.

– Благодарю, – полковник потянул меня за собой.

Номер был роскошен. О таких я только слышал, но доселе никогда не видел. Гостиная, спальня, кабинет, ванная комната. Я растерянно замер. А учитель негромко сказал:

– Осмотритесь, пока, Петя, – и скрылся в спальне.

Дверь он не закрывал и я, не удержавшись, заглянул внутрь. Полковник стоял у шкафа и выбирал рубашку. Меня он конечно чувствовал, но даже не обернулся. А я смутился. Почему-то меня поразила обыденность его действий. А, собственно говоря, почему? Ведь переход в новое качество не отменяет повседневной жизни и её забот. Я тихонько прикрыл дверь. Неудобно-то как. С детских лет не подглядывал, и вот на тебе.

Чтобы хоть как-то прийти в себя я решил последовать совету учителя и отправился дальше. Гостиная мне понравилась, хотя такое обилие лепнины – только пыль собирать. Матушка всегда старалась, чтобы в комнатах было как можно меньше углов, где могла скопиться грязь. Убирала у нас, конечно, служанка, но маман всегда помогала ей. На отцовское жалованье достойное количество прислуги нанять было трудно. А ведь ещё приходилось содержать дом, растить меня, ну и мало ли ещё какие расходы были в семье. С такими мыслями я покинул гостиную и заглянул в кабинет. Он мне понравился гораздо больше.

Здесь был огромный стол, заваленный бумагами и книгами, книги стояли в шкафах вдоль стен, часть книг лежала в больших ящиках прямо посреди кабинета. Видимо полковник путешествовал со всеми удобствами. У стены против шкафов находился большой диван. Он был полностью застелен, как я понял, для меня.

Я вздохнул. Спать не хотелось совершенно, можно было только удивляться, как быстро мой организм приспособился к новому режиму и тем изменениям, которые произошли в нём за последнюю неделю.

В дверь постучали. «Горничная», – почувствовал я, а через минуту учитель позвал меня к ужину. Уже входя в гостиную я вдруг понял, что этот зов прозвучал не вслух, а прямо в голове. Полковник, обернувшийся при моём появлении, увидел мои вылезшие из орбит глаза и, добродушно усмехнувшись, заявил:

– Это мне надо глаза таращить, друг мой. Вы что, Петя, думаете в госпитале я всё время говорил? Честно признаюсь – удивлен, могу добавить к вашему сведению, в столь нежном возрасте, ментальные способности ещё не проявляются, – он вздохнул и добавил. – Давайте быстренько ужинать и на позиции. Магистр там сейчас днюет и ночует. А с представлением тянуть нельзя.

Наскоро перекусив мы покинули гостиницу. Около крыльца нас ждали осёдланные кони. Благодаря этому мы довольно быстро добрались до Малахова кургана. Здесь кипела непрекращающаяся работа. Люди, словно муравьи, вгрызались в твёрдую землю круглые сутки. Стройка не прекращалась ни на минуту, уставших солдат сменяли свежие силы, и дело двигалось вперед семимильными шагами. Я невольно вспомнил, как выглядели подступы к городу всего несколько месяцев назад.