Страница 59 из 74
Смолкла песнь водосвятной процессии: загипнотизированная видом самоистязателей, она замерла у кладбищенских стен и в оцепенении следила за действиями безумцев. Над пронзительными криками боли вознесся вдруг острым вибрирующим тоном чей-то истерический смех — женщина, молодая и статная, выдралась из глубин процессии и, сорвав с себя платье, подставила белоснежную спину под плеть. Брызнула кровь, алой струйкой потекла по белому телу.
Полоумие мигом перекинулось на смиренное стадо отца Дезидерия. Ряды процессии расстроились. Увлеченные жутким примером, люди сдирали с себя одежду и с дикими криками врывались в ряды бичующихся, норовя угодить под удар. Иные, особенно мужчины, вырывали у бичевателей орудия казни и сами наносили себе жесточайшие удары. Вскоре беснованием было охвачено все предместье. Орды запыхавшихся, жаждущих своей и чужой крови безумцев с вознесенными веревками и ремнями метались с одного края Дубника в другой. С похотливым пылом подставлялись женские тела под крепкие удары немилосердных мужских рук, вожделенно ощущая на своих истерзанных спинах и грудях ярую мужскую силу, ту самую, что недавно сжимала их в страстных объятиях на любовных ложах… Изуверское наказание оборачивалось блаженством…
На ступенях маленькой церкви, осененной темной зеленью дубравы, возвышался ксендз Дезидерий, погруженный в угрюмое созерцание ополоумевшей паствы. Суровое непроницаемое лицо его походило на маску.
Из рощицы вышла, направляясь к нему, группка монахинь и, подойдя к церкви, опустилась на колени. Стройная, необычайной красоты инокиня отделилась от сестер и неспешным величавым шагом двинулась к ступеням.
— Сестра Вероника! — зашелестела толпа. — Сестра Вероника…
Инокиня, подойдя к священнику, протянула ему монастырскую ременную плетку и, глядя умоляющим взором, промолвила:
— Отец духовный! Не пожалей для меня ударов! Да сойдет и на меня благословение казни!
И на виду у всей толпы обнажилась по пояс, смиренно оборачивая дивную спину под плеть.
Дезидерий принял из ее рук плетку и, слегка подавшись назад для размаха, поднял руку… Но в тот же миг выросла рядом с ним словно из-под земли фигура Пилигрима Житомирского. Капюшон сполз с его головы, открыв искаженное гневом лицо Павелека Хромоножки. Карающая рука так и не опустилась на дивную спину — угодила в железный захват, чуть не расплющивший ксендзу пальцы. Дезидерий выронил плеть из омертвелой ладони и вперился в лицо нападателя. Среди воцарившейся тишины они какое-то время мерили друг друга полными ненависти взорами.
— Негодяй! — задыхаясь от злобы, прошипел наконец сдавленным голосом Хромоножка. — Попробуй только к ней притронуться!
При звуке его голоса Вероника вздрогнула и, поднявшись с колен, вгляделась в Пилигрима. В глазах ее зажегся проблеск узнавания — побледнев, инокиня зашаталась и, подобно смертельно пронзенной голубице, упала навзничь на ступени церкви.
Под охраной ночи, освещенный только скудным месячным светом, Хромоножка крался вдоль монастырской стены. Как только месяц вырывался из скопления туч, плотно кутавший его голову капюшон отбрасывал причудливую, заострявшуюся в удлиненный конус тень.
Майская ночь дышала теплом. Пропитанная дневным зноем земля испускала жар мягкими темными волнами. В монастырском саду заливались соловьи и пахло сиренью. По хмурому небу сквозь облака пробирался задумчивый месяц…
Хромоножка остановился у железной калитки. Осторожно нажал ручку, пробуя отворить. Заперто. Ухватившись за выступающий косяк, он подтянулся вверх и поставил одну ногу на ручку калитки, но достиг лишь до половины стены, над ним еще тянулась метра на три с лишним гладкая кирпичная кладка.
Прижавшись к стене, с трудом удерживая равновесие, он дал себе роздых. Внезапно его осенило. Вынув из кармана своего пилигримского плаща большой складной нож, он раскрыл его и начал острием выковыривать ямку в стене приблизительно на уровне своего пояса. Другую, такого же размера, он выдолбил в нескольких сантиметрах от своего правого бедра, а третью, над головой, — на высоте вытянутой руки. Окончив дело, спрятал нож и немного отдохнул, собирая силы. Затем, сунув руку в проделанную над головой выемку и, уцепившись за нее, точно за крюк, он всем телом рванулся кверху. На какое-то время ноги зависли в воздухе, отыскивая опору, и, нащупав продолбленные внизу углубления, всунулись в них кончиками пальцев. Теперь он стоял словно в стременах. Оставалось одолеть кусок стены не более одного метра. Ему посчастливилось: только он собрался сверлить снова, как услышал над головой легкий стук. Поднял глаза и увидел ветку, ветром переброшенную через стену. Судорожно вцепившись в нее, он подтянулся и, уперев левую ногу в верхнее углубление, со всей силы оттолкнулся вверх. Маневр удался: через минуту он сидел верхом на стене.
Отбросил капюшон и отер лоб, полной грудью вдыхая душистые струи, наплывающие снизу из сада. На правом его бедре устроилась на отдых спасительная ветка, время от времени ласково постукивая его по колену. Слева, метрах в пятидесяти, виднелись стрелами уходящие в небо шпили монастырских башен. Городские часы пробили одиннадцать. Гудящий медью звук вывел его из раздумья.
Пора, встряхнулся он, пора действовать. Ловким кошачьим движением Хромоножка спустился по ветке в сад. Тут остановился и, опершись о ствол дерева, вгляделся в даль.
Тем временем месяц, прорвавшись наконец сквозь облака, выплыл на открытую гладь темно-синего неба, усеивая землю яркими пятнами. Зелень сада переливалась серебристыми волнами. Неподалеку, в нескольких десятках шагов, морщинилось зыбью озеро, поделенное надвое длинным узким мысом, добегающим до середины. Там белела часовня, с трех сторон омываемая водой. В открытую дверь виднелся алтарь, освещенный тусклым сиянием двух свечей, нижняя его часть была прикрыта каким-то черным, плохо различимым предметом. Вверху под потолком теплилась неярким красноватым светом негасимая лампада…
Волны озера, подгоняемые порывами ветра, тихо плескались о каменные стены часовни и, мягко отброшенные назад, возвращались в свое ложе. На крышу часовни закинулись коралловые гроздья калины, одиноко торчавшей из скального взлобья; укрытый ее листвой, вовсю заливался соловей. За часовней, играя светом и тенью, таинственно шелестели зеленые дебри…
От монастыря послышалось пение. Поплыла по садовым аллеям скорбная мелодия «Salve Regina». Сквозь девичьи голоса, чистые и печальные, пробивалась глубокая, напоенная запредельной тоской втора альтов. В конце обсаженного кленами прохода замерцали огоньки фонарей и свечей, в зеленоватый полумрак вступила процессия монахинь.
Они продвигались медленно, тройным рядом облаченных в белое фигур окрыляя вознесенные на руках шести сестер погребальные носилки с телом безвременно угасшей подруги: на белой атласной, расшитой серебряными лилиями подушке покоилась коронованная миртовым венцом прелестная головка. Опущенные ресницы бросали тень на алебастрово-бледное лицо, в руках, сложенных на груди, блестел посеребренный луной крест. Уста, с которых смерть не посмела стереть кораллового цвета, застыли в загадочной улыбке…
В майскую ночь, пьяную от запаха черемухи и сирени, отправлялась к месту последнего упокоения инокиня Вероника. На своих руках несли ее сестры, чистые девы, навеки повенчанные с Христом…
Прошли кленовую аллею, обогнули озеро и ступили на мыс. Колеблемые ветром огоньки свечей отражались в озерной бездне — из глубины выплывало навстречу еще одно скорбное шествие.
Лишь только монахини переступили порог часовни, помещение озарилось ярким светом и заиграл орган. В ночной тиши поплыла по волнам озера нежная мелодия «Ave Maria» Гуно.
Монахини расступились, пропуская носилки. На фоне алтаря, украшенного ландышами и лилиями, чернел ярко освещенный катафалк. Сестры опустили носилки и бережно переложили усопшую в гроб. При неумолкающих звуках органа склонилась над Вероникой настоятельница, легонько коснувшись губами ее чела. Затем одна задругой стали подходить к гробу монахини, отдавая сестре последнее лобзание. Когда прощание было окончено, они выстроились длинной вереницей и тихонько потянулись к монастырю…