Страница 57 из 62
Руки Анджея судорожно впилась в мое плечо.
— Посмотри туда! — прошептал он побелевшими губами. — Вон там, там, за столом, в углу у стены!… Видишь?!… Это он!…
В адском грохоте рушащегося дома я вдруг увидел в углу на полу обнаженное человеческое тело — нет! — не тело, скелет, чудовищно исхудалый, обтянутый желтой, как пергамент, кожей скелет человека. От шеи до левой стопы наискось тело прорезала длинная, набухшая кровью полоса, словно от удара молнии. Там, куда пришелся удар, кожа лопнула на ширину двух пальцев, обнажив черные обугленные ткани… Страшная сила поразила эти человеческие останки… Маленькое лицо, искривленное жестокой ухмылкой, рыжая бородка клинышком… я узнал Ястроня…
Словно во сне прозвучали последние, вздоху умирающего подобные слова Анджея:
— Она выбрала его…
Громыхание, скрежет словно потрясли основание мира и заглушили все. Заколебались стены, зашатались своды и с невыносимым грохотом рухнули. В мгновение ока вилла превратилась в руину мелких, ослепительно белых камней. А среди стертого чуть не в порошок дома стоял я, чудом уцелевший человек. Немного дальше лежало тело Ястроня, надо мной сияло послеполуденное солнце…
— Анджей! — позвал я, словно беспомощный ребенок. — Анджей!…
И оглянулся в поисках друга — напрасно! Вируш исчез. Я остался один — совсем один…
Будто в насмешку сияло солнце и заливало ослепительным светом пустоту. Откуда-то из щели выскользнула крупная черно-золотая ящерица, пробежала по телу Ястроня и снова исчезла в развалинах… Я потерял сознание…
ЭПИЛОГ
После долгой, бесконечно долгой ночи, надо мной склонилось лицо. Лицо знакомое и доброе. Я протянул руку. Руку пожала дружеская теплая ладонь.
— Вам нельзя двигаться! — сказал кто-то надо мной.
— Это вы, пан доктор? — спросил я, превозмогая чудовищную усталость, смежавшую мои веки железными пальцами.
— И говорить нельзя, — прозвучал тот же голос издалека.
Вопреки запрету я сел на постели. Узнал доктора Беганьского.
— Где я? Вернулся ли Вируш?
Вы у себя дома. С паном Вирушем я не знаком.
— Кто меня принес домой? И давно ли я здесь?
— Спокойно, спокойно. Лежите тихо, не делайте резких движений. Вы, к счастью, выздоравливаете после очень серьезной болезни; любые волнения могут вернуть ее.
— Какое сегодня число? — равнодушно осведомился я.
— Двадцать шестое июля.
Я сосчитал дни и мне сделалось не по себе.
— Значит, целый месяц без сознания?
— Неважно, с какого числа и как долго; слава Богу опасность миновала.
— Что со мной было? Воспаление мозга? Что?!
— Пан Ежи, — уклончиво ответил врач, — зачем вам название болезни? Номенклатура неважна. Прошло, минуло — давайте думать о минуте настоящей. Как вы чувствуете себя?
— Я страшно изнурен.
— Естественно. Несколько недель вы питались лишь простоквашей в минимальных порциях.
— А приходил ли Вируш?
— Никого не было. В начале июля принесли два письма; лежат у вас на столе, нераспечатанные.
— Спасибо, пан доктор! Вы спасли мне жизнь.
Я пожал ему руку.
— Чепуха. Сейчас на часик-другой отлучусь. Вечером снова загляну к вам. Разрешаю съесть хороший бульон и кусочек белого мяса; лучше птица. До свидания!
Едва он ушел, я вскочил с постели.
— Письма, письма!
Дрожащей рукой сломал печати. Первое письмо от пани Станиславы Гродзенской от 24 июня.
«Дорогой пан Ежи! — писала мать Хелены. — Уже четыре дня, как болезнь Хелены отступила; боли прекратились внезапно 24 числа текущего месяца после полудня. Доктор Беганьский констатировал: загадочное изменение состава крови исчезло бесследно. Слава Господу Богу нашему!… Это чудесное, поистине провидением Божеским дарованное исцеление девочки нашей произвело на нее сильное и глубокое впечатление. Кажется, под этим впечатлением в ней созрело неизменное решение посвятить свою жизнь исключительно Богу, Его хвале. Надобно принять ее решение, пан Ежи, и подчиниться ее воле, как подчинились ей мы оба с Хенриком. Видимо, такова судьба…
Завтра вечером мы уезжаем в северную Францию, в Трувиль-ан-мер. Там Хелена начнет послушничество в монастыре святой Клары…
Прощайте, пан Ежи, благословляю вас как сына. Бог свидетель, я желала бы видеть вас с Хеленой соединенными узами брака, всей душой хотела я благословить моих дорогих детей. Да видно суждено иначе. Прими покорно волю неба — быть может, от твоего отречения зависела ее жизнь…
С искренними пожеланиями,
Станислава Гродзенская»
Пораженный, я долго сидел, бессмысленно разглядывая письмо. Голова болела невыносимо, горло перехватило словно невидимыми клещами. Машинально взглянув на второе письмо, я узнал ее почерк. Проблеск невероятной надежды мелькнул во мраке отчаяния. Я вскрыл конверт. Выпали два листика бумаги; на одном рукой Хелены написано три слова: «Я вас прощаю, Хелена», второе письмо — одно из пламенных посланий моих Каме — страстное, униженное, безумное…
Я вздрогнул, словно укушенный гадом. Страшная месть любовницы поразила меня в самое сердце… Острая боль пронзила насквозь и погрузила в оцепенение. Глухое отчаяние бессильно билось о стены мертвенного дома. Бедный слабый человек, я корчился в мучительных конвульсиях, кусал руки в нечеловеческом страдании. Жалкий, ничтожный человек…
Очнулся я от собственного глухого стона, протяжного, будто вой ветра. Тупо, будто автомат вышел из дому…
Миновал дома, улицы, встречал каких-то людей, даже отвечал на приветствия. Кто-то остановил меня, оживленно жестикулируя, что-то рассказывал — не помню что. На углу перекрестка кто-то с разбегу налетел на меня, я чуть не упал на мостовую. Даже не рассердился. Покачнулся как пьяный и пошел дальше.
Уже перед заходом солнца позвонил у ворот знакомого дома. Вышел старый слуга в темно-вишневой ливрее.
— Господа дома? — задал я глупый вопрос.
— Они уехали за границу.
— Надолго?
— Не могу вам сказать… не знаю…
Ворота закрылись.
Крестный путь блужданий без цели возобновился. Наконец я очутился на Парковой.
— Номер шесть! — настойчиво вторил мне чей-то голос. — Номер шесть!
Вот и он! Издали видна на калитке белая доска с черной шестеркой. Осталась лишь калитка — калитка из зеленой металлической сетки. А сеткой — ха-ха! — тщательно и педантично огорожен прямоугольник развалин! Что это? Есть даже кнопка звонка?… Почему бы и нет? Кнопка и обрывок провода, повисшего на заборе…
Нажимаю кнопку.
— Анджей, ты дома?…
О ирония! О сила привычки!
Вхожу в калитку; словно лунатик миную небольшой сад, кое-где засыпанный щебнем, останавливаюсь в самом центре развалин. Солнце заходит, и его алая улыбка кроваво пламенеет на волнах извести, штукатурки и камней. Не уцелело ни одной стены, нет ни одного целого камня, даже фундамента не видно. Все стерто в порошок… Какая пустота!…
Слышу свой совсем чужой хриплый голос:
— Анджей! Анджей!
В соседней вилле из окна выглядывает женщина.
— Кого вы разыскиваете?
— Скажите, пожалуйста, пан Анджей Вируш уехал?
— Не знаю такого пана.
— Он ваш ближайший сосед, владелец этого дома.
И жестом я показываю на руины.
— Никогда не слышала такого имени. Владелец виллы, инженер Рудский, погиб под развалинами еще десять лет назад.
— А потом? Кто отстроил дом после?
— Никто. Уже десять лет место пустует.
— Не может быть! Еще месяц назад здесь стоял дом! Катастрофа произошла 24 июня!
Женщина усмехнулась и внимательно посмотрела на меня.
— Верно, вы ошиблись. Возможно, на другой улице. Этим развалинам уже десять лет… — Она снова усмехнулась и исчезла в глубине дома.
У меня внезапно заболела голова, черный непроницаемый саван тайны опустился на глаза…
Так где же я бывал целый год? Кто такой Вируш? Кто Кама?…
Может, мне снился сон — кошмарный, отравляющий ядовитыми испарениями сон?…