Страница 20 из 62
Около пяти утра из железнодорожной будки обходчика Золы, в пяти километрах за Дрогичином, поступил первый сигнал тревоги. Начальник станции сел на дрезину и через полчаса добрался до места происшествия, где уже собралась комиссия из Раквы.
Странную картину застали прибывшие. В поле, в нескольких сотнях метров за будкой обходчика, на рельсах стоял неполный состав: два задних вагона, совершенно не пострадавших, затем разрыв длиной приблизительно в три вагона и снова два не пострадавших вагона, соединенных цепью, далее отсутствовал один вагон, а впереди стоял тендер: самого же локомотива не было. На путях, в вагонах и в других местах следов крови не обнаружено, нет ни раненых, ни убитых. Вагоны абсолютно пусты и безмолвны; оставшиеся в поезде пассажиры исчезли; вагоны, стоявшие на рельсах, не повреждены…
Все подробности зафиксированы на месте происшествия и переданы в дирекцию железных дорог. Дело представляется загадочным, и в управлении железных дорог на быстрое выяснение обстоятельств происшествия не надеются…»
Кармелит отложил газету, помолчал и зачитал другое сообщение:
«В., 25 ноября 1950 года.
С е н с а ц и о н н ы е п о д р о б н о с т и о ж ел е з н о д о р о ж н о й к а т а с т р о ф е, имевшей место 15 ноября сего года.
Загадочные события, разыгравшиеся 15 ноября сего года на линии за станцией Дрогичин, до сих пор не удалось выяснить. Более того, происшедшее вызывает тревожное недоумение, ибо загадочность не рассеивается, напротив, покров таинственности становится непроницаем.
Сегодня мы получили удивительнейшие известия об имевшей место катастрофе, которые окончательно затемняют дело и порождают серьезные, далеко идущие гипотезы. Вот что сообщается в телеграммах, поступивших из компетентных источников.
Сегодня, 25 ноября 1950 года, рано утром на железнодорожном пути, где десять дней назад произошла катастрофа, вдруг появились вагоны пассажирского поезда номер двадцать, отсутствие которых комиссия констатировала в день аварии. Следует отметить, что вагоны появились на пути не сцепленные вместе, а группами в следующем порядке: один, два или три вагона на тех отрезках железнодорожного пути, где 15 ноября было зафиксировано исчезновение именно этих вагонов. Впереди первого вагона, перед тендером, появился локомотив без всяких повреждений.
Испуганные внезапным явлением, железнодорожные рабочие поначалу не смели приблизиться к вагонам, считая их призраками или своеобразным миражем. Однако, убедившись, что вагоны вполне материальны, люди отважились войти.
Здесь их глазам предстала ужасная картина. В одном отделении находились трупы тринадцати человек, лежавших или сидевших на лавках. Причину смерти установить не удалось. Погибшие не ранены, не изувечены, нет следов отравления или удушья. Загадка гибели этих людей, вероятнее всего, навсегда останется тайной.
Из тринадцати погибших пока удалось установить личности шести человек: брата Юзефа Зыгвульского, кармелита, автора нескольких серьезных мистических трактатов; профессора Рышпанса, знаменитого психолога; инженера Знеславского, весьма ценимого изобретателя; машиниста поезда Ствоша и двух кондукторов. Имена остальных пока не известны…
Слух о небывалом таинственном происшествии потряс всю страну. В прессе уже появились многочисленные, порой весьма серьезные интерпретации и комментарии. Многие считают происшествие не „железнодорожной катастрофой“ — такое определение, по их мнению, в корне неверно и наивно.
Общество психологических исследований планирует цикл лекций выдающихся психологов и психиатров.
Итак, случившееся, вероятней всего, на многие годы определит развитие науки, открывая перед нею новые, неведомые горизонты…»
Брат Юзеф закончил и едва слышным голосом обратился к соратникам:
— Братья! Минута расставания наступила. Наша телесная оболочка распадается…
— Мы преступили рубеж жизни и смерти… — далеким эхом отозвался голос профессора. — Дабы войти в действительность высшего порядка…
Стены вагонов рассеивались… Плавно снимались зыбкие чаши крыш, уплывали в пространство эфемерные геометрические формы площадок, тамбуров, буферов, летучие спирали труб, проводов…
Прозрачные смутные силуэты братьев бледнели, меркли, размывались в пространстве…
— Прощайте, братья, прощайте!…
Голоса затихали, замирали, пока не погасли где-то в межпланетных далях…
ULTIMA THULE
Уже десять лет прошло, как это случилось. Событие обрело полупризрачные, миражные очертания, заволоклось голубой дымкой минувшего. Теперь оно представляется чуть ли не бредом или диковинным сном, но я доподлинно знаю, что все, до мельчайших подробностей, было именно так, как мне помнится. С той поры не один удар обрушился на мою поседелую голову, я многое пережил и много перевидал всяких странностей, но память о том удивительном случае остается неизменной, его образ навеки врезался в мою душу: патина времени не приглушила выразительного рисунка, наоборот, с бегом лет таинственным образом углубились тени.
Я был тогда начальником станции в Кренпаче, маленьком горном местечке поблизости от границы: с моего перрона как на ладони виднелась удлиненная щербатая цепь порубежных гор. Кренпач был предпоследней станцией на линии, бегущей к границе, а последняя, замыкающая сеть отечественных железных дорог и удаленная от меня на пятьдесят километров, называлась Верховки. Там начальствовал бдительный, как журавль, Казимеж Йошт, мой собрат по профессии и приятель.
Он любил сравнивать себя с Хароном, а станцию, доверенную его заботам, именовал на античный лад Ultima Thule. Мне в этом чудилась не просто классическая реминисценция — если вдуматься, в обоих названиях и впрямь обнаруживалась скрытая связь.
Окрестности Верховок отличались редкостной красотой. Казалось бы, от моей станции всего три четверти часа езды пассажирским поездом, а местность совсем иная, непохожая ни на что, небывалый, даже для этих горных мест своеобразный, пейзаж.
Маленькое здание станции, лепившееся к гранитному утесу, отвесно уходящему вниз, напоминало ласточкино гнездо в скальной выемке. Вокруг вздымались на две тысячи метров вершины, погружавшие в полумрак пути, склады, вокзал. С угрюмых взлобий гигантов наползала печаль, окутывала станционный поселок невидимой пеленой. Наверху клубилась вечная мгла, оседая вниз хлопьями испарений. На уровне тысячи метров, приблизительно в половине своей высоты, утес образовывал выступ в форме огромной платформы, ее углубление полнилось до краев серебристо-синей озерной водой. Подскальные ручейки, побратавшись тайком в недрах горы, рвались из ее бока искрящейся дугой водопада.
По левую сторону — скалы в накинутом на плечи вечнозеленом плаще из кедров и пихт, по правую — поросшее горной сосной урочище, впереди межевым столбом высилась необоримая грань вершины. Над нею — просторы неба, хмурого или подрумяненного на заре ранним солнцем, за ней — мир иной, неведомый, чуждый. Дикое, в себе сосредоточенное заглушье, поэзией высот овеянный неприступный рубеж…
Станцию соединял с остальным миром длинный, пробитый в скале туннель, не будь его, изоляция горного уголка была бы полной.
Само движение здесь словно бы умалялось и сходило на нет, сдавленное горами. Немногочисленные поезда напоминали болиды, случайно сорвавшиеся с центральной орбиты; изредка выныривали они из туннеля и подъезжали к перрону тихо, бесшумно, стараясь не нарушить суровую думу каменных великанов. Слабенькие вибрации, занесенные их прибытием в скалистую глушь, быстро цепенели и оробело глохли.
Когда вагоны пустели, паровоз продвигался на несколько метров вперед и въезжал под своды выбитого в скале огромного зала. Тут он простаивал долгие часы в ожидании смены, вглядываясь в пещерный мрак зияющими провалами пустых окон. Как только являлся долгожданный сменщик, он неспешно покидал свой горный приют и отправлялся в жизнь, в мир бушующих ритмов. Пришелец занимал его место. Станция снова погружалась в сонную дрему, повитую дымчатой пеленой. Безлюдную тишину лишь изредка нарушал клекот орлят, угнездившихся в окрестных расселинах, да шорох сползающих в пади осыпей…