Страница 79 из 181
Она что-то мямлила об убийстве, пытаясь заламывать руки от отчаяния, чувствуя себя подавлено и разбито, и он решился укротить её состояние тем же способом, что два месяца назад. Том резко выпрямился, дёрнул Гермиону за плечи, обхватил рукой за талию, властно прижимая к себе, и впился в губы, беспрепятственно приоткрывая их и осторожно вдыхая скользящее изнутри тепло. Она затряслась ещё сильнее, не в силах преодолеть и поглотить столько магии, сколько отдавал он ей, заставляя броситься в мягкую пропасть, в которой она уцепилась за соломинку ужаса и боли, не желая отпускать ненависть и страх. Но сопротивляться ему долго Гермиона не могла, потому замерла, уловив проявляющуюся в себе жадность и пристрастие, после чего Том отстранился и позволил ей самой выбрать то, в чём сильнее всего она сейчас нуждалась. И, конечно же, она снова потянулась к нему, небрежно вцепившись во влажный после дождя плащ, пальцами скользнула к шее, затем к мокрым волосам, выискивая тёмный взгляд, отчего он решил воспользоваться её замешательством и желанием, полагая, что сейчас Гермиона будет сидеть спокойно и безропотно выполнять все указания. Том подхватил её на руки, оттеснил к столу и посадил на него, приказывая оставаться здесь и ждать.
После этого он обернулся и взглянул на Кормака, у которого участилось дыхание, раздаваясь тяжёлым, едва слышимым сопением. Скидывая с себя дезиллюминационные чары, Том в то же мгновение оказался рядом с ним, опустился к полу и схватился в руку, с упорством преодолевая желание убить мальчишку на месте. Здравый смысл, который так сильно был необходим в этой ситуации, настойчиво не покидал его, ведь убей он его — в первую очередь обвинят в убийстве Гермиону, а в худшем случае — обнаружат его существование в этом мире. Поэтому, как бы ни хотелось выплеснуть гнев и выразить недовольство, максимум, что Том мог сделать — заломить руку, принося щемящую боль в придачу к болезненным ощущениям в голове от сильного удара. Однако он хотел его убить и мысленно пообещал себе при первой же возможности проучить гриффиндорца.
Том угрожал, растянув губы в кривоватой усмешке, нашёптывал предостережения сквозь хрипы и крик, заламывал ладонь до ужасно неестественной позы, пока судорожный вздох за спиной не привёл в чувство. Отказавшись вершить правосудие дальше и вымещать несдерживаемый гнев, он, фыркнув, поднялся с пола и медленно повернулся к Гермионе, снова ощущая, как неизвестное чувство хватает за горло, зудит, требуя вцепиться в волшебницу и утащить подальше от происходящего. Том пытался быть невозмутимым, борясь с пылающими эмоциями и в какой-то момент у него это странным образом получилось. Внимательно вглядываясь в испуганные черты лица, он осознал, как сильно сейчас опустошён, выдавая своё волшебство Гермионе, набравшейся от него сил, чтобы избавиться от гнетущих ощущений.
Удивительно, она воспринимает его пустоту по-своему, мгновенно решая, что он избавился от неё, выдернув связующую нить. Как же глупо и опрометчиво так заблуждаться, не помнить, как в самом начале он срывал с пересохших губ ту самую нить, не имея возможности устоять перед этим. Гермиона загнала себя в угол, выдавая неимоверно болезненные ощущения в душе, отчего у обоих перехватило дыхание. Было больно и неприятно, потому Том моментально оказался возле неё, поднял со стола и потащил на выход, желая убраться с этого места куда подальше. Его снова подмывало обернуться на гнусного волшебника, посягнувшего на Гермиону, на его источник нескончаемой магии, на то, что сидит у неё внутри и принадлежит ему. Собственнические инстинкты заиграли в подсознаний, но вот он уже хлопнул дверью, поставил на ноги растерянную девушку и едва преодолел желание сжать в руках. Здравый рассудок упорно кричал, что нужно взять себя в руки и оказаться в безопасном месте, где никто не увидит и где можно выразить всю гамму скопившихся эмоций. Какая-то отвратительная нежность просачивалась наружу, застряв в глотке, защекотав нервы и заставив пристально оглядеть Гермиону, похожую на приведение.
Совсем секундное наваждение, и всё резко исчезает, отдаваясь под контроль логике и рассудку. Том мгновенно наложил на них дезиллюминационные чары, взял за руку и повёл наверх, в Выручай-комнату.
Когда они там оказались, первым делом Гермиона начала оправдываться, судорожно вздыхая, глотая слова, пытаясь чётче выразить мысли. Глядя на трепещущие влажные ресницы, обрамляющие покрасневшие глаза, Тому стало немного не по себе: он подумал над тем вариантом развития событий, если бы по наставлению Долохова не оказался в школе на два часа раньше. Всё могло бы закончиться трагично, как минимум.
Отбросив эти мысли, он засмотрелся на дрожащие губы и поймал себя на том, что хочет прикоснуться к ним без какой-либо на то причины. В конце концов, если Гермиона принадлежала ему, почему бы и нет?
Том был уверен, такой уровень взаимоотношений положительно отразится на ней — она не будет жалить себя тоскливыми мыслями, травить душу переживаниями и надеждами, а в любой подобной ситуации без сомнений станет полагаться на него, выдержав определённый уровень доверия, который только увеличится. И тут же в голову пришёл гениальный план: это не только хорошо отразится на Гермионе, но и поможет провернуть несколько дел, однако для этого необходимо рассказать настоящее положение вещей и некоторые тонкости происходящего.
От таких мыслей Том показал насмешливую улыбку и, продолжая разговор с Гермионой, произнёс:
— Ты ненавидишь меня. Ну же, скажи это! Скажи это вслух ещё раз!
Та покачала головой, разрываясь от тёплых и щемящих чувств к нему.
— Скажи.
Он не хотел давить, но чувствовал, как это необходимо, чтобы наверняка привязать её к себе после неприятного инцидента. Всё время казалось, что этого мало, мало её любви, ему нужно больше. Хотя бы для того, чтобы в следующий раз её безропотность стала максимально нерушимой, а сама Гермиона покладистой и доверчивой. В самом деле, он же и правда не собирался причинять ей боль.
— Скажи, почему тебе стало больно, как только в голову пришла глупая мысль, что я избавился от тебя?
— Я…
— Ты привязалась ко мне?
Это был факт, который должен прозвучать в очередной раз и не только сейчас, но и потом много-много раз. Такие вопросы невольно укрепляли связь душевных порывов и рассудка, позволяя Гермионе думать обо всём этом, как о настоящем. И Том не спешил опровергать самому себе, что это действительно настоящее, ведь они привязаны друг к другу оба.
— Да, — отворачиваясь, согласилась та, но он не дал ей отвернуться, сжимая плечо так, чтобы она посмотрела ему в глаза.
— Так с чего ты взяла, что я не смог? С чего ты взяла, что твои проблемы меня не интересуют? С чего ты взяла, что я решил оставить тебя?
Неловкость, которую испытывала Гермиона, смешила и приятно тешила самолюбие. Чем-то напомнило школьные годы, когда он впервые затискал почти незнакомую девчонку, что и слова сказать не могла, пялясь на него неверующими, но восторженными широко раскрытыми глазами. Остро ощущая чужую неловкость, Том невольно входил в образ хищника, который не прочь поиграться с жертвой. Снова стало казаться, что пересохшие губы пульсируют, чем притягивают внимание и усиливают желание поиграться с ними, ощутить на себе тот самый рассеянный, но восхищённый томительный взгляд.
Том медленно положил ладони на хрупкие плечи, не выражая ни магии, ни тепла, позволяя Гермионе растеряться от пустоты и свободы ощущений, не заполненных привычным привязывающим волшебством. Он наклонился, обдавая горячим дыханием закрытые глаза, прикоснулся губами к уголку рта и поймал туманный взор, заставивший в душе рассмеяться.
— У меня нет сил, чтобы дать тебе магию, — нелепо возразила Гермиона, однако противоречиво чуть вздёрнула подбородок, растворяясь в объятиях.
Том впился в нижнюю губу и долгое время игрался с нею, пока та что-то медленно соображала, сначала рассеяно, а затем неожиданно рассмеявшись, но вдруг Гермиона посерьёзнела, чуть отвернулась и спросила: