Прежде чем мы проиграем

Чёрт, она так хороша, что из неё хочется лепить фигурки, выгибая очертания намокшего тела под разные совершенные формы, сменяя одну за другой. Её горячее дыхание кажется единственным воздухом в комнате, и он жадно глотает его, вонзая липкие пальцы в пушистые локоны, ритмично сжимая и разжимая их. Он немного отстраняется от лица, желая, чтобы Гермиона смотрела ему в глаза, и улавливает её взор своим вожделеющим, не отпуская из власти очарования своего белого мерцания. Ей приходится больно сглатывать и рассыпаться вновь и вновь на тысячи мелких осколков, которые Том каждый раз постоянно собирает в той конструкции, которой ему хочется, превращаясь в образ дьявола, не выпускающего её из неукротимой истомы, ведь ей уже хотелось сдаться.

Он тешит её озорными и насмешливыми улыбками, дразнит губами и заставляет всё тело напрячься натянутой струной, с которой вскоре должен сорваться последний звон. Его движения немного замедляются и превращаются в проникновенные удары, от которых у Гермионы сбивается дыхание, а бёдра до боли начинают сжимать его тело, ввергая ту в ещё большую агонию, в которой она непрерывно судорожно кричит и задыхается, царапая кожу на его плечах до крови. Том резко вонзается зубами ей в губу и с силой кусает в ответ на свою боль, а после исступлённо запрокидывает голову, снова улавливая чёрный ошеломлённый взгляд, в котором огоньками пляшут его дикие белоснежные зрачки. Её глаза заполняются слезами, вызывая некоторое недоумение, а губы искривляются в странной улыбке, с которых вырываются смешки, после чего Том чувствует, как её мокрые стенки так сильно сужаются от набухания, что становится невыносимо горячо, как в аду, и в следующую секунду ощущает слишком много влаги, которая беспрепятственно вытекает наружу, а всё тело Гермионы поддаётся необычной конвульсии. Она томно закатывает глаза, и Том тут же обхватывает её губы, чтобы поймать самый сладкий и заключительный в её партии стон, так тонко и протяжно звучащий, словно это самая последняя высокая нота, после которой порвётся струна. Он чувствует невозможный жар, закусив губу, кончает вслед за ней и вытаскивает из последних сил мерцание с дрожащих губ, глухо вздыхая и поддаваясь собственной дрожи.

Комната сгущается мраком, и Том, опуская веки, тонет в обволакивающем бархатном тепле магии и насквозь пронизывающих его волнах непередаваемого экстаза, погружаясь в плавную трясину умопомрачения. Он издаёт приглушённый стон, расслабляется и открывает глаза, чтобы посмотреть на Гермиону и уличить в ней обожание, на что та, словно почувствовав это, приоткрывает веки, смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, с которых соскользнули слезинки, и продолжает сдавливать мокрую кожу на его груди, словно не зная, как расцепить пальцы. Она подрагивает губами, и в этот момент Том касается их пальцем, смахивая проступивший пот, после чего нежно целует в уголок рта, медленно спускается к шее, совершив последний толчок, и выходит из неё, перекатываясь набок, сбрасывая с себя женские бедра и ладони.

Они впервые так долго молчат, нарушая тишину сбивчивым дыханием, не имея ни одной мысли в голове, и лишь спустя несколько минут Том возвышается над Гермионой и меркнущими огоньками смотрит на неё. Даже не шелохнувшись, она лишь переводит взгляд на него в ответ, и его пальцы машинально тянутся к обнажённому телу и берутся проводить беспорядочные линии на влажной коже, после чего та, наконец, приходит в движение, приподнимается и смело заглядывает ему в лицо, оказавшееся перед ней буквально в паре дюймов. Она осторожно прикасается к его груди, повторяет узор ссадин от её ногтей, уводит пальцы к линии шеи и тянется к тонким губам, которые мгновенно расплываются в озорной улыбке. Ток за спиной снова начинает шуметь, стремительно набирая амплитуду ударов, и Том с усмешкой выдыхает ей в губы:

— Тебе мало?

— Нет, — хрипло отзывается она, качая головой, едва касаясь губами его губ, затем томно с восхищением шепчет: — Просто ты… ты слишком невозможен.

Её глаза лихорадочно блестят и внимательно вглядываются в него, словно пытаются запомнить каждую чёрточку на его лице — вычертить в памяти, выжечь в сердце и сохранить как самое яркое воспоминание, которое она пронесёт сквозь время, где шанс увидеть его таким откровенным, погружаясь в его сумасшедшую красоту и растворяясь в ней, будет близок к нулю.

Том трясёт беспорядочно уложенными кудрями, чувствуя исступление от бесспорного обожания, и показывает блуждающую улыбку, которой прижимается к мягким губам Гермионы.

========== Глава 27. Прежде, чем мы проиграем (1) ==========

Том досконально изучил во всех пергаментах с предыдущими историями жизни момент, где Гермиона, Поттер и Уизли отправились в банк гоблинов, чтобы украсть чашу, и его внимание привлекло то, что первая преображалась в Лестрейндж, которая должна была потребовать провести её к сейфу. С ней же была палочка Беллатрисы, которой в этой петле не оказалось. Будет ли это проблемой? Более того, рядом с ними не было гоблина, который согласился провести ребят к сейфу, а это значит, что нужно было обдумать с точностью до мелочей, как им без посторонней помощи пробраться вглубь банка.

В поместье Малфоев почему-то всё произошло не так, как должно быть. Ночью Гермиона рассказала, о чём они разговаривали с Поттером на кухне. Гоблин, Лавгуд и Олливандер были перемещены домовым эльфом в неизвестное, но безопасное место, и даже Поттер не знал об их дальнейшей судьбе. Они обсудили возможность взлома сейфа Лестрейнджей, но это действительно показалось им невозможным, и тогда на протяжении недели Том, имея все сведения о банке, начал продумывать операцию.

Но прежде, буквально на следующее утро после потрясений в доме Малфоев, Поттер постучался к Гермионе с новостью, попросив выйти для её обсуждения на кухню.

— Он нашёл её, — серьёзно произнёс он, наблюдая, как Гермиона разливает кипяток в чашки.

— О чём ты? — нахмурилась та, поставив чайник, присев за стол и пододвинув к себе чашку, от которой исходил густой пар.

— Он нашёл Бузинную палочку, — пояснил Поттер. — Она принадлежала Дамблдору. Это… это непобедимая палочка, Гермиона, и она у него.

Повисла тишина, в которой та поджала под себя ногу и посмотрела в сторону Тома, который облокотился на столешницу и ловил каждое слово, находясь под чарами невидимости.

— Не думаю, что она будет слушаться его, — наконец отозвалась Гермиона, словно прочитав мысли Тома. — Он же не выиграл её в честном поединке.

— А чтобы палочка слушалась, нужно победить её владельца? — задумчиво поинтересовался Гарри после того, как глотнул чай.

— Да, я читала об этом. Если победить владельца палочки в честном поединке, то она меняет свою преданность. Кстати, у кого ты отобрал палочки?

— Одна из них точно принадлежала Малфою, а другая даже не знаю. Кажется, его матери.

— Слабоватые у них палочки, — задумчиво отозвалась Гермиона, достав ту, что была короче и которую она себе уже присвоила. — И непослушные.

— Гермиона, если следовать твоим словам, что палочки могут менять владельцев, то значит палочка Дамблдора должна была признать нового владельца в Драко Малфое — это он обезоружил Дамблдора тогда, на башне.

— И что нам это даёт?

— Ну… — Поттер опустил глаза на стол и продолжил что-то соображать, затем медленно произнёс: — Палочка Малфоя оказалась у меня в руках, значит я её… отобрал?

— Гарри, забудь о Дарах смерти, — вздохнула Гермиона, покачав головой, выражая полную незаинтересованность в разговоре. — Наша задача найти и уничтожить крестражи. Не пойдешь же ты к Сам-Знаешь-Кому отбирать палочку, верно? Лучше подумай, как нам пробраться в сейф Лестрейндж.

С тех пор Поттер больше не заводил разговор о Дарах, а Том пришёл к ясному осознанию того, что известный ему из пергаментов сюжет стал слишком разниться из-за того, что не совпадала одна-единственная деталь: с ними не было Уизли. Более того, размышления Поттера о владельцах палочек были очень интересными и наводили на невероятную мысль, которую Том пока не торопился высказывать Гермионе вслух.