Страница 131 из 181
Всё стало казаться каким-то другим миром, сложенным из тысячи серых оттенков, пляшущих перед глазами неясными тенями, завлекающими своей величественностью и мощью. И в этот момент чужие руки слабо встряхнули её, заставляя мир вздрогнуть, разбиться на мелкие куски и с треском наэлектризованного тока рассеиваться в никуда.
Гермиона больно сглотнула и прерывисто вдохнула ночной воздух, застучав зубами от вкуса тепла, которым было пропитано всё кругом. Её затрясло хуже, чем при лихорадке, а зубы так громко застучали, что Гермиона не сразу различила тихий шепот над ухом, успокаивающе произносящий её имя.
Этот голос, казалось, был заколдован, иначе отчего ему быть настолько волшебно красивым, очаровательным и с ума сводящим?
Зубы застучали ещё звонче, а у Гермионы даже не было мысли как-то унять их. Она лишь проникалась к потокам кружащей энергии, как одержимая, пытаясь умолять дать прикоснуться к этому, ибо почему оно всё было таким не досягаемым?
Перестали слушаться не только пальцы, но и практически всё тело — оно обмякало, принимая какую-то форму, а кругом казалось всё бездной, в которую хотелось свалиться и чувствовать, как ласкает величественная энергия, кружа её до потери сознания. Но что-то не дало ей упасть, и в этом замкнутом кругу она продолжала тихо бормотать и умолять свести её с ума, оставить без разума и жизни, лишь бы ей позволили плавиться и, наконец, расплавиться в колоссально манящем волшебстве.
Волшебный голос шептал что-то про выдержку и стремление взять себя в руки, но Гермиона протяжно смеялась, хотя её голос был похож на какие-то всхлипы. Зубы застучали ещё сильнее, словно сейчас было холодно, как на северном полюсе, а ей почему-то приносило удовольствие не справляться с собой. Всё вокруг казалось мягким и магнетически притягательным, хотелось хвататься в наполненный теплом воздух и сжимать, сжимать и сжимать.
Гермиона потеряла счёт времени, забыла, где она находится, и что вокруг происходит. Казалось, она пребывала в каком-то забвении, постоянно кого-то умоляя растопить её в тягучей лаве, и, чёрт знает, сколько времени прошло, когда что-то вокруг резко изменилось.
Перед собой она увидела невероятно красивое лицо, настолько ровное и божественно завораживающее, что на несколько секунд её зубы перестали стучать, а пальцы наконец почувствовали прохладную землю — оказывается, она уже сидела на земле и сжимала горстями мокрую траву, вырванную с землёй. Случайно она поймала себя на мысли, что меланхолично сжимает и сжимает эту грязь, но вдруг резко всё оборвалось и ничего не видящие глаза жадно уставились в антрацитовый блеск, в котором, казалось, был заключён весь этот бесполезный и несчастный мир. Казалось, свет из глаз аж клубил столбами густого чёрнеющего дыма над кипящей лавой, в которой Гермиона слёзно желала раствориться. Тонкие губы как-то странно, но очень изящно изгибались, очевидно, что-то шепча ей, но Гермиона тонула в других звуках, которые оглушили ей все мысли и призывали всё время умолять и плавиться. Зубы снова задрожали, произвольно застучав в бешенном ритме, а пальцы, погрязшие в мокрой земле, потянулись к божественно сияющему среди всех серых тонов лицу, желая прикоснуться к чему-то поистине прекрасному, подавляющему настолько сильно, что в ту же минуту хотелось припасть.
Гермиона не могла справиться с собой, она даже далеко не думала об этом. Она просто желала сгореть.
Распознав среди неразборчивых пятен тонкие губы, она жадно потянулась к ним, но они почему-то постоянно отдалялись и стали казаться неуловимыми, пропадая в своём очертании и постоянно теряясь из вида.
Тепло просачивалось сквозь неё, оставляя неизгладимые шрамы повсюду, но этого было слишком мало. Хотелось ещё и ещё.
Она не поняла, что произошло снова, но мир второй раз начал разбиваться на осколки и с грохотом падать вниз, как падают провода высокочастотного тока, оглушая всё вокруг. Невыносимый и пугающий шум заставил резко вздрогнуть, и зубы снова замерли, переставая на некоторое время стучать, а после где-то вдалеке потонули последние искры тока, оставляя за собой тишину, которую тут же пронзил пьянящий голос:
— Тише-тише, — ласково и нежно режа слух так, что Гермионе показалось — сейчас из ушей польётся кровь. — Не стучи зубами, не надо… Гермиона, всё в порядке… Я рядом…
Но Гермиона ничего не понимала из услышанного, она лишь умоляла изрезать её вновь.
— Гов-вори-и, гов-вори-и, — сквозь дрожь зубов еле выговаривала она, меланхолично покачиваясь и закатывая глаза. — Д-дай мн-не…
Тонкие губы, которые она долго пыталась схватить, даже не улыбались — она пыталась просить их улыбнуться, только почему-то её желания не выполнялись.
Пальцы снова устремились куда-то вперёд, Гермиона видела свои руки размытыми пятнами, но они не могли ни за что ухватиться, после чего внутренности стало заполнять отчаяние.
— П-прошу…
— Остановись, — слишком глухо прозвучал волшебный голос рядом. — Мне уже слишком тяжело…
— Н-не от-твергай, — провыла та, предпринимая попытку снова вцепиться в исток волшебства, разрывающего на части всю сущность Гермионы своей мощью.
И на этот раз у неё почему-то получилось.
Пальцы ухватили что-то тёплое, наполненное энергией, с дрожью стали притягивать к себе, а после, как удар молнии, в неё что-то вцепилось, и невозможные, нескончаемые потоки тепла стали нанизывать её словно на какие-то спицы — больно и в то же время желанно протыкая насквозь.
Казалось, то самое величие, которым она безумно восхищалась, стало разрывать её на части, больно сжимая, стискивая, сдавливая и ломая, как хрустальную вазу. Сквозь безудержно стучащие зубы, Гермиона пыталась что-то вдохнуть, и из её глаз рекой потекли слёзы, как только губы почувствовали что-то жгучее и невыносимо манящее, наполненное невозможным волшебством. Она с упорством пыталась вцепиться в чужие губы, но стучащие зубы плохо позволяли это сделать, и лишь когда чужая рука с силой дёрнула её за волосы, Гермиона на мгновение замерла и почувствовала, как тонкие губы впились в её, не позволяя зубам снова затрястись.
Они были слишком нежными и пьянящими, вызывающие дикий восторг и удушающий трепет, — в них хранилось столько тепла, что в ту же секунду хотелось забыться и исчезнуть в небытие.
И в третий раз мир стал рушиться мозаикой, оставляя за собой невероятно ослепительный свет, лучами прожигающий насквозь. Привыкнув к нему, Гермиона смутно различила, что он исходит из зрачков, обрамлённых затянутыми антрацитом. И, не найдя в себе сил противостоять превосходящему величию и упиваться пронизывающей до боли магией, Гермиона ослабла, наблюдая, как белоснежная нить прерывается, исчезая на тонких губах.
Весь мир померк, превратившись в чёрный сгусток, дурно пахнущий контролируемым кем-то волшебством, и лишь два ярких ослепительных пятна, словно прожигая её насквозь, пристально следили за ней.
Не было сил не то чтобы подняться, а даже поднять голову, чтобы лучше видеть волшебника напротив.
Он источал что-то невероятно мощное и захватывающее, казалось, из него вот-вот готовы просыпаться белоснежные искры, однако минуты шли, а ничего не происходило, лишь воздух продолжал быть слишком горячим и плотным, словно предвещая грозу, а силуэты деревьев наконец стали различимы, как и вихри кудрявых волос, спадающих на лицо, которое она не видела, казалось, множество лет, а сейчас не могла не восхититься увиденной красотой и очарованием.
Сделав какой-то неумелый вздох, Гермиона пошевелила липкими от грязи пальцами и остановила последние попытки невольно задрожать зубами.
— Прекратилось?
Нет, голос продолжал околдовывать и заставлять нервно постукивать зубами. Гермиона поднесла ладонь ко рту и осторожно прикоснулась, словно это поможет унять дрожь.
Риддл повернул голову куда-то в сторону, словно прислушиваясь к окружающим звукам, но кругом стояла тишина, и, убедившись в этом, снова повернулся к ней.
— Дай руку, — шёпотом произнёс он, протягивая ладонь.