Страница 6 из 10
– Привет милая, – мама даже пропела, выкладывая реально аппетитный омлет в тарелку.
– Привет, мамуль. Мы с Амитой сегодня хотим сходить на выставку Модильяни в музее Фаберже, дашь денег? Просить деньги у кого бы то ни было отвратительно, стараешься это сделать непринужденно, но всегда получается крайне фальшиво. Дети мечтают стать взрослыми, устав от этого ощущения. Интересно, отличается ли чувство траты своих денег от траты денег чужих.
– Конечно, милая. Тысячу хватит? – мама больше считать не умела, у нее было в арсенале только два калибра – сто рублей и тысяча. Это касалось всего, если я хотела купить себе новые брюки, мне приходилось либо экономить на обедах (это сто рублей), либо искать брюки за тысячу.
– Да, конечно! – у меня была заначка от Люси, если что.
Ступеньки, ступеньки, тяжелая бурая дверь, писк домофона, немного усилий – и перед тобой открывается светлый, нежный, свежевоздушный мир воскресенья. После темного, вонючего тамбура подъезда дневной свет слепит глаза. Все это напоминает христианское представление смерти, живешь в темноте невежества и удушья – белый тоннель – слепящий свет – и неиссякаемая радость от попадания в рай! Таков образ воскресения в моем сознании!
Шла и смаковала свое настроение! Красное кашемировое пальто, которое мама купила мне в секонде, где впрочем, покупалась почти вся наша одежда, было потрясающее! Мягкое, яркое, как ягода брусники, без лишних строчек и деталей – моя прелесть! Ботинки тяжеловатые для такого дня, но мне нравилось ощущать на ногах их конкретность. Впервые я так смело распустила волосы, и ветер их подбрасывал то от лица, то к лицу. Мы с Амитой придумали, что если ходить быстро как стрижи, то недостатки фигуры и походки будут незаметны. Поэтому я шла легко и быстро, широким шагом.
Встретились мы у Спаса, как обычно. Он похож на рожок мороженного с цукатами и карамелью, а еще на карусель прошлого века, как в кино показывают, с лошадками, лебедями и петушком на макушке. Я не знаю ничего сказочней и чудесней. И, как на ярмарке, собрались вокруг него всякие странные гости: Михайловский парк, со своими ровными круглыми лужайками, созданными для хороводов, Грибоедов канал, с открыточными видами, в какую сторону не посмотри, Конюшенная площадь и одноименный храм, в котором отпевали Пушкина, окруженный со всех сторон каналом с арочными, словно нарисованными акварелью мостами. Марсово поле подсматривает за всеми в щель Царицынского проезда. Уже здесь можно гулять целый день.
Амита стоит как всегда, задрав голову вверх, изучает купола Спаса, есть у нее любимые башенки и изразцы, говорит невозможно все его детали рассмотреть, что-нибудь да в первый раз видишь. Сравнивает его с Саграда Фамилия в Барселоне. Но тот, говорит творение разума, а этот творение сердца.
Пока иду к ней, любуясь ее маленькой, как на шахматной доске фигуркой.
С Амитой мы дружим с первого класса, она училась с нами до восьмого, потом ее перевели в школу хинди, а еще позже они семьей переехали в Красногвардейский район. Папа у нее из Индии, учился в первом меде, там влюбился в маму и они сделали Амиту. Живут дружно и весело, ее любят безумно, опекают как маленькую. Вот мы нагуляемся, и папа Ману, среднего роста, смуглый, с черными большими глазами, заберет нас там, где мы будем сидеть, уставшие, есть мороженное и молчать, потому что наговоримся и насмеемся до першения в горле.
Но до этого еще полдня. А пока она увидала меня и машет как-то по-индийски, плоской ладошкой. Мы ускоряемся друг к другу, беремся за руки и кружимся так, что мой рюкзак центробежной силой отрывается от спины. Иностранцы кивают на нас и обсуждают. Амита знает в совершенстве три языка и всегда мне переводит, что они говорят. Я знаю только русский, моя неспособность к языкам такая же потрясающая как способность к ним Амиты. Еще в кружении, зная, что я спрошу, она мне кричит:
– Они говорят, что мы, наверное, слишком близкие подруги.
– Это хорошо, значит, всем видно как я тебя люблю, и как ты любишь меня, а что это просто дружеская любовь пусть останется тайной, – мы могли говорить любыми словами о чем угодно, всегда все понималось правильно.
Наверное, такая дружба дается в награду за что-то очень большое, и я ломаю голову над этой загадкой уже девятый год.
Я, правда, очень люблю Амиту, но как любят небо, море, как любят воскресенье, как-то абсолютно, идеально.
– Срочно расскажи про свои сны, ты меня вчера заинтриговала, – Амита всегда расспрашивала с таким искренним интересом, что я, улавливая его своими невидимыми антеннами, всегда таяла от удовольствия. Мы никогда не договариваемся куда пойдем, просто идем и болтаем, поэтому привычные маршруты всегда как ниточка разрываются, путаются, делая петли, мы только смеемся, если оказываемся в одном и том же месте несколько раз.
Я подробно рассказала обо всем, что случилось за эти два дня. Мы редко общались по телефону, давали впечатлениям недели вызреть, оформиться мыслями, обрасти мифами, чтобы обсудить все подробно в воскресенье. Говорили о нас с Максом из сновидений как о реальной паре. Типичное «а он что, а ты что» – и, правда, стало казаться, что были и джунгли, и крокодилы, и старик с козой. Личико Амиты такое подвижное со смешными гримасами, что если не понимать, о чем мы говорим, но смотреть на нее, можно обо всем догадаться. Вот она бросает вверх свои фигурные черные брови, и верхнее веко с черными густыми ресницами оголяет молочно белые белки, а, черные, блестящие и круглые, как у какого-то животного глаза, отражают весь окружающий мир, в них даже можно разглядеть разноцветные башни Спаса. Вот морщит свой смуглый носик и на нем образуется три маленькие складки, смеется, всегда сгибаясь, как будто болит живот, и глаза превращаются в длинные черные щелки. Я давно сделала вывод, что знаю, как выглядит Амита лучше, чем саму себя, причем в динамике наблюдаю, как она меняется. В детстве, мы наблюдали с ней за тем, как развиваются лягушки. Набрали в коробку из-под йогурта лягушачьей икры из канавы в Пискаревском парке, и разделили поровну. Амитина мама прочитала, как правильно выращивать головастиков и мы тогда возились с ними как с младенцами, искали камушки и траву с корнями, носили воду из той же канавы, прятали в тень от прямого солнца. Икринки цеплялись за растения, как пузырьки, потом на них появлялись два черных глаза. Мы могли часами рассматривать и обсуждать своих подопечных. Когда головастики вылупились и подросли, выпустили их в родную заводь. Примерно так, я наблюдаю в жизни, как меняется Амита, из шустрого черного головастика прекращается в индийскую царевну-лягушку.
– А как твой крокодил? – пришло время ей делиться своими впечатлениями.
– Скорее козел, ничего не понимаю, что происходит, – у Амиты мгновенно брови изогнулись вниз, фантастическая гибкость.
– Не пишет как будто специально, дразнит, по всем признакам ему не все равно. И холод напускает, когда говорит со мной. А бывает, так посмотрит, что как прокричит прямо в глаза. Как ты думаешь, он меня еще любит? – спросила, сама зная ответ.
– Амита, отпусти ситуацию, тебе вообще ничего не нужно делать, чтобы тебя любили, просто будь собой – этого достаточно. Обмажь тебя грязью, обстриги наголо и забей под ногти сажу, ты все равно будешь привлекательна как никто, – я была убеждена в этом стопроцентно.
Амита была русско-индийским фейерверком, все самые яркие признаки двух наций постоянно сталкивались в ней с обязательным взрывом. Кротость и бесшабашность, открытая миролюбивость и тугое упрямство, восторженность и скрытность, внутреннее равновесие и ранимость. Даже во внешности в ней всегда конкурировали чернявость черт и нежный румянец, точеность фигурки и небольшая неуклюжесть.
Модильяни мой любимый художник. Может потому, что я похожа на все его портреты вместе взятые, особенно на портрет юной девушки. Я обожаю их гусиные шеи, матовость лиц, плавность силуэтов. Мне нравится их застылая немота, простые одежды. Меня поражает глубина фона, его многослойность. Я слышу в его картинах музыку, тихую, не столько музыку, сколько звон и скрипение, авангард.