Страница 33 из 85
— Ты кончила, и это было прекрасно.
— О Боже... — прошептала я.
— О том, что произошло вчера, мы с тобой еще поговорим. А сейчас, будь добра, соберись, у тебя осталось двадцать пять минут.
— Ты что, меня не слышишь? — крикнула я. — Я сказала, что не приду на работу сегодня.
— У тебя есть обязанности, которые ты должна выполнять.
— А я не хочу их выполнять. Можешь меня уволить за неподчинение.
— Вероника... — Огнев тяжело вздохнул.
— Что «Вероника»? Слабо?
— Нет, не слабо. Ты уволена.
Огнев отключился. Короткие гудки заменили спокойный голос, лишенный каких-либо эмоций. Я ошеломленно уставилась на телефонную трубку. Спустя несколько секунд до меня начал доходить смысл происходящего.
Меня только что уволили.
Я пнула ногой одеяло и с силой швырнула телефон. Он попал в китайскую вазу, которую отец подарил маме на их пятнадцатилетие брака. Ваза пошатнулась и, упав на пол, разлетелась на мелкие кусочки.
— Нет, нет, нет...
Я в отчаянии подлетела к осколкам вазы, начиная их собирать. Острые осколки тонкой глины безжалостно впивались в мои ладони и колени. По моим щекам текли слезы, но не от боли, а от безнадежности и горечи. Точно так же, в одну секунду, разбились и мои попытки на счастливую жизнь. Все, к чему я так стремилась, чего я так безумно хотела, исчезло вмиг.
Господи, разве я так много прошу у тебя? Разве я не заслужила немного счастья? И почему ты позволил мне влюбиться в человека, у которого вместо сердца холодный камень?
Я завыла раненым волком. Мне захотелось к маме или хотя бы услышать ее спокойный голос. Хотелось ее нежных объятий, ласковых слов и простой материнской поддержки. Я потянулась к телефону, чтобы позвонить ей, но, взяв его в руки, он треснул пополам. Я завыла еще сильнее. Это было последней каплей в чаше, переполненной болью и горечью.
Не знаю, как долго я пролежала на полу, мои рыдания перешли в редкие всхлипывания, а затем я и вовсе затихла, уставившись в потолок.
Мои созерцания тонкой паутины, свисавшей с люстры, прервал резкий звонок в дверь. Неохотно поднявшись с пола, я словно старуха поплелась к входной двери. Открыв ее, у меня отвисла челюсть.
— Разрешишь войти?
Я потеряла дар речи.
Огнев медленно прошелся взглядом по моему телу.
— Мне повторить вопрос?
— Что ты здесь делаешь? — ошарашенно спросила я.
— Пришел поговорить.
Он оттеснил меня в сторону и зашел в прихожую. Направляясь в сторону спальни моих родителей, которую я сейчас занимала, не оборачиваясь, он сказал:
— Закрой дверь. Ты раздета. Просквозит.
Я послушно закрыла ее и направилась следом за Огневым. Он остановился посреди спальни. Я всегда считала, что родительская комната огромная, именно поэтому я решила ею пользоваться в их отсутствие. Но сейчас она казалась мне маленькой и узкой. Слишком огромным казался Огнев посреди нее. Или, может, это аура и энергия, исходящие от его тела, наполнили каждый уголок комнаты?
Его взгляд внимательно прошел по измятым простыням, затем по осколкам разбитой вазы и наконец остановился на мне. Мне стало совсем худо. Он стоял такой красивый, изысканный, утонченный, а я с распухшим от слез лицом, с взлохмаченными волосами и одетая в непонятно что. Я нервно теребила конец отцовской футболки, в которой предпочитала спать.
— Ты плакала?
Я пожала плечами.
— Почему?
— Потому что ты несправедлив, — тихо сказала я и уставилась в пол.
— Продолжай.
— Ты хочешь пояснений?
— Да. Хочу.
— А разве они не очевидны?
— Вероника... — сказал он тоном, каким обычно разговаривают с непослушными детьми.
Ах так?
— С тех пор как я начала на тебя работать, я похудела на два размера. Все вещи висят на мне как на чучеле. Я приходила на работу ни свет ни заря, и если освобождалась в восемь вечера с работы, то считала, что у меня был короткий день. Я часто не высыпаюсь. Главное блюдо в моем рационе — это бутерброд. Я почти всегда пропускаю обеды и почти всегда провожу выходные на работе. Я не полетела к папе на день рождения из-за того, что работы было валом. С моей люстры свисает паутина, потому что у меня нет свободного времени, чтобы убраться в квартире. За полгода я встретилась со своими друзьями лишь два раза. И вчера, когда я наконец хотела их вновь увидеть, ты поступил со мной как... как с... — мой голос дрожал. Я хотела расплакаться, но заставила себя сдержаться. — И после всего этого ты меня увольняешь. Всего лишь из-за того, что я решила взять себе один день выходного? Или причина кроется в другом?
Он молчал и не сводил с меня глаз. В его взгляде промелькнуло что-то неуловимое, что-то, что я не могла распознать.
— Ну что ты молчишь? Скажи же что-нибудь.
Он провел пятерней по волосам. Жест неуверенности?
— Я думал, что вчера ты должна была идти на свидание с Мироновым, — его голос слегка дрогнул.
Я взглянула на него, ничего не понимая.
— И что это означает?
— Это означает, что я ревную.
Кажется, я совсем запуталась.
— Закрой рот, Вероника.
— Я ничего не понимаю... — прошептала я.
— Что конкретно ты не поняла?
— Ты ревнуешь Миронова?
— Я ревную тебя.
Я зачарованно смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Огнев ревнует меня? Меня?!
— Что с твоими ладонями и коленями? — сказал он обычным огневским тоном.
— Ты сказал, что ревнуешь меня? Мне не послышалось?
— Нет, тебе не послышалось. Так что с ними? — он кивнул на мои колени. — Они кровоточат.
Я посмотрела на свои руки, затем на колени так, будто видела их впервые.
— Я порезалась об осколки вазы, — тихо сказала я, не поднимая головы.
— А что случилось с вазой?
— Она разбилась.
— Я так понимаю, она разбилась сама?
Я кивнула.
— И телефон тоже?