Королевский премьер

Но она заинтересована. Джей часто устраивал ей милые сюрпризы.

Астори успевает переодеться и умыться до прихода премьер-министра. Тадеуш влюбленно улыбается ей с порога: двигаются уши, собирается паутинка ласковых морщинок вокруг глаз, и Астори, кладя ладонь ему на локоть, мягко целует его, притягивает к себе. У них почти нет материала на сегодня. Разве что северная конституция… но её Астори по многим причинам не хочет обсуждать. Он нежно вытаскивает из рук Тадеуша папку и отбрасывает её на диван.

— Как прошёл твой день? — интересуется Астори игриво. Он почесывает её за ухом.

— Чудесно, а твой?

— Замечательно. Но, полагаю, закончится он ещё лучше.

Тадеуш с улыбкой тыкается носом ей в шею и целует изгиб челюсти. Астори гладит его по спине, прижимаясь щекой к плечу и покачиваясь.

— Знаешь, дети передавали тебе привет. — Она берёт его за руку и отводит за стол.

— Неужели?

— Да, я разговаривала с ними вчера, они спрашивали о тебе… ты им нравишься.

— А их маме? — Тадеуш усаживается в кресло, поднимает на неё нежный взгляд. Астори треплет его по темным кудрявым волосам.

— А их маме — ещё больше.

Он прижимается губами к её запястью.

— Луана и Джоэль. — очаровательные детишки.

— А ты хитрец, Тед, — усмехается Астори, расставляя чашки и доставая пакетики с заваркой. — Знаешь, что кратчайший путь к сердцу матери — похвала её чадам.

— О, я даже и не думал, родная.

Она откусывает печенье, удовлетворенно мычит.

— Будешь?

— Да, спасибо.

Они беззаботно пьют чай и хрустят сухариками.

— Знаешь, что у меня спросила Луана? — Астори невозмутимо разворачивает мармеладку и отправляет её в рот. Тадеуш приподнимает брови.

— Что же?

— «А правда, что дядя Тадеуш прячется у тебя в шкафу?»

Он попёрхивается печеньем, стучит себя по груди, кашляя и неудержимо смеясь; не разделяющая его веселья Астори улыбается против воли — слишком бодро, молодо и заразительно звучит его солнечный смех.

— Это вовсе не весело, — произносит она с напускной строгостью. Тадеуш утирает выступившие слёзы.

— Я знаю, родная, но…

— Они уже думают, что ты прячешься у меня в шкафу. Видимо, добрые люди растрепали. Что дальше? «Мамочка, дядя Тадеуш твой новый муж?» Это же возмутительно! Что они там себе позволяют в «Зелёной ветви?»

Тадеуш касается колена раздраженной Астори.

— Ты преувеличиваешь опасность. Мало ли какие слухи ходят в пансионатах… да всякие, мне ли не знать. Не стоит принимать это так близко к сердцу. Тем более… тебе стоит беречь своё. Помнишь?

— Помню… помню, — нервно кивает Астори. Он переплетает их пальцы.

— Тогда давай я сыграю тебе. Хочешь?

Тадеуш устраивается за пианино, разминает пальцы и пробегается ими по клавишам. Астори откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза. Расслабляется. Хорошо вот так просто лежать и слушать, как Тадеуш слегка неуверенно, но очень искренне исполняет Салетти, пытаясь импровизировать. Получается откровенно фальшиво.

— Ты обещал нам романтический ужин, — говорит она, не размыкая век. Музыка останавливается.

— До ужина ещё есть время.

Астори лениво улыбается Тадеушу.

— Я знаю, как мы можем его скоротать.

Она встаёт, подходит к нему, зарывается пальцами в волосы, ласково прихватывая вихры на затылке и запрокидывая его голову назад. Тадеуш зажмуривается. Астори поднимает его и, ухватив за локоть, уводит в спальню.

Потом они пьют кофе на балконе: собственно, это и подразумевал Тадеуш под «романтическим ужином». Он укрывает Астори пледом и облокачивается на перила рядом с ней. Они смотрят на звёзды, мелкой солью рассыпанные по плоскому бархатному небу, сжимают в пальцах горячие дымящиеся кружки и неспешно беседуют. Астори холодно и чудесно.

Они возвращаются; Тадеуш снова играет, Астори смеётся и качает головой.

— А давай сальдвиг?

— Что?

— Наш народный танец… сальдвиг… давай, он несложный. Если уж я смогла обучиться дальстену, ты точно обучишься сальдвигу. Вставай, я помогу.

Она вытаскивает Тадеуша на середину комнаты, отступает на три шага.

— Представим, что мы стоим в двух колоннах… мужчины и женщины. Три хлопка, три притопа, поворот, руки сцеплены, кружение, расходимся…

Тадеуш путается в ногах, едва не падает на Астори и сталкивается с ней лбами. Она хихикает ему в плечо.

— Ты безнадёжен.

— Танцы никогда не были моей сильной стороной.

Он помогает ей встать. Астори стряхивает пыль с его пиджака и улыбается.

— Не думаешь, что нам стоило бы… хотя бы чуть-чуть поработать?

Они устраиваются с документами в спальне Астори, на её кровати. Усиленно вчитываются в текст. Делают пометки. Но сосредоточиться получается плохо — обстановка слишком неподходящая, не располагающая к деловому разговору. Обмен взглядами поверх бумаг — и румянец под кожей. Тадеуш сдаётся первым, укладывает копии речей и контрактов в папку и поворачивается к Астори. Она понимает его без слов — по лучикам-морщинкам, по огню в глубине зелёных глаз, по мягкому изгибу рта. Они медленно и нежно снимают друг другу очки и целуются.

Свет не гасят.

========== 7.3 ==========

В белой камере привычно прохладно и сухо. Астори тихо цокает каблуками по холодному скользкому полу, слыша, как с робким скрипом закрывается за спиной дверь. Она глубоко вдыхает. Начальник тюрьмы косится на неё всё подозрительней с каждым разом, и она боится, что однажды слухи о её визитах дойдут до федеральных служб и они с убийственной вежливостью и почтением потребуют объяснения, которого у неё нет. Тадеуш тысячу раз прав — он всегда прав. Ей стоит прекратить ездить в Аштон, пока не поздно.

Но Астори знает, что остановиться она уже не в состоянии. Слишком крепки узы, связывающие её с отцом, слишком тесными и доверительными стали их отношения, слишком нежно она жмет ему руку при встрече и слишком ласково называет «папа» — искренно, без сарказма или иронии. Не следовало этого допускать, наверно… но не получится заново сжечь отстроенные мосты. Ей нужен отец, нужен так же сильно, как дети, Тадеуш или корона. Это часть её жизни — поломанная и исковерканная, но часть. Её невозможно просто взять и отрезать.

Гермион встаёт из-за стола. Улыбается. В серых глазах теплится мягкое дружелюбие, крепкие жилистые руки берут Астори под локти.

— Здравствуй, солнышко.

— Здравствуй, папа. — Она целует его в щеку. — Как ты себя чувствуешь?

Они садятся за стол. Астори поправляет узкую бежевую юбку; Гермион, подперев кулаком подбородок, любуется ею.

— Хорошо, милая. Немного болело сердце с утра, но прошло. Не беспокойся.

— Береги себя, пап, это не шутки, — взволнованно говорит Астори. — Может, мне стоит сказать начальнику Аштона, чтобы тебя навестил врач?

— Родная, это ни к чему. Правда. Ну, пошалило сердечко, со стариками бывает…

— Ты вовсе не старик, тебе только пятьдесят четыре.

— Один год в тюрьме считается за три, золотце. И потом, ты и так чересчур много для меня делаешь. Не рискуй ещё больше. Я боюсь за тебя.

Астори с улыбкой сжимает его ладонь.

— Всё в порядке, пап. — Она раскрывает сумочку, роется в ней. — Кстати, вот… я принесла, как ты и просил… сейчас… вот… фотографии. Сделаны год назад, детям тут шесть… держи.

Она протягивает ему пачку снимков. Гермион с благоговейным трепетом принимает их, раскладывает на столе, трясясь над каждым, трогает, рассматривает — кажется, ещё чуть-чуть, и понюхает или попробует на вкус. Астори наблюдает за отцом. Он пожирает глазами фотографии, на которых запечатлены она с Луаной и Джоэлем — по отдельности и вместе.

— Они… они такие… — Гермион не может подобрать слов, замолкает, гладит пальцем лицо смеющейся Луаны. — Я, конечно, видел в газетах, но это не то, совсем не то…

Он поднимает на Астори отчаянный взгляд.

— Я с ними никогда не… не увижусь?

— Боюсь, нет, — вздыхает она. — Ты ведь понимаешь, репутация…