Королевский премьер

— Это я виновата, — перебивает его Астори резко и ожесточённо переводит плечами, всё ещё не поднимая взгляда. — Я поступила, как… я совершила промах. Мне следовало бы… следовало бы подумать… чёрт! Я обязана была предвидеть, но я-э-то-го-не-сде-ла-ла!..

Её накрывает истерика. Грохочет вода, Тадеуш стоит и смотрит, и Астори, сжимая рот и зажмурившись, постыдно мычит в ладонь, поскуливая и долго и глубоко всхлипывая. Перчатка намокает от слёз, жгущих ей щёки. Вторая рука сжата в кулак. Спина выпрямлена.

— Ваше… Астори…

Тадеуш в три шага оказывается рядом и обнимает её, притягивает к себе; Астори сама не замечает, в какой момент начинает плакать, уткнувшись ему в плечо. Но там тепло. Там безопасно. Он опускает подбородок ей на затылок, гладит по волосам и спине, целует в висок и нежно проводит носом по уху. И что-то говорит. Астори не слушает и не слышит.

Она держится за него, как за последний надёжный якорь, и плачет, просто плачет, потому что сегодня у неё жутко неудачный день, потому что она плохая королева, потому что она забыла капли и носовой платок в сумочке наверху.

Но пока есть Тадеуш — есть шанс всё исправить.

========== 4.3 ==========

Королевы в кабинете не оказывается — камердинер извещает озадаченного Тадеуша, что Её Величество изволит гулять в парке и «упражняться». Это звучит тревожно. Упражняться… в чём? Тадеуш скрупулёзно перебирает в памяти всё, что знает об увлечениях королевы, однако на ум не приходит ничего подходящего. Разве что танцы, но… но не станет же она делать сальто на улице, прилюдно, да ещё в середине декабря?

Тадеуш надеется, что нет. Он огибает западное крыло дворца, хрустя ботинками по ломкому первому льду, и выходит к замёрзшему фонтану. Мраморные статуи королей Эглерта стоят в бесснежном безмолвии, устремив навсегда застывшие глаза в вечность. Тадеуш замедляет шаг. Где же…

Выстрел. Пугливо хлопая крыльями, взлетает с ивы сине-жёлтая стайка синиц, и Тадеуш невольно вздрагивает, вертит головой: откуда? Кто стрелял? Её Величество в опасности? Дворец захвачен? В мозгу за какую-то долю секунды прокручивается десяток возможных вариантов. Что происходит?

Выстрел. Ещё один. И ещё. Тадеуш почти бежит по блёклой смятой траве, перепрыгивая через клумбы и едва не запутавшись в садовом шланге. Где королева? Она в порядке? Он спешно минует зелёную изгородь, тронутую хрупким инеем, и оказывается на открытом пространстве перед западным входом в Серебряный дворец. Глухо стучащее сердце успокаивается: Тадеуш видит Астори. Белое пальто и берет лежат на скамейке; впереди, шагах в тридцати, расставлены мишени для стрельбы. Тадеуш неверяще моргает.

Астори стоит к нему спиной, в синих брюках, белой рубашке с закатанными до локтей рукавами и вязаном жилете; тёмно-каштановые волосы собраны на затылке — их колышет зимний промозглый ветер. Не двигается. Тадеуш вглядывается, видит, как напряжены плечи и шея, но вытянутые руки, сжимающие пистолет, не дрожат. Секунда. Выстрел. Импульс откидывает Астори назад, она качается, но удерживается на месте и встряхивает головой. Перезаряжает пистолет.

— Ваше Величество?

Астори оборачивается. Разглаживаются морщинки на сосредоточенно-упрямом лице, губы расходятся в приветливой улыбке, и она отводит волнистые пряди за уши.

— Господин Бартон!.. Здравствуйте. Прошу прощения, не уследила за временем… подойдите, не бойтесь. Поговорим сегодня на воздухе, хорошо?

Тадеуш приближается не без опаски, косится на тяжёлый пистолет в смуглой руке, которую он так часто целовал. Астори дружески сжимает ему локоть.

— Не знал, что вы… стреляете, — говорит он, в смущении барабаня пальцами по корешку папки. Астори беззаботно отмахивается, поправляет рубашку:

— Увлеклась во время учёбы в университете. Ещё в интернате интересовалась оружием… знаете, в этом есть своя романтика. Потом, на первом курсе, начала заниматься. После замужества редко практиковалась, вот… решила, что надо держать себя в форме. Может, и к танцам вернусь. Надо бы.

Тадеуш понимающе приподнимает брови. Молчит. Не в силах удержаться, исподтишка разглядывает королеву — он никогда не видел её одетой так по-домашнему и просто, в брюках, жилете и кедах. Взвывающий в голых кронах деревьев ветер холодит спину под пиджаком. Тадеуш ёжится.

— Ваше Величество, вы, должно быть, замёрзли…

— Нет, ничего, — отзывается она легкомысленно. — Вы не смотрите, что я так вот… неофициально… достала старую одежду университетских времён, и, представляете, я всё ещё в неё влезаю! А думала, что располнела после родов.

Тадеуш мягко улыбается, отчего слабо шевелятся уши.

— Вы всегда превосходно выглядите.

— Не льстите. — Астори шутливо грозит ему пальцем, продолжая сжимать пистолет. — Хотите, покажу, как я стреляю?

Тадеуш соглашается. Они переходят к следующей мишени. Астори расставляет ноги, крепче упираясь в затвердевшую от цепкого зимнего холода землю, по-хозяйски расправляет плечи и уверенно перехватывает пистолет обеими руками. Поджимает губы. Щурится. Её лицо — убийственно-собранное, неподвижное, — её вдумчивый пристальный взгляд, точно у хищника на охоте, и замершее настороженное дыхание пугают Тадеуша. Он не знал, что она бывает… такой. Готовой драться… не одними словами.

И он не понимает, это открытие отталкивает его или притягивает ещё сильнее.

Астори нажимает на спусковой крючок. Ей отдаётся в плечо, она делает шаг назад и опускает пистолет.

— Попала. Не в десятку… немного смазала.

Она улыбается краем губ.

— Иногда представляю, что это Уолриш… неплохо так расслабляет, знаете.

Тадеуш её веселья не разделяет. Что-то во всём этом есть неправильное и болезненное, но что именно, он осознать ещё не может; мысль вертится в голове собачкой на привязи, но не даётся в руки.

— А почему вы… выбрали огнестрельное оружие? — Он помогает ей надеть пальто. — Если говорить о романтике… холодное овеяно героическим флёром в гораздо большей степени, не так ли?

Астори отрешённо сминает берет.

— Огнестрельное… им… проще защищаться.

И прежде чем Тадеуш успевает спросить: «От кого вам нужно было защищаться?», Астори поднимает на него глаза цвета горького шоколада и произносит:

— Давайте побеседуем о текущих проблемах.

***

Астори входит в спальню и, прислонившись к дверному косяку, смотрит на читающего «Глашатай» Тадеуша. Часы показывают десять вечера. За окнами Серебряного дворца подслеповато мигают лихорадочные декабрьские звёзды, падает хлипкий снег, который растает к утру, и боязливо выглядывает из-за рваных туч растущая луна.

— Дети только что уснули.

Она ловит его улыбку — словно вспархивает маленькое солнышко — и устало улыбается в ответ. Подходит. Тадеуш снимает очки. Он сворачивает газету, отбрасывает её на пол, не отрываясь взглядом от Астори, и, зажмурившись, блаженно опускает плечи, пока она ласково гладит ему уши и проводит пальцами по линии челюсти. Тадеуш открывает глаза. В них светятся щемящая покорность и безвозмездная нежность. Он целует запястье Астори, целует её локоть, плечо, подбородок, позволяя играть с кудрявыми волосами на затылке. Астори вдыхает запах мирта и вербы. Смеётся. Усаживается рядом. Они смотрят друг на друга и держатся за руки. Тадеуш, подавшись вперёд, скользит губами по виску Астори; она приобнимает его за шею, чувствуя, как его осторожные пальцы зарываются в её кудри и расстёгивают пуговицы воротника.

— Спасибо, — выдыхает она. Тадеуш недоумённо сводит брови.

— За что?

— За… за то, что не позволил мне тогда… ввести проект о Севере.

Он прижимает её ладонь к губам. Не отвечает. Они не говорили об этом с тех пор, обходили тему северных провинций и почти усмирённых волнений стороной, боясь наступить друг другу на больную мозоль. О происшествии в женском туалете не вспоминали тоже: Астори для этого была слишком горда, Тадеуш — слишком почтителен.

Она опускает голову и гладит его ладонь. Молча просит прощения — за всё: за глупость, несдержанность, нездоровое упорство, самолюбие, которое даже сейчас не позволяет вслух признать свои ошибки. Но Тадеуш слишком дорог ей… слишком дорог. Он видел её раздавленной и слабой и не отвернулся.