Страница 17 из 102
— Явно лучше, чем хотелось бы вам. — Астори резко ударяет папкой по столу, так что гремят солонка с сахарницей. — У меня деловая встреча, так что попрошу вас…
— По-прежнему считаешь, что тебе всё по плечу?
Она нервно втягивает воздух и подаётся вперёд.
— Да, считаю, — произносит с нажимом, давая понять, что разговор окончен. Но Уолриш не унимается.
— Вам не удастся долго играть эту роль.
— Жаль будет вас разочаровать, но удастся.
— Вы ничего не смыслите в политике…
— Оставлю вас в этом приятном заблуждении.
Уолриш внезапно перегибается через стол и хватает костлявыми пальцами Астори за запястье: у той дыхание спирает от такой наглости, и она даже не может ничего выговорить.
— Не воображай, будто ты осилишь эту ношу, девочка, — бормочет Уолриш. — Ты…
— Немедленно перестаньте! — задыхается Астори, дёргая руку изо всех сил. — Я справлюсь, слышите? Справлюсь! И мне всё равно, что вы об этом думаете, я стала королевой и буду королевой, и пусть хоть вся ваша шайка встанет на моём пути, у меня получится!
— Да кто ты такая? Это смешно, послушай сама себя! Королева без короля это…
— Королева.
Лицо Уолриша искажает гримаса ярости.
— Такое самомнение не доведёт до добра.
Астори открывает рот, чтобы излить своё раздражение гневной тирадой, как вдруг сзади раздаётся спокойный, уверенный, злой голос:
— Это была угроза?
С трудом Астори понимает, что голос принадлежит Тадеушу. Уолриш замирает, ослабляет хватку, и она оборачивается: премьер-министр стоит позади, собранный, с застывшими изумрудами в глазах, со сжатыми губами и выдвинутым подбородком.
— Господин Бартон, я…
— Вы угрожаете Её Величеству королеве Эглерта, — перебивает Тадеуш, не повышая тона, и, сделав шаг вперёд, опирается на спинку стула, на котором сидит Астори. Ей становится неуловимо спокойнее. — Вы оскорбляли её — среди бела дня, при свидетелях. Вы осознаёте последствия ваших действий, ваша светлость? Пока я не привлёк вас к суду за оскорбление члена королевской семьи, потрудитесь встать и покинуть нас. И…
Астори чувствует напряжение, с каким пальцы премьер-министра стискивают спинку.
— Отпустите. Руку. Королевы. Немедленно.
Уолриш поднимается; Астори невольно разминает запястье, хранящее пять красных отпечатков.
— Вы об этом пожалеете.
— Приятного дня.
Тадеуш дожидается, пока он скроется из вида, и спешно садится напротив Астори.
— Вы в порядке?
— Да… да… — кивает она. Ей стыдно и до странности приятно. Тот ещё коктейль. Тадеуш неосознанно тянется, чтобы взять её за руку, но останавливает себя. Хмурится. Кусает губы.
— Он… часто так?
— Пару раз бывало.
Они молчат. Астори, опустив голову, разглядывает собственные перчатки, Тадеуш тяжело размышляет. Их спасает официант, принёсший обед. Неизвестное блюдо, название которого Астори успевает забыть, напоминает завёрнутую в лаваш копчёную колбасу, обильно политую соусом; пахнет остро и очень аппетитно. В животе слабо урчит. Она уже очень давно не ела.
Тадеуш тянется за салфеткой, вздыхает, позволяет себе расслабить плечи.
— Думаю, нам обоим стоит…
Его слова заглушает сдавленный звук взрыва. По зданию проходится толчок — дребезжат солонка и сахарница. Астори распахивает глаза, переглядывается с Тадеушем… её подбрасывает на стуле. Что случилось? В чём… в чём дело? Интуиция твердит: происходит нечто ужасное.
Она должна быть там.
Астори, позабыв о папке, бросается на улицу, едва не падает, поскользнувшись на каблуках. Тадеуш еле-еле поспевает за ней. Полы его пиджака и галстук развеваются.
Перед Дворцом Советов ветрено, холодно — пробирает до костей, обдувает разгорячённое лицо — и шумно. Гудят искорёженные машины; кричат, плачут, стонут люди. Астори не видит картину в общем, только — обрывками, деталями, подробностями. Вот — высыпавшие вслед за ней на улицу советники. Вот — тёмно-красные пятна на бордюре. Вот — болезненно пульсирующая сирена «скорой». Ветер в ушах. Смазанный гул, неистовая адская какофония. Астори встряхивает головой, моргает. Нет. Сосредоточиться. Сосредо…
Чёрная дыра — посреди творящегося хаоса. Большая. Дымящаяся. Развороченная.
«Бомба», «терракт», «проклятые северяне»…
Её машина.
Астори видит, как стекает на камни мостовой липкая кровавая слякоть, когда-то бывшая её водителем.
Кто-то касается её спины. Тёплые осторожные пальцы.
— Ваше Величество…
Астори шатает, но она расставляет ноги, сохраняя равновесие, сжимает кулаки и глотает: медленно и тяжело. Её мутит. Язык немеет от подкатывающей тошноты.
— Полици… — Моргнуть, схватиться за виски. — Полицию… вызвали?
Тадеуш бережно берёт её под локти, не давая упасть.
— Ваше Величество, вы не должны этого…
— Полицию… — В глазах темнеет. Астори ловит ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. — Вызовите… сейчас же…
Тадеуш держит её. Она откидывается назад, упираясь туфлями в асфальт. Чужие руки дают силы.
— Полицию…
Тадеуш держит её.
========== 3.3 ==========
«Когда наступила осень, принц задумался…»
Астори не спится. Уже поздняя ночь, прозрачная, мартовская, за окнами Серебряного дворца неясно мерцают светлые звёзды, как льдинки в проталине, звонко носится по парку ветер, и свет луны косо падает на мраморный подоконник. Тихо. Детям стало лучше к вечеру, и они уснули. Астори почти слышит, как они мерно и тяжело дышат в соседней комнате. Она поджимает босые ноги, ёрзает в кресле и в сотый раз пробегает взглядом по одной и той же строчке.
«Когда наступила осень, принц задумался…»
Ей бы тоже следовало задуматься — над всем, что происходит в её жизни в последние два с половиной года, с самого восшествия на престол. Всё так запуталось и переплелось, что не сразу удастся разобраться, что к чему. Но Астори даже не пытается. Отговаривает себя: не сейчас. Она не может позволить себе размышлять об этом, когда столько проблем требуют её неотложного вмешательства. И в первую очередь… дети.
«Когда наступила осень, принц задумался…»
После зимнего теракта Астори быстро изменяет порядок жизни во дворце. Она становится осторожней. Удваивает количество охраны, сводит к минимуму выезды за пределы королевской резиденции, вводит особые пропуска для обслуживающего персонала, ограничивает прогулки сына и дочери по саду… Она старается не поддаваться панике, но удушливый страх захлёстывает её всё сильней и сильней с каждым днём. Дети в опасности. В опасности. Астори больше ни на чём не может сосредоточиться, её сводит с ума лишь одна страшная настойчивая мысль: с детьми может что-то случиться. Этот постоянный страх чего-то отравляет медленным ядом. Астори жила в нём первые месяцы после смерти Джоэля и короля с принцессами, с трудом задавила его в себе, загнала в угол подсознания, но теперь он вернулся, окреп и уверенно берёт над ней верх.
Нет. Она не может этого допустить, только не снова.
Она теряла свою семью. Дважды. И ни за что не потеряет ещё раз.
«Когда наступила осень, принц задумался…»
А потом дети внезапно заболевают: простудились на вечерней прогулке. Астори не находит себе места от беспокойства, носится с ними, измеряет температуру, выдёргивает королевского домашнего врача, поит их чаем с вареньем и строго следует выписанному рецепту. Не помогает — на следующий день Лу и Джо становится хуже. Астори отменяет все дела, запланированные на неделю, сидит с ними, читает сказки, лечит и нервничает. К вечеру температура не понижается — напротив, растёт. Астори в бешеной тревоге опять вызывает врача. Тот долго хмурится, чешет бородку, молчит и наконец выдыхает: «Я полагаю… пневмония».
У Астори падает сердце. Она нашаривает кресло и падает в него, хватаясь за горло: воздух в лёгких спирает, она проводит языком по пересохшим губам, перед глазами всё плывёт. Врач бросается к ней и быстро приводит в себя. Астори смаргивает дурноту. Нюхает нашатырный спирт.