Страница 24 из 62
— Откуда ты… — пробормотал Доктор обескураженно.
— Оттуда, — невесело улыбнулся Мастер. — Судя по всему, именно оттуда. Но если я выжил, значит… Хм-м, как все интересно… Слушай, Док. Налей-ка ты себе полную. Заслужил.
— Когда полосу сдаешь? — осведомился Гаршин, копаясь в ящиках стола.
— Завтра, — лениво сказала Таня, откидываясь в кресле и выпуская дым в потолок. — По графику.
Гаршин захлопнул средний ящик, потянул нижний, потом дернул, тихо выругался и рванул изо всех сил. Стол затрясся, и Тане на колени спланировало несколько машинописных листов, обезображенных до полной неразборчивости гаршинской синей ручкой.
— Где-то здесь было… — бормотал Гаршин, что-то со скрипом раздирая. Появилось и уперлось в столешницу обтянутое застиранной джинсой колено. Стол нервно приплясывал, но не уступал.
— Э! — воскликнула Таня, выпрямляясь в кресле. — Начальник! Это что за материал?
— Какой? — спросил из-под стола Гаршин, продолжая рвать на себя.
— Вот этот!
— Не вижу, — сообщил Гаршин голосом честным, но излишне напряженным. Стол издал придушенный звук и наконец замер.
— Это невозможно, — горько сказала Таня, бросая листки обратно в кучу бумаги на столе. — Ты просто не понимаешь… не понимаешь, с каким трудом Кузя это добывал. Он втирался к ним в доверие почти год.
— Ерунда, — отрезал Гаршин, появляясь вновь в кресле редактора отдела. В кулаке он сжимал вырванную из зубов стола добычу — громадный толстый конверт. — Если входить в тему год, ничего путного уже не напишешь. Что Кузьмин и доказал этим материалом. Он стал принимать тему слишком близко к сердцу. А это уже не журналистика. Это литература.
— Если бы ты там был… — начала Таня, но Гаршин показал ей рукой — замолкни. Когда Гаршин переходил на жесты, это означало, что разговаривать на данную тему он просто не будет. Таня вздохнула.
— Не сутулься, — приказал Гаршин. — Это я могу сутулиться, в мои годы и с моими заботами. И то, как видишь, хожу прямо и крест свой несу безропотно…
— Хочешь еще и мой — до кучи? — поинтересовалась Таня, отворачиваясь, но плечи все-таки расправив. — В том смысле, что Кузю я к тебе пришлю, когда он спросит. Я в литературе мало понимаю. В отличие от вас, мэтр.
— Присылай, — согласился Гаршин, укладывая конверт поверх бумаг и припечатывая его сверху ладонью. — Я ему все объясню. Ты что, действительно не понимаешь, что материал слабый?
— Это для тебя он слабый. Ты такие материалы бракуешь каждый день. Но сначала-то ты их читаешь! И эта тема для тебя, конечно, уже пройденный этап. А подписчики ахнут! Они-то еще не в курсе…
— Сомневаюсь, что они ахнут, — желчно сказал Гаршин. — Скорее охнут. А в конце месяца подписка ухнет. А главный, между прочим, вчера именно этот вопрос поднял. И тоже ухнул — этим вопросом по моей голове. Было очень больно.
— За что? — удивилась Таня. — Хвалил ведь две последние полосы.
— Вот то-то что хвалил. А теперь посмотрел наш план и говорит, что перехвалил. Везде, говорит, одно и то же — страшилки для пугливых дамочек. Хочу, говорит, чтобы меня удивили. А если удивлять не можете, тогда непонятно, зачем вообще газете «аномальная» полоса, задача которой — удивлять и наводить на размышления…
Таня сникла. Она пыталась найти тему, которая могла бы всерьез удивить главного редактора.
— Его-то, чайника, удивить можно, — сказал пренебрежительно Гаршин, глядя на Таню сверху вниз и наблюдая, как у нее идет мыслительный процесс. — Вот ты подумай, как меня удивить. Это и будет тот уровень, на который следовало бы вывести и твою полосу, и вообще все, что выдает наш дохлый отдел.
Таня затравленно посмотрела на Гаршина. Чем можно удивить этого прожженного журналюгу, тощего и некрасивого циника пятидесяти лет от роду, она точно не знала.
Гаршин рассматривал Таню, в который раз удивляясь, почему она внушает ему такие странные, почти отцовские чувства. Таня была барышня яркая, но на гаршинский вкус слишком крупная. Шатенка, волосы уложены в пышную гриву, вон хвост какой… умные зеленые глазищи, вообще очень привлекательное лицо. И фигура что надо, но рост, как у манекенщицы. Таких Гаршин опасался, себе в этом не отдавая отчета. И жена у него была крохотная. А сын пошел в отца — длинный, тощий и нескладный, уже в шестнадцать обгоняющий папу в росте. Гаршин прижимал конверт и думал сразу обо всех — о жене, сыне, Тане… Сейчас он откроет конверт и выпустит из него свору разъяренных псов.
Кем-то нужно пожертвовать. Конечно, Гаршин Татьяну любит, он фактически научил ее писать, он привык к ней и именно ей передал бы свое кресло в случае возможного повышения. Конверт жег руку, и Гаршин ее убрал. Кого-то нужно отдать. Пусть это будет она, а не он. У него семья. Еще у него язва. От этой проклятой работы, от этой бестолковой жизни. А у нее? Да ничего серьезного. Какой-нибудь богатенький мальчик, который гордится тем, какая у него красивая игрушка. Ну, родители… При мысли о родителях Гаршин поежился. «Стоп! С какой стати я решил, что это так опасно? Она бывала уже в опасных местах, и все обходилось. А здесь материал фактически заказной. Все! Они хотели женщину — они ее получат. А что они с ней будут делать, это от нее зависит. Не маленькая». Он вдохнул побольше воздуха и представил себе, как разбегается и запросто прошибает лбом воображаемую стену.
Таня, оправившись от причиненного ей Гаршиным расстройства, ждала указаний. Отразившееся в глазах начальства смятение чувств она правильно увязала с содержимым конверта и теперь старалась прожечь взглядом плотный картон. В конверте явно бомба. Судя по размеру — фотографии. Давай, начальник, показывай. Ты-то знаешь, как удивлять. Ты еще при большевиках снежного человека ловил — и тебе ведь разрешали… А раз не поймал — значит, и не было его. Такая вот сложная социальная функция у «аномального» репортера — зацепиться за бредовую идею и доказать народу одно из двух: да или нет. А то, что в обоих случаях тебе не верят… издержка профессии.
— Так! — выдохнул Гаршин. — Нам поставлена задача удивлять и наводить на размышления. Я предлагаю эту установку выполнить, а лучше всего — перевыполнить. На сто процентов. Даже приказываю! — Тут Гаршин внезапно сбавил набранные было обороты и кисло заключил: — Будем пугать. И наводить ужас…