Страница 7 из 9
Тем временем обратный отсчет подходил к концу, и у меня не осталось времени даже взглянуть на Майру и Рюба, а горячее дыхание ск'ррли, щедро сдобренное Юмми-Бумми и мр'ххг, уже коснулось моего лица. Я сделал глубокий вздох и занес над струнами смычок, не отрывая глаз от могучих клешнястых лап.
Отсчет закончился на полтакта раньше, чем эти клешни успели дотянуться до меня.
Древние скрипку, виолу и виолончель без всякого преувеличения можно поставить в ряд величайших созданий человечества. Эти хрупкие деревянные конструкции способны порождать в своем чреве звуки необычайной прелести и чистоты, однако их громкость, тембр и диапазон весьма сурово ограничены. К тому же старые струнные звучат наилучшим образом лишь в совершенно определенных атмосферных условиях, при мизерных отклонениях показателей температуры, влажности и давления от желаемого стандарта. Зато их современные кибронные аналоги — виолонта, виола ла бамба и челотта — начисто лишены подобных недостатков!
Взять, к примеру, диапазон. За пять планет до Ск'ррл нам пришлось выступать перед расой, использующей для коммуникации и навигации исключительно ультразвук. Электронные мозги наших инструментов транспонировали то, что мы исполняли (местным ужасно понравился «Полет шмеля»), на несколько десятков октав выше, и этакий сверхписк не уловило бы и собачье ухо.
Или тембр! Моя виолонта может продуцировать звуки, абсолютно неотличимые от уникального Гварнери или, скажем, электроламинарной Андерсона, но она совершенно не обязана звучать как скрипка. Сей инструмент способен обернуться органом или гобоем, флейтой-пикколо или вакуумной сиреной, поскольку его электронное обеспечение может синтезировать в буквальном смысле все, что угодно.
А динамический диапазон? Одни лишь магнитные усилители, встроенные в ее корпус, выдают без малого девяносто децибелл при абсолютном отсутствии нелинейных искажений. В паре же с Соникастером Клипш-Кляймана, как это было в тот памятный вечер, моя виолонта вполне способна размолотить солидную каменную стену!
Чертовски забойная штучка, скажу я вам.
Начальные такты избранной Майрой пьесы были чуть ли не самыми известными и узнаваемыми в земной музыке всех времен и народов, однако мой дисплей сообщил, что это произведение Чака Берри в аранжировке X. Пая.
У меня была сотая доля секунды, чтобы прочесть информационную строку, и ноль целых, ноль тысячных, чтобы ее обдумать, ибо отсчет как раз дошел до нуля, и мы немедля произвели запуск композиции. Думаю, это самое точное выражение, каким возможно передать воспоследовавший эффект: невероятной силы акустический взрыв сбил с ног и отшвырнул от сцены пару сотен ракомедведей, уже готовых ее штурмовать…
Даже если вы знаете наизусть эту музыкальную фразу, если даже вы ожидаете ее, брутально простое и варварски помпезное вступление «Патетической» Бетховена вполне способно захватить вас врасплох. А если эти звуки усилены субобертонами, и громкость их приближается к летальной… то знаменитая бетховенская фраза являет собой не что иное, как Музыку Массового Поражения!
Та-Та-Та Там-м-м-м-м!!! — каменной лавиной прогрохотала челотта Рюба, сотрясая планету на сотню миль в окрестности. — Та-Та-Та Ту-у-ум-м-м-м!!!
Забравшиеся на сцену туземцы окаменели, вздернув усы подобно антеннам древних автомобилей, а часть публики, размазанная акустическим ударом по земле, через секунду шевельнулась и дружно выбросила в нашу сторону глазные перископы.
Стиснув зубы, Рюб выдал фразу еще громче, мощнее и убедительней: ТА-ТА-ТА ТАМ-М-М-М-М! ТА-ТА-ТА ТУ-У-УМ-М-М-М!
Майра резво присоединилась к нему на следующей фразе, внеся свою лепту в громовой бедлам хриплыми воплями двенадцатитонной железной скрипки, вскрываемой ржавым тупым смычком.
Настал мой черед, и я поспешно врубился в партитуру, не слишком хорошо представляя, чего мне следует ожидать. Яростно взвизгнув, моя виолонта безумно взвыла электрогитарой, включенной непосредственно в мультимегавольтный источник питания, и тут я наконец сообразил, что играю, в то время как бешено вращающаяся музыкальная пила в миллион лошадиных сил косила ракомедведей направо и налево.
Да-да, мы от всей души раздраконивали «Прокатимся по Бетховену»! И делали это не хуже троицы Годзилл, вооружившихся сонарньми излучателями с единственным намерением сравнять местный Токио с землей.
Вы наверняка знаете эту вещь, она десятки раз переделывалась, переписывалась и осовременивалась с тех пор, как бессмертный мистер Берри сочинил ее для своего Оркестра Электрического Света. То, что мы тогда играли, была основанная на оригинале 1970-го аранжировка, сработанная в 2040-м основателем музыкального движения «ПОП В ГЛАЗ» Хидекео Паем, который объединил в ней самые убийственные эффекты предшествующих обработок (включая зубодробительный вариант «Мозгочистов» 2010 года) и вдумчиво оркестровал их в духе безграничного поп-полисимфонизма. Полученный результат гарантированно поднимет на ноги — или бросит на колени — какую угодно аудиторию!
Туземцы отпустили Дорка, и тот безутешно зарыдал, зажав ладонями уши, а его былые мучители задергались в экстазе, размахивая усами и прищелкивая клешнями в такт. Мы же продолжали пилить и наяривать с такой энергией, что наши смычки просто чудом не задымились. И уж поверьте, это совсем не та музыка, которую можно играть сидя на стуле!
В партитуре Пая есть несколько вставных сольных номеров (называемых в подобном репертуаре брейками или риффами), где солирующий инструмент возвращается к электронной версии природного голоса, дабы озвучить комбинированные пассажи и фиоритуры имени Бетховена-Берри. К началу своего соло я был уже на ногах, приплясывая, крутясь и вертясь, и принялся расстреливать аудиторию в упор виртуозными очередями моей виолонты.
Майра в восторге закрутилась юлой, она качалась и моталась, скакала белкой и ковыляла уточкой, а Рюб в обнимку с челоттой безумно вальсировал по сцене, то яростно сражаясь с ней, то страстно прижимая к груди.
Под конец, вернувшись к оригиналу Бетховена, мы разразились запредельным овердрайвом: невыносимый, сотрясающий разум бас виолончели слился с воплем боевой скрипки, яростно извергающей антиматерию, а моя виолонта зашлась в таком заоблачном визге, что стеклянный резервуар с Юмми-Бумми, завибрировав, лопнул и рассыпался на мелкие куски.
Потом наступила мертвая тишина.
Я всегда полагал, что это просто избитый оборот речи, и был не прав.
Сотни багровых фигур с рачьими усами и клешнями застыли в абсолютном молчании и неподвижности, сильно напоминая стоп-кадр из ночного кошмара подвыпившего рыбачка, уснувшего на голой земле у костра.
И эту звенящую тишину нарушил плаксивый голос Дорка.
— Боже мой, что это было?! — простонал он.
— Третье Бэ! — охотно сообщила Майра. — Вы должны это знать: Бах, Бетховен, Берри.
Я ухмыльнулся, глядя на несчастное лицо посла.
— Сдается мне, что этот Берри им понравился!
Ракомедведи потихоньку зашевелились и принялись трясти головами, словно пытаясь избавиться от остаточного эффекта коллективной акустической лоботомии.
— Ну а теперь, — продолжил я по-деловому, — самое время решить вопрос о положительных баллах, которые мы только что заработали.
Нахмурившись, Дорк кое-как поднялся на трясущихся ногах и высокомерно объявил:
— Не думаю, чтобы ваш кошмарный шум можно было назвать достойным выступлением!
— Что ж, воля ваша, — кротко ответил я и обернулся к Майре. — Палочка, конечно, остается у тебя, но вот этот джентльмен, как мне кажется, никак не может обойтись без Вивальди… Не продолжить ли с того места, где мы остановились?
Майра согласно кивнула.
— Мы здесь для того, чтобы угождать публике! Прошу вас, джентльмены, натуральная мода…
Мы быстро перестроили инструменты и по ее кивку начали с такта, на котором были прерваны разъяренными ск'ррли. Уже через пару секунд толпа угрожающе заворчала и сделала несколько шагов к сцене.