Страница 14 из 33
– Старик, блин, ты же знаешь, что я не расцениваю эту дату как праздник. Для меня она знаменует истечение ещё одного года, и я не вижу в этом ничего хорошего. Нет смысла собирать толпу и задувать свечи… На бумаге идея кажется очень крутой, и я ценю твои старания, но кучи зевак мне за глаза хватает и в другие дни. Первого мая хочется отдохнуть от всех… вместе с тобой, старик.
Его день – его правила. Мне оставалось лишь утвердительно кивнуть и согласиться:
– Как скажешь, брат. Моё дело – предложить. Всё пройдёт так, как ты захочешь.
Просидев на складе ещё час, я составил полный список покупок. По плану в начале следующей недели нам предстояло отправиться за всем необходимым, а чинить авто – уже после пятого мая. Во всяком случае, на эту дату было установлено расчётное время. Чёрт… если бы мы тогда знали, как этот старый пикап нам пригодится…
Домой я добрался за полночь, уставший, но довольный. Елена уже сладко спала, и, дабы её не разбудить, я аккуратно, не издавая ни шороха, забрался в постель и приготовился ко сну. Пару раз вспомнил о Капитане Спейсе и его ответственном задании, затем представил улыбку лучшего друга и наш скорый восторг за рулём машины прошлого. Отблески грядущего обещали лучезарные перспективы. С этой мыслью Мэттью Саммерс сомкнул глаза и понял, что его жестоко обманули – силы ночи невидимыми руками распахнули дверь, ведущую в мир сновидений: жуткий кошмар раскинул там щупальца, став первым шагом на пути в бесконечную бездну…
Угодив в неё, я оказался на одиноком перроне станции метро в своей повседневной одежде: сером пальто с воротником, чёрной рубашке на пуговицах, слегка потёртых джинсах и кожаных ботинках. Всё это было усеяно беспорядочными кровавыми пятнами – высохшими и лишёнными запахов. Переползая с места на место, они въедались в поверхность ткани, но стоило им добраться до кожи, как та отторгала их, в испуге заставляя искать новое пристанище.
Поняв, что кровь принадлежит не мне, я принялся изучать окружение. Первое, что хочу выделить, – это нереалистичность и чужеродность тамошних звуков: приглушённые шумы и постукивания казались неправильными… даже фальшивыми. К примеру, стенания ветра доносились из-под полов, а такого быть не должно… Кантри-музыка, игравшая на заднем фоне, словно прокручивалась в обратном направлении – с задором и резвостью зажёвывала саму себя, подгоняя ритм пустынного перрона. Вдобавок земля под ногами постоянно трескалась и издавала непонятные хлюпанья, похожие на взрывы огромных мыльных пузырей. Эти трещины распространялись до самых стен, а потом чудесным образом восстанавливались обратно, не оставив и следа. Затем, выдержав небольшую паузу, они появлялись вновь. Посмотри я перед сном, какой-нибудь фильм ужасов или забористую фантастику, мог бы списать увиденное на разыгравшееся воображение, но увы… вы знаете, как я провёл вечер.
Странности не заканчивались. Местный воздух пробуждал позывы к рвоте, он напоминал смесь выделений кишечника вкупе с запахом горелой бумаги и вонью десятка флаконов духов. Приторно-тошнотворный вязкий запашок формальдегида, которым веяло отовсюду. Почувствуй я подобное наяву – непременно стошнило бы.
Когда местный антураж окончательно приелся, вдалеке раздались звуки поезда… но даже они ломали все известные законы. Вместо привычного грохота вагоны сопровождал пронзительный скрип, походивший на скрежет ногтей по школьной доске. Всё ближе и ближе, заставив меня заткнуть уши, лишь бы приглушить убийственный шум. Я стоял на коленях, держась за голову, и видел, как трещины на земле перестали восстанавливаться, как лежавшая рядом со мной скомканная газета зависла в воздухе, а кровавые пятна на одежде, обретя утраченную влагу, кинулась к рельсам, надеясь, что оттуда их никто не прогонит.
Наконец, поезд остановился напротив перрона. Он беззвучно распахнул двери, дабы выпустить ломившуюся наружу толпу людей. И если вы думаете, что с ними всё было в порядке, я вас очень сильно расстрою… У пассажиров отсутствовали лица. Только некая «пустота», обтянутая кожей, лишённая глаз, носа, рта, волос и всего того, что могло сделать человека особенным. Эти безликие создания вели себя совершенно обыденно: куда-то спешили, перетаскивали сумки и друг другу помогали. На них также была одежда, вполне типичная для представителей рода людского. Если не обращать внимания на «физиономии», пассажиры казались вполне нормальными.
Пока ошарашенный Мэтт Саммерс стоял на коленях, гадая, какой заумный диагноз ему поставит дипломированный психиатр, последний безликий покинул вагон, подхватил левитировавшую рядом со мной газету, аккуратно расправил её и удалился. Быть может, это наваждение могло оказаться бессмысленным, не выйди следом за ним Джеффри. В отличие от иных обитателей перрона, он так же, как и я, обладал лицом и, будучи верным себе, положил руку мне на плечо. Мы ничего не говорили – просто смотрели один на другого, не смыкая глаз. Палмер улыбался и от его присутствия я ощущал лёгкое успокоение.
Нашу своеобразную игру «в гляделки» прервала пума, ступившая на перрон. Животное выглядело очень солидно: его морда тоже пестрила индивидуальными чертами и выразительностью, блестящая ухоженная шерсть смотрелась роскошно, усы торчали в разные стороны, а глаза отливали люминесцирующими бликами. Сильные лапы шаг за шагом несли хищницу в нашу сторону. Подойдя к Палмеру и немного потоптавшись на месте, большая кошка покорно уселась у его ног и уставилась на меня. Мгновенье спустя она принялась облизывать мой рукав, а Джефф и я перевели взгляд с неё друга на друга. Мы оба молчали, окружённые гротескными звуками жутковатого перрона, и растворялись в них.
Наконец, мой друг сделал шаг назад. Затем ещё один. И ещё. Он зашёл в вагон поезда, двери которого тотчас закрылись. Издав знакомый противный скрип, состав сдвинулся с места и отправился вдаль, скрывшись во тьме, а я остался наедине с пумой и посмотрел ей в глаза: вертикальные дрожащие зрачки предупреждали о чём-то страшном. О чём-то, что могло сломать Мэттью Гордона Саммерса… Склонившись над пумой, я погладил её шелковистую голову и вознамерился спросить, чего же она от меня хочет, но до того, как первый слог сорвался с языка, пространство сотряс громкий голос, раздавшийся из каждой щели. Он произнёс одно слово:
– АБСОЛЮТ.
На секунду показалось, что будильник прозвучал, как выстрел… Обычно, когда человек просыпается, детали сна от него ускользают. Бодрствующий постепенно забывает увиденное с каждой минутой, проведённой наяву. Но я продолжал помнить… Всё до мелочей. Моя задумчивая физиономия привлекла внимание Елены, нежившейся в постели:
– Как спалось, очумелые ручки?
Звуки знакомого голоса помогли вернуться к законам привычного мира.
– Что? Оу, прости… да, доброе утро.
– Я не говорила тебе «доброе утро», Мэтти. Ты здоров? – спросила мисс Райс, коснувшись моего лба. – Красный, как помидор, но лоб вроде не горячий…
– Нет, я здоров… Просто сон… Мне приснился странный сон.
– Небось опять смотрели всякие гадости на ночь. Малые дети, что с вас взять… Ну ладно, не томи, рассказывай.
Конечно же, я выложил всё. Ни одна деталь не смогла ускользнуть: кошмар чётко отпечатался в сознании, напоминая о своём зловещем содержимом. Елена не верила в то, что сны могут нести предзнаменования или смысл, поэтому сказала, чтобы я не переживал, ибо это просто игры разума. Тем не менее, она признала, что сон действительно очень странный.
После разговора мы пошли в ванную, а потом завтракать. Я спешил на работу, так как встреча акционеров, назначенная на тридцатое апреля, значила для нашей маленькой семьи очень многое; последний день месяца выдался бы напряжным и без мистических снов.
Восемь часов кряду разношёрстный коллектив финансистов безостановочно галдел о начале новой эры экономики Нью-Йорка. Три из них амбициозный и ответственный Мэттью Саммерс вёл обширную презентацию, которую готовил полгода, вложив в неё множество сил и времени. Итогом его стараний стали громкие аплодисменты начальства и инвесторов, благодаря которым он окончательно избавился от навязчивых мыслей, связанных с кошмаром. Дабы всё стало кристально ясно, поясню, что от результатов данного вечера зависело моё повышение, и после успешной защиты проекта сомневаться в нём не приходилось.