Иерусалим правит

Чтобы отпраздновать этот успех, я пригласил Мэдж на рождественский обед в кафе «Альфонс», а оттуда мы перебрались в ночной клуб. Я не мог провести ее в отель «Голливуд», не привлекая ненужного внимания, поэтому мы просто сняли комнату на ночь у мадам Франс и провели незабываемое Рождество. Однако повсюду скоро появились следы запустения. Даже в те дни центр Лос-Анджелеса свидетельствовал о социальном упадке, и почти все отели стали, можно сказать, «коммерческими». Конечно, теперь все они таковы. Вероятно, ощутив прилив вдохновения в новом окружении, Мэдж продемонстрировала, что наделена воображением и открытой душой. Я обнаружил, что до тех пор попробовал только soupçon[99] ее замечательного сексуального меню. Нельзя было поверить, что некоторые из ее желаний и наклонностей могли возникнуть в захолустных районах Миссури. Я, поразмыслив, пришел к выводу, что она не раз регистрировалась в дешевых отелях под вымышленными именами, а возможно, и работала в учреждениях, подобных заведению мадам Франс; и все же я по-прежнему испытывал к ней сильное влечение и даже решил нанять ее на постоянную работу, как только у меня появится такая возможность. После ночных развлечений у меня все еще оставалось в кармане около ста пятидесяти долларов; я мог рассчитывать на большие поступления, если Голдфиш не нарушит слова. Имевшихся денег мне бы хватило на месяц; за это время следовало найти работу, более подходящую для моих талантов. Я уже собирался обратиться к Уильяму Рэндольфу Херсту — он ведь был руководителем большого инженерного концерна, а не только студийным боссом — и набросал письма нескольким другим заметным магнатам, включая Хьюза[100] и Дюпона, предложив им возможность воплотить кое-какие изобретения, которые я начал реализовывать в России, Турции и Франции, прежде чем волею обстоятельств я оказался в Америке. Мэдж согласилась напечатать эти письма, как только у нее появится свободная минута.

Оставшееся время мы провели с миссис Корнелиус, ее «красавчиком» и их друзьями, в основном известными личностями из мира кино. Миссис Корнелиус ревновала к Мэдж значительно меньше, чем к Эсме. Она доверительно сообщила, что считает Мэдж «приличной» и советует мне остаться с ней. Я заметил, что обручен с другой девушкой. Я не мог пообещать Мэдж ничего, кроме временных отношений. Вдобавок были и другие доступные молодые особы. Я выразил надежду, что как джентльмен не обману доверия юной девушки из Миссури. Хотя, заметил я, она даже не была девственницей, когда мы встретились.

— И она не одна такая! — решительно заявила миссис К.

Я так и не понял, о ком она говорила, о себе или о ком-то еще.

Пока мы находились в гостиной одни, я воспользовался случаем и спросил, удалось ли ей что-нибудь разузнать об Эсме. Все, что ей было известно, — Мейлемкаумпф, всячески старавшийся избегать внимания публики, в настоящее время с необычайным усердием охранял свою частную жизнь.

— Если это как-то связано с его женой, я не удивлюсь, Иван.

Я учел ее замечание. Пресса могла самым непристойным образом истолковать заботу Мейлемкаумпфа о моей возлюбленной. Теперь, узнав больше об этом человеке, я уже не подозревал, будто он собирался утолить низменные желания, уединившись с Эсме на каком-то удаленном ранчо. Я понял: Эсме, решив, что ее бросили, инстинктивно обратилась за помощью к местному, американскому джентльмену. Я сказал миссис Корнелиус, что жду, когда мне представится возможность все объяснить. Она выразила мнение, что нам обоим, вероятно, следует кое-что объяснить, но прежде, чем миссис Корнелиус успела развить мысль, к нам присоединился Бак Бухмейстер со своими шумными приятелями-инженерами, которые обсуждали декорации, только что возведенные для «Граустарка» Дж. М. Шенка[101].

Бухмейстер, как мне кажется, приложил руку и к режиссуре фильма, но под псевдонимом. В те времена люди довольно часто «подрабатывали» в конкурирующих студиях за дополнительную плату, чтобы помочь друзьям или добиться какой-то выгоды. Вполне резонно предположить, что в Голливуде только один человек из трех сохранял свое настоящее имя. Эту моду завели евреи, у которых, конечно, имелось множество поводов для того, чтобы следовать подобному обычаю, — многие таким образом ассимилировались в Америке. Не то чтобы эти евреи были неграмотны или необразованны. Я не могу ничего дурного сказать о лучших евреях. Они очень сильно помогают нашему обществу и зачастую приносят много добра. У меня есть только одна оговорка — нет ничего здорового или нормального в том, что раса, находящаяся в меньшинстве, сохраняющая традиции, многие из которых противоречат нашим устоям, управляет нашей культурой. Не удивительно, что в те годы в кино проникали некие чуждые идеи. Достаточно вспомнить «Врага», «Назови человека», «Тот, кто получает пощечины», «Дело Лены Смит» или «Мужчину, женщину и грех»[102]; по большей части действие этих картин происходило за границей, а их содержание едва ли сочеталось с идеалами американского народа. Не то чтобы я выступал против Джинн Иглс — я восхищался ею во всех фильмах, — но я совсем не удивился, когда узнал о ее трагической смерти. В каждой роли, которую ей приходилось играть, скажем, в «Ревности» и «Письме», было что-то ненормальное[103]. И неизбежно случилось так, что в сороковые годы огромное сердце Голливуда поразил коммунизм, и пришлось прижечь рану — это средство некоторые считали грубым и жестоким, даже чрезмерным, но многие из нас знали, что оно еще недостаточно радикально. Вот вам доказательство: коммунисты перебрались в другие страны, продолжив свою деятельность, а некоторые, вроде небезызвестного Кубрика[104], просто изменили имена, ни на миг не смутившись! И мы теперь видим результаты, день за днем, на Би-би-си и Ай-ти-ви[105], которые превратились просто в перечисление всех язв, когда-либо существовавших на Земле. Я человек терпимый и спокойный, но порой я думаю, что был неправ. «Живи и дай жить другим» — это кредо оказалось ошибочным, особенно в дни моей голливудской славы.

Несмотря на то что мои мысли постоянно возвращались к Эсме и предположениям о том, как она проводила свои первые каникулы в Америке, Рождество у Бухмейстера прошло довольно весело. Я поговорил с несколькими декораторами и предложил решения их проблем. Казалось, они посчитали, что у меня врожденный талант к их профессии, и один из них, Ван Нест Полдарк (корнуоллский пират, как он себя называл, — в числе его предков были писатели, контрабандисты и морские разбойники), сказал, что мне следует работать в техническом отделе главной студии. Я рассмеялся и ответил, что я инженер по профессии и призванию. Он возразил, что есть и более доходные места, и мне следует попробовать свои силы в создании декораций. «Тут нужны знания Исаака Ньютона и художественное чутье Микеланджело», — сказал он. Я думал, что Полдарк, подобно многим другим представителям кинематографического братства, склонен к преувеличениям, но он дал мне свою карточку и предложил встретиться на студии «Парамаунт» — он совсем недавно устроился туда. Я не стал выбрасывать карточку. Позже я объяснил Мэдж: если я не смогу увидеть, как мои изобретения воплощаются в реальном мире, по крайней мере, я получу удовольствие, наблюдая их на киноэкране. Так я сумел бы передать общественности те образы, которые возникали в моем сознании. Я никогда не презирал и, надеюсь, не отвергал массовые искусства. Загоревшись мыслью о том, что мне удастся популяризировать некоторые особенно важные идеи, я стал всерьез обдумывать предложение Полдарка.

Мой энтузиазм по этому поводу быстро сменился, однако, совершенно иным настроением. Мы с Мэдж, пользуясь праздничной суматохой, смогли ускользнуть ко мне в номер, где я, желая доставить ей побольше удовольствия, познакомил девушку с тем оклеветанным препаратом, который первооткрыватели назвали «эль Невада»[106] и который сослужил такую необычную службу человеку двадцатого столетия. На следующий день мы оба вымотались до предела, испробовав почти все сексуальные вариации, возможные для двух атлетически сложенных молодых людей, ограниченных пространством небольшого гостиничного номера с постелью четыре на шесть футов. Мне нравился тяжелый мускусный запах сливочной темной кожи, который намекал, что у Мэдж была примесь негритянской крови. Опыт подсказывает мне, что окторонки[107] или мулатки становятся самыми страстными любовницами, особенно если в их жилах есть толика еврейской крови. Стоит поразмыслить о том, почему мавританских женщин до сих пор чрезвычайно ценят в гаремах Северной Африки и Ближнего Востока, но об этом я скажу позднее. (Именно Мэдж, само собой разумеется, первой заговорила о том, чтобы пригласить кого-то третьего.)

99

Капельку (фр.).

100

Говард Робард Хьюз — младший (1905–1976) — американский предприниматель, инженер, пионер авиации, режиссер, продюсер.

101

«Граустарк» (1925) — немая романтическая комедия Дмитрия Буховецкого, поставленная по одноименному роману Джорджа Барра Маккатчена. Исполнительный продюсер — Джозеф Майкл Шенк (урожденный Иосиф Михайлович Шейнкер, 1878–1961).

102

Перечислены образцы проблемного кино 1920‑х годов. «Враг» (1927) Фреда Нибло, «Назови человека» (1924) и «Тот, кто получает пощечины» (1924, по пьесе Леонида Андреева) Виктора Шёстрёма, «Дело Лены Смит» (1929) Джозефа фон Штернберга, «Мужчина, женщина и грех» (1927) Монты Белл и Джона Гилберта. Картины проникнуты мрачным настроением, а их герои совершают неоднозначные с точки зрения морали поступки.

103

Джинн Иглс (1890–1929) — американская актриса. Достигла популярности на Бродвее, позже снялась в нескольких кинофильмах, в том числе «Мужчина, женщина и грех». В картинах «Ревность» и «Письмо» (обе 1929) героини Иглс лгут, изменяют мужьям и даже совершают убийство. После внезапной смерти Иглс в прессе витала информация о злоупотреблении актрисы алкоголем и героином.

104

Стэнли Кубрик (1928–1999) — американский и британский кинорежиссер, фотограф и продюсер, один из самых влиятельных кинематографистов второй половины XX столетия. Фамилия прадеда Кубрика, Герша, в различных документах писалась как «Kubrik» или «Kubrike» вместо современного «Kubrick».

105

Ай-ти-ви (англ. Independent Television, ITV) — телевизионная корпорация Британии, первое коммерческое телевидение в стране.

106

Снежный (исп.).

107

Окторон — человек с 1/8 частью негритянской крови.