Страница 56 из 60
Высокие столбы дыма поднимаются вверх, сердитые и серые на фоне темно-синего ночного неба над головой. Красные, оранжевые и белые пальцы пламени лижут окна, стекла которых разбиты вдребезги, позволяя аду подниматься подобно жидкому свету, бросая вызов гравитации, поднимаясь к звездам.
— Черт возьми.
— Все как и должно быть, — соглашается Фрайдей, стоя рядом со мной. Волосы собраны в бигуди и плотно прижаты к голове. Огонь отбрасывает оранжевый отблеск на кожу, отражаясь в озерах ее глаз. — Похоже, ад не был удовлетворен его телом, — говорит она. — Он пришел и забрал дом твоего отца тоже.
Я делаю один единственный шаг на лужайку перед домом с открытым ртом, пытаясь понять, что же могло произойти, чтобы мой дом детства каким-то образом оказался в огне. А потом я вижу темный силуэт кого-то, стоящего перед этим местом, темную фигуру на фоне хаоса и света, и я точно знаю, что случилось.
Каллан.
Случился Каллан Кросс.
Я спотыкаюсь на потрескавшемся асфальте, мои ноги босые, ночная рубашка Фрайдей все еще колышется вокруг меня, как парус. Ворота с лязгом захлопываются за моей спиной, и я впервые за двенадцать лет ступаю во двор. Каллан слышит — его плечи слегка напрягаются от звенящего металлического эха, разносящегося по пустынной улице.
Но он не оборачивается. Каллан продолжает смотреть на огонь, не сводя глаз с открытой входной двери и порожденного им безумия.
— Это должно было случиться, — шепчет он. — Ты не сердишься, — он говорит это как утверждение, просто на случай, если я подумываю рассердиться на него.
Однако я не собираюсь этого делать. Я ошеломленно стою рядом с ним, глядя на происходящее разрушение здания, где я мучилась столько лет.
Это необузданно и прекрасно, дико и ошеломляюще одновременно.
Я не могу сдержать слез. Лицо Каллана испачкано сажей и его собственными слезами. Он похож на дикого зверя. Отдаленный. Потерянный. Боль распространяется по всему телу, сжигает меня от низа живота до сердца, горла, рук, ног, везде. У меня болит душа. Это одновременно и больно, и освобождает. Боже, я понятия не имела, насколько свободной могу себя чувствовать до этого момента.
Дом никогда не был проблемой. Это был лишь фон для насилия и издевательств. Но теперь, когда он горит, стонет и раскалывается, разваливается на части, балки и стены рушатся внутри, мне кажется, что я действительно и по-настоящему свободна. Понятия не имею, как это могло случиться, но это правда.
Я вздрагиваю, когда Каллан берет меня за руку. Когда я ковыляла сюда, ноги не работали должным образом, ум был охвачен изумлением, и мне в голову пришла мысль, что Каллан, возможно, поджег это место в качестве акта гнева по отношению ко мне. Как злой акт мести, поскольку выручка от продажи дома должна была перейти ко мне.
Но нет... я вижу, когда поворачиваюсь и смотрю ему в глаза, что это не имеет ко мне никакого отношения. Дело в горе, в преодолении боли. В возвращении себе контроля.
— Я должна была это сделать, — шепчу я. — Нужно было сделать это давным-давно.
— Ты не могла, — говорит Каллан. Его рука слегка сжимает мою, а затем он притягивает меня ближе, чтобы обнять за плечи. — Ты выросла в насилии, но твоя душа не жаждет его, Синяя птица. Несмотря ни на что, ты все еще нежная внутри. Ты по-прежнему остаешься собой.
Как он может видеть меня такой? Как он может видеть во мне хоть что-то нежное? В этом нет никакого смысла. Я плачу сильнее, поворачиваясь, чтобы зарыться лицом в его пахнущую дымом рубашку. Я чувствую запах бензина на нем, химический запах катализатора цепляется за его одежду почти так же сильно, как я сейчас цепляюсь за него. Каллан снова и снова машинально проводит рукой по моим волосам, наблюдая, как горит дом.
— Мне нужно вернуться в Нью-Йорк завтра, — тихо говорит он.
— Ты уезжаешь?
Господи, надеюсь, что нет. Я не хочу, чтобы он уходил сейчас.
К счастью, Каллан отрицательно качает головой.
— Нет. Нет, я никуда не уеду, Синяя птица. Я останусь здесь, и мы все уладим. И когда уедем, то уедем вместе. По-другому и быть не может. Я этого не допущу.
На этот раз я не спорю с ним. Он прав — по-другому и быть не может. Теперь другого пути нет. Он и я, вместе. Навсегда.
Мы с Калланом стоим и смотрим на пламя. Через некоторое время начинает всходить солнце, и строение дома рушится. Никто из нас не звонит в экстренную службу. К тому времени, как появляются пожарные машины, мой старый дом сровнялся с землей, и все следы Малкольма Тейлора исчезли.
Глава 25
Корали
Прощание. Часть II.
Настоящее
Похороны проходят через три дня.
На мне одно из платьев моей матери — черное, которое собиралась надеть в тот вечер, когда Каллан пригласил меня на вечеринку. Помню, как-то раз я подумала, что больше не влезу в мамину одежду, и мне стало невыносимо грустно. Однако, когда стала женщиной, мое тело вытянулось, стало гибким и компактным, и когда я открыла коробки, которые Каллан, по его собственному признанию, заполучил, запугивая Эзру, все ее вещи идеально мне подошли.
День ясный и свежий. Удушливая влажность, которая держала Порт-Ройал в своей удушливой хватке, ослабла, и нежный, прохладный ветерок дразнит ветви огромного живого дуба, который возвышается над кладбищем при католической церкви Сент-Региса. Кажется, что ветер шепчет нам, когда мы собираемся у крошечной могилы, склонив головы, грустные, но в то же время испытывая облегчение.
Фрайдей, Тина и Шейн были единственными людьми, которых мы попросили присутствовать. Больше никто не имел значения. Единственный человек, которого я хотела бы видеть здесь, — это Джо. Каллану тоже грустно, что его матери сейчас нет с нами. Я могу прочитать это по его лицу. Но в каком-то смысле она здесь, с нами. Крошечная могила, которую мы приготовили для нашего сына, находится прямо над ее могилой. Я знаю, где бы она ни была, она присматривает за нашим ребенком так же, как присматривает за нами каждый день.
Священник Сэм был буквально находкой, когда мы сказали ему, что хотим сделать. Он не задавал вопросов, когда мы сказали, что у нас нет документов. Он не сказал ни слова, когда мы сказали, что он не может осмотреть тело.
Они с Калланом вышли на рассвете и вырыли яму на вершине могилы Джо, более мелкую, ближе к поверхности, но все еще рядом с ней. Со временем придет каменщик и выгравирует имя нашего сына на надгробии, но сейчас Каллан попросил меня нарисовать на полированном мраморе птиц. Их смоет дождем или они исчезнут от ветра и солнца, но сейчас это подходящая дань уважения.
Тина безудержно рыдает. Сэм стоит над узкой пастью земли у его ног, читая молитву. Каллан и я одно целое, его руки обвивают меня, моя голова покоится на его груди. Мы находим утешение друг в друге.
— Я знаю, что никто из вас не ходит в церковь, так что даже не пытайтесь притворяться, — говорит Сэм, озадаченно оглядывая нашу маленькую группу. — Но я человек Божий и верю в его бесконечную милость. Дети — один из самых возвышенных его даров. Есть много цитат, которые я мог бы прочитать прямо сейчас, некоторые из них имеют непосредственное отношение к кончине невинных, но я подумал, что этот конкретный отрывок Писания более подходящий. Это из Песни Песней Соломона. — Он тихо откашливается и продолжает приглушенным голосом: — «Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!»
Сэм поворачивается к нам и грустно улыбается.
— Каллан, Корали, вашего сына давным-давно отозвали, но он все еще с вами. Когда две души собираются вместе, чтобы создать жизнь, каждая из них посвящает небольшую часть себя своему ребенку. Как только это происходит, смерть не сможет разорвать узы между вами. Вам не нужно верить в Бога, чтобы поверить в это. Может быть, это и не та теория, которой обрадовалось бы мое начальство, но независимо от того, кто мы и кто нас создал, мы все — энергия. А энергия, связанная любовью, не может быть разорвана. Ни временем. Ни горем и болью. Даже не завесой смерти.