По лезвию грани (ЛП)

Он жалел, что не мог избавить Джорджа и Джека от этой участи. Он снова смотрел, как страдают дети, и ничего не мог с этим поделать.

Последний причал закончился. Вдалеке волны ударялись о Зубы Келены, разбиваясь о каменные основания башен. Прилив был низким, то тут, то там поднимая песчаные гребни. Ричард рискнул и прыгнул воду. Вода доходила ему до колен.

Он пробрался к ближайшему участку песка, направляясь к близстоящей башне. На песке виднелись следы лап. Кошачьи отпечатки без когтей. Следы вели к башне.

У Зубов Келены были хранители, которые следили за погодой и активировали магическую защиту, когда приходили бури. Они по очереди дежурили внутри башен. Ричард перешел на бег, двигаясь на полной скорости, пересекая песок большими шагами.

Впереди, в стене башни, примерно в двадцати футах над водой, скользнул в сторону каменный блок. Еще больше камней соскользнуло со стен, закручиваясь спиралью вокруг башни. Оттуда выбежал человек с дикими глазами и помчался вниз по только что образовавшейся лестнице.

Ричард добрался до башни. Наконец-то.

Хранитель бросился к нему по воде.

— В башне перевертыш!

Ричард сунул руку в карман брюк и вытащил половинку дублона.

— Нет там никакого перевертыша.

— Я видел его! — Старик замахал руками. — Огромный кот размером с лошадь!

Загнул, с лошадь. В лучшем случае с пони. Ричард взял руку мужчины, вложил в нее монету и посмотрел ему в глаза.

— Нет там никакого перевертыша, — медленно повторил он.

В глазах мужчины мелькнуло понимание.

— Я ничего не видел.

— Совершенно верно. Мне нужно будет занять вашу башню на несколько минут, а потом я уйду, и вам будет безопасно войти обратно.

Ричард начал подниматься по лестнице.

— Если он что-нибудь сломает, ты за это заплатишь! — проорал хранитель. — И ничего не трогай!

Ричард вскарабкался по каменным ступеням и нырнул во вход. Удивительно, как быстро отступил страх, когда в дело вмешалось золото.

Винтовая лестница вилась вокруг каменного внутреннего ядра башни, освещенная светом из многочисленных окон. Он поднимался по ступенькам все выше и выше, пока не увидел зияющую дверь в конце лестницы.

Сверху донесся резкий, полный боли звук. Это не было кошачье рычание или любой другой звук, который можно было бы ожидать от рыси. На полпути между душераздирающим и жестоким воем и криком, звук завибрировал в воздухе. Если бы у Ричарда была шерсть, она бы встала дыбом.

Ричард сел. Не было никакой необходимости входить. Мальчику требовалось уединение.

Последовал еще один крик, бессловесный, полный горя и вины.

Ричард прислонился спиной к стене. Джек и он были мужчинами, а у мужчин были свои негласные правила.

Много лет прошло с тех пор, как умер его отец, и многие из этих лет тетя Мюрид заботилась о нем и Кальдаре. Он был почти взрослым, когда она взяла его к себе, но он помнил, как это больно. Он чувствовал себя покинутым, испуганным, виноватым за то, что его не было рядом, но единственной эмоцией, которую позволяли ему показывать правила, был гнев, и поэтому он бушевал как сумасшедший. Тетя Мюрид справлялась с его бессмысленной яростью с тем же мастерством, с каким справлялась с навязчивым воровством Кальдара. Они оба из кожи вон лезли, чтобы сделать какую-нибудь глупость, просто чтобы напомнить себе, что они живы. Но даже в самые мрачные моменты они оба знали, что их любят. У них есть дом. Это было не то же самое, что раньше, но они были благодарны за это.

Когда ему было тридцать два, «Рука» напала на семью. В последней битве со шпионами Луизианы Мюрид погибла. Он не видел, как она умерла, но Кальдар видел. Ричард живо вспомнил, как смотрел на ее изуродованное тело. Он вспомнил боль в груди и выражение лица Кальдара, остекленевший взгляд мужчины, все чувства которого потонули в глубоком горе. Они не говорили об этом. Они стояли рядом на похоронах с каменными лицами, потому что так было положено. После похорон они выпили вместе, как и положено в семье Маров, и разошлись в разные стороны в доме Маров.

Он поднялся к себе в комнату, думая почитать книгу. Вместо этого он сидел в своем кресле, оцепенев, уставившись в пространство, пока не понял, что плачет. Кальдар, должно быть, тоже скорбел. Ни один из них никогда не признается в своем горе. Они никогда не говорили об этом.

Женщина, которая заботилась о них, дала им приют и наставляла их, занимая место обоих родителей сразу, умерла. Но он не мог заставить себя утешить брата, хотя знал, что они оба отчаянно нуждаются в этом утешении.

Теперь Джек и Джордж потеряли женщину, которая любила их и оберегала, и они последовали по той же схеме. То, что Джек сбежал, было, наверное, к лучшему. Если Джордж хотел свободно горевать, он мог, потому что Шарлотта была женщиной, и ее присутствие не будет сдерживающим фактором. А Джек…

Еще один отчаянный вой прокатился по башне.

Он поговорит с Джеком, когда мальчик закончит. Есть вещи, которые он должен сказать, вещи, которые он хотел бы, чтобы кто-то сказал ему или Кальдару много лет назад.

Какими бы ни были различия между ним и Кальдаром, они были братьями, подумал Ричард. Точно так же они справлялись со своей виной и болью. Кальдар направил его в безумную одержимость в уничтожение «Руки». Даже брак с женщиной, которую он явно любил сверх всякой меры, не мог сбить брата с пути истинного. Ричард, с другой стороны, предпочел охотиться на работорговцев. Вероятно, в том, что он делал, был намек на безумие. Нет, пожалуй, не на безумие. Фанатизм.

— Фанатик. — Это было древнее слово, первоначально означавшее «вдохновленный богом», и его первым значением было описание человека, одержимого богом или демоном. Это было очень точное описание, подумал он. Он был одержим, но не демоном, а необходимостью исправить ошибку. Он был истинно верующим, его дело было праведным, и он отдал ему всего себя без сожаления. Но по сути, это была беспомощность. Когда Софи перестала принимать душ, перестала говорить, потом убежала, когда он попытался спросить ее почему, он ничего не мог сделать. Он никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным, даже когда его жена, Марисса, ушла от него.

Он любил Мариссу всем сердцем, с абсолютной преданностью, и когда она ушла от него после двух лет брака, весь его мир разбился вдребезги. В конце концов он решил, что это хороший урок, и только так он выполз из глубокой, темной дыры, где он существовал в течение многих месяцев. Он думал, что этот опыт излечил его от тоски по женскому обществу, так же как он думал, что дорога, по которой он шел, выжгла из него всю способность к эмоциям. Но здесь была Шарлотта, и она пробудила в нем что-то такое, что заставило его ответить. Он ничего не мог с собой поделать.

Если бы он встретил Шарлотту до того, как все это началось… Это была интригующая, но в корне глупая мысль. Если бы он встретил ее, она бы даже не взглянула на него. Она была голубокровной и целительницей, вероятно, очень уважаемой, в то время как он был болотной крысой без имени, статуса, звания и с очень скромными средствами к существованию.

И все же он не мог перестать думать о ней. Вот так все и началось, мрачно подумал Ричард. Думая о женщине, гадая, на что это было бы похоже, представляя ее. С чисто физическим влечением он мог справиться, но он видел ее в момент уязвимости. Он точно знал, чего ей стоило последовать за ним. Она была мужественна в истинном смысле этого слова. Опыт и тренировки давали ему преимущество, и он редко испытывал острый страх перед противником. Большую часть времени он даже не чувствовал беспокойства, словно его душа покрылась мозолями. Возможно, ему просто нечего было терять.

У Шарлотты не было боевого опыта. Она хорошо скрывала свой страх, но он учился читать ее мысли. Когда она вздернула подбородок и расправила плечи, Шарлотта испугалась. Она встревожилась, когда они встретили Джейсона Пэрриса, опасалась, когда они столкнулись с головорезами, и испугалась, когда толпа погналась за ними. И все же она продолжала идти, каждый раз преодолевая свой страх. Эта сила воли была достойна как восхищения, так и уважения. Сама ее человечность делала ее очаровательной и притягивала к себе. Он хотел узнать о ней больше. Он хотел избавить ее от этого страха. Он хотел убрать все, что причиняло ей дискомфорт. Однако не было никакого способа сделать это, не прервав ее участия, и он дал обещание уважать ее миссию.