Рассказы и очерки

- Что ж, это стоит того, - согласилась госпожа Тамар.

Тут Марфа высморкалась, чтобы скрыть слезы, и сказала:

- Давайте, госпожа Грюнфельд, я перепеленаю вашего постреленка...

1932

ЛАЗАРЬ

И до Вифании дошел слух, что галилеянин схвачен и брошен в темницу.

Услыхав об этом, Марфа всплеснула руками и из глаз ее брызнули слезы.

- Видите, - сказала она, - я говорила! Зачем Он пошел в Иерусалим, зачем не остался здесь! Здесь бы никто не узнал о Нем... Он мог бы спокойно плотничать... устроил бы мастерскую у нас во дворике...

Лазарь был бледен, и глаза его лихорадочно блестели.

- Это глупые речи, Марфа, - сказал он. - Он должен был идти в Иерусалим. Должен был восстать против этих... этих фарисеев и мытарей, должен был сказать им в глаза, что и как... Вы, женщины, не понимаете этого.

- Я понимаю, - тихо и страстно проговорила Мария. - И я знаю, что случится. Случится чудо. Он двинет пальцем - и стены темницы откроются... и все узнают Его, падут перед Ним на колени и будут кричать: "Чудо!"

- Как бы не так, - глухо ответила Марфа. - Он никогда не умел заботиться о себе. Ничего Он для себя не сделает, ничем себе не станет помогать. Разве что, - добавила она, широко раскрыв глаза, - разве что другие Ему помогут. Быть может, Он ждет, что Ему придут на помощь... все те, кто слышал Его... все, которым Он помогал... что они препояшут чресла мечами и прибегут...

- Конечно! - заявил Лазарь. - Вы не бойтесь, девушки, ведь за Ним - вся Иудея! Не хватает еще, чтобы... хотел бы я посмотреть... Марфа, собери вещи в дорогу. Пойду в Иерусалим.

Мария поднялась.

- Я тоже иду с тобой. Хочу видеть, как раскроются стены темницы, и Он явится в небесном сиянии... Марфа, это будет великолепно!

Марфа хотела что-то сказать, но промолчала.

- Идите, дети, - проговорила она. - Кто-то должен остаться стеречь дом... и кормить кур и коз... Сейчас я приготовлю вам одежды и хлебцы на дорогу. Я так рада, что вы там будете.

Когда она вернулась, раскрасневшись от кухонного жара, Лазарь был иссиня-бледен и встревожен.

- Мне нездоровится, Марфочка, - буркнул он. - Как на улице?

- Очень тепло, - ответила Марфа. - Хорошо вам будет идти.

- Тепло, тепло, - возразил Лазарь. - Но там, на холмах Иерусалима, всегда дует холодный ветер.

- Я приготовила тебе теплый плащ, - сказала Марфа.

- Теплый плащ... - недовольно пробормотал Лазарь. - Вспотеешь в нем, потом обдует холодом, и готово! Ну-ка, пощупай, нет ли у меня жара? Не хотелось бы мне заболеть в дороге... на Марию надежда плохая... А какой Ему будет от меня толк, если я, например, заболею?

- У тебя нет жара, - успокаивала его Марфа, думая про себя: "Боже, какой стал Лазарь странный с тех пор... с тех пор, как воскрес из мертвых!"

- Тогда меня тоже продуло, когда... когда я так сильно занемог, - озабоченно произнес Лазарь; он не любил упоминать о своей смерти, - Знаешь, Марфочка, с той поры мне все что-то не по себе. Путешествие, волнение, - нет, это не для меня. Но я, конечно, пойду, как только меня перестанет знобить.

- Я знаю, что пойдешь, - с тяжелым сердцем сказала Марфа. - Кто-то должен прийти Ему на помощь; ты ведь помнишь. - Он тебя... исцелил, - нерешительно добавила она, ибо и ей казалось неделикатным говорить о воскресении из мертвых. - Знаешь, Лазарь, когда вы Его освободите, ты сможешь попросить, чтоб Он помог тебе - если станет нехорошо...

- Это верно, - вздохнул Лазарь. - Но что, если я туда не дойду? Что, если мы придем слишком поздно? Надо взвесить все возможности. И вдруг в Иерусалиме что-нибудь произойдет? Марфа, ты не знаешь римских воинов. О боже, если бы я был здоров!

- Но ты здоров, Лазарь, - с усилием произнесла Марфа. Ты должен быть здоров, если Он тебя исцелил!

- Здоров, - с горечью протянул Лазарь. - Мне-то лучше знать, здоров я или нет. Скажу только, что с тех пор мне и минуты не было легко... Нет, нет, я Ему страшно благодарен за то, что он меня... поставил на ноги, не думай, Марфа. Но кто однажды познал это, как я, тот... тот... - Лазарь содрогнулся и закрыл лицо. - Прошу тебя, Марфа, оставь меня теперь; я соберусь с силами... только минутку... это, конечно, пройдет.

Марфа тихонько села во дворе; она смотрела в пространство сухими неподвижными глазами; руки ее были сложены, но она не молилась. Подошли черные курицы, поглядывая на нее одним глазом; но Марфа, против ожидания, не бросила им зерен, и они ушли подремать в полуденной тени.

На порог с трудом выбрался Лазарь, смертельно бледный, стуча зубами.

- Я... я не могу сейчас, Марфа, - запинаясь, выговорил он. - А мне так хотелось бы пойти... может быть, завтра...

У Марфы сжалось сердце.

- Иди, иди, ляг, Лазарь, - с трудом вымолвила она. Ты... ты не можешь никуда идти!

- Я бы пошел, - трясясь в ознобе, сказал Лазарь, - но если ты так думаешь, Марфочка... Может быть, завтра... Ты ведь не оставишь меня одного? Что я тут буду делать один!

Марфа поднялась.

- Иди, ложись, - проговорила она своим обычным грубым голосом. - Я останусь с тобой.

В это время во двор вышла Мария, готовая отправиться в путь.

- Ну, Лазарь, пойдем?

- Лазарю нельзя никуда, - сухо ответила Марфа. - Ему нездоровится.

- Тогда я пойду одна, - с глубоким вздохом молвила Мария. - Увидеть чудо.

Из глаз Лазаря медленно текли слезы.

- Мне очень хочется, пойти с ней, Марфа, но я так боюсь... еще раз умереть!

1932

О ПЯТИ ХЛЕБАХ

...Что я против Него имею? Я вам скажу прямо, сосед: против Его учения я не имею ничего. Нет. Както слушал я Его проповедь и, знаете, - чуть не стал Его учеником. Вернулся я тогда домой и говорю двоюродному брату, седельщику: надо бы тебе Его послушать; Он, знаешь ли, по-своему пророк. Красиво говорит, что верно, то верно; так за душу и берет.

У меня тогда в глазах слезы стояли, и больше всего мне хотелось закрыть свою лавочку и идти за Ним, чтобы никогда уже не терять из виду. "Раздай все, что имеешь, - говорил Он, - и следуй за мной. Люби ближнего своего, помогай бедным и прощай тем, кто тебя обидел", и все такое прочее. Я простой хлебопек, но когда я слушал Его, то, скажу вам, родилась во мне удивительная радость и боль, - не знаю, как это объяснить: тяжесть такая, что хоть опускайся на колени и плачь, - и при этом так чудно и легко, словно все с меня спадает, понимаете, все заботы, вся злоба. Я тогда так и сказал двоюродному брату - эх, ты, лопух, хоть бы постыдился, все сквернословишь, все считаешь, кто и сколько тебе должен, и сколько тебе надо платить: десятину, налоги, проценты; роздал бы ты лучше бедным все свое добро, бросил бы жену, детей, да и пошел бы за Ним...