Дочь Небытия

Так было с Энди, мне с ним было очень хорошо. Мне… Но не ему. Порой казалось, что он, словно наркоман, следует за мной по пятам, вымаливая очередную дозу в виде моего внимания. А мне нравилось в нём стремление ко всему опасному, экстремальному, запрещенному. Ко всему, от чего захватывало дух, тому, в чём я казалась себе живой, в настоящем для меня удовольствии, единственном.

Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, настолько, чтобы не понять, что теперь я осталась одна. Отец ушёл в себя. Нет, он не перестал меня любить, где-то в глубине души… Но он решил, что мне будет лучше у чужих людей.

— Ты — девочка, Вики. Тебе будет лучше с другими женщинами, — я помню его глаза побитой собаки, грустные; он так и не сумел построить свою семью, у него так и не появилась любимая женщина, он не стал отцом во второй раз, но внутри у него как будто что-то умерло вместе со смертью жены, Ребекки, моей матери.

Я пыталась возразить, что не хочу быть вдали от него, не хочу, чтобы меня чему-то учили чужие люди, не хочу их чопорного равнодушия, не хочу нелюбви, завёрнутой в обертку долга. Но меня никто не послушал, никто не знал, как я умирала в стенах приюта женского монастыря среди также же обделённых. Таких же, да не таких. Они смирились, я - нет. Хотя внешне нас ничего не отличало. Благообразная коричневая форма, чёрные воротнички и фартуки — по будням, в выходные и праздники воротники и фартуки меняли цвет на белый. Будто бы это спасло нас, наших наставниц, этот мир. Я научилась смиряться внешне, но внутри меня зрел протест.

И я сбежала. Первый раз это было сродни чуду. Тогда я почувствовала, что свобода опьяняет получше любого алкоголя. Тогда-то я и встретила Энди. Нам было по четырнадцать, мы были бестолковыми и никому не нужными. У него была упаковка чипсов, у меня - бутылка с водой из «святого» источника с территории монастыря. У нас не было денег, но перед нами были открыты все дороги. Нам так казалось… Пока нас не сдала толстая тётка с башней из волос на голове. Смешно, но разлука сильнее сплотила нас. Разлука и адреналин. Периодически сбегая к другу, меня вновь возвращали на место, а как только моё совершеннолетие замаячило на горизонте, я собрала все имеющиеся у меня вещи и уехала к… нет, не к отцу, а к Энди. Мы даже были близки… какое-то время, но быстро поняли, что это нужно было обоим как разрядка, не более. Да и знали ли мы тогда, что значат настоящие чувства? Как это - любить?..

Но оттолкнула я его от крошащейся кромки льда не только поэтому. Вернее, даже не столько поэтому: он был единственным моим другом, принимающим мой мир, моих «тараканов», суетливо отплясывающих ламбаду в моей голове, мой образ жизни. И ещё я знала, что у него есть потенциал, у него есть внутри огонь, запал, который питал меня и помогал мне жить. А у меня не было ничего. Я была пустая, с завидной частотой отбрыкивающаяся от людей, которые хотели помочь или симпатизировали мне. Эффект Вики.

— Ничего не бойся, — шёпот, как поток воздуха, опять то же спокойствие.

И меня выталкивает из этого блаженного Ничего. Свист ветра, водоворот из кучевых облаков, свет, льющийся словно бы отовсюду сразу и ниоткуда одновременно. Я поднимаюсь выше и усмехаюсь. Так банально: я умерла, и за все мои страдания мне положен рай. Почти хохочу, но тут же осекаюсь. Лечу не вверх, а вниз, и скорость набирает обороты. И вновь мой хохот: неужели так нагрешила, что светит мне Ад — бесконечный, холодный, мрачный девятый круг? Падение становится нестерпимо жгучим, захватывающим дух и невероятно возбуждающим. В этом падении вся я: свобода, эйфория, удовольствие, адреналин. Мне казалось, что этот полёт вниз никогда не закончится, но я ошибалась, а приземление выдалось ужасающим. Я умерла, вот сейчас, а не тогда, когда моё тело объяли холодные воды и цепкими мертвенно холодными пальцами сдавили моё сердце. Вот теперь действительно смерть. Помню, как улыбнулась потрескавшимися губами. Боль в спине рваными амплитудами, и словно бы что-то воздушное парит надо мной, смыкаясь сизым куполом. Не успеваю оглядеться, понять, ощутить, как теряю сознание.

Выныриваю во что-то непонятное, в какую-то сюрреалистическую реальность. Мощные мужские спины с огромными крыльями: кожаными, перьевыми, белыми, черными, серыми. Меня тащат, как куклу: то за ногу, то за шкирку. Слабое сопротивление, которое даже никто не замечает. Коже достаётся больше всего: почти вся стёрта на спине, руках и ногах… в кровь. Почему я не одета, как была на льду? Вот уж воистину своевременный вопрос! Мелкий песок забился в раны, и они пульсировали неровными приступами клеток лейкоцитов, спешащих на помощь и пытающихся вылечить моё истерзанное тело. Немой крик, не слышимый никем. Ощущение собственной беспомощности. Не осталось ничего, даже злобы, ненависти к мучителям. Спасительной ненависти, что помогает выжить и сфокусировать удар.

— Пить, — шепчу я и приподнимаю опухшие веки, чувствуя, как замедляется движение.

На меня насмешливо смотрит пара голубых глаз, а пальцы с шершавыми подушечками грубо хватают за подбородок. И словно бы знание, картинка в голове, чёткое видение. Вижу как бы образ: существо передо мной в столпе света, но этот свет зловеще отражается от его лица и фигуры, делая безобразными красивые мужские черты; если ударит, то наверняка так, чтобы убить и испытать при этом наслаждение от того, что забрал чью-то жизнь.

— Она попросила пить, — хрипло проговаривает парень и тут же добавляет издевательски. — Могу отлить, как раз хочется.

Раздаётся гогот со всех сторон. Я прикрываю веки и морщусь, горло саднит, и где-то внутри мне становится смешно. Крылья парня белые.

— Ты — ангел? — произношу я тихо, но его слух улавливает мой сарказм, а в глазах - тень стыда и досады на самого себя.

— Заткнись, — зло выплёвывает он слова, — ты слабая, ты самая пустая, что я встречал на своём пути, — за моей спиной легкое колыхание — крылья!

Неожиданно его взор обращается к моему телу, похотливо очерчивая все его изгибы. И эти туда же… Это дурной сон, потому что не может быть реальностью тот мир, где ангел так вожделеюще смотрит на человека.

— Хуёвый из тебя ангел, — мои губы выдают презрительную усмешку, и мне хочется расхохотаться ему прямо в лицо, плюнуть, но у меня нет сил.

— Ты слишком смелая для той, которую я в скором времени отымею самым извращённым способом, делая тебе так больно, чтобы ты при виде меня сжималась внутри… от ужаса, поверь, так слаще… для меня, — его голос стал настолько холодно-устрашающим, что я слабо отползаю в попытках найти какую-то опору под спину.

Слышу голос, спокойный и уверенный, но обернуться не могу, меня вновь хватают за воротник:

— Заткнись уже, Астр, давай дотащим эту девку до лагеря и сдадим её главным. Я хочу скорее принять душ и смыть с себя всю эту полевую грязь, хочу обнять Монику и хотя бы на ночь забыть всю эту херову войну.

— Если она — шпионка Мальбонте, Донни, представляешь, как будет рад Люцифер и Дино?! Отметят как-то меня за такую важную поимку, — хвастливо тянет Астр, гнусно осклабившись.

— Сплюнь, придурок, — проговаривает тот, кого Астр именовал Донни; при его ходьбе чёрные крылья дрожат.

Меня вновь отпускают, а я поднимаю глаза и вижу перед собой чернокрылого, он внимательно смотрит в мои глаза.

— Она — непризнанная, да ещё и без силы. И почему ты думаешь, что шпион — она, а не кто-нибудь из ставки? Слишком уж хорошо у Мальбонте знают то, что происходит у нас в лагере… — его взгляд вновь поднимается на Астра.

— Давай доставим, а там пусть начальство разбирается, мне как-то фиолетово, — Донни поднимается, а я хватаю его за руки, чувствуя между нами нечто общее.

— Пить, — слабея, произношу я.

Вижу сочувствие в его глазах. Донни хватается за фляжку, но его останавливает Астр.

— Смысла не вижу тратить на неё воду, — зло сплёвывает ангел.

— Я лишь смочу ей губы, — хрипит тот, а я тянусь к заветной ёмкости, и уже через секунду моё горло почти что обжигает живительная влага. Миг, и потом снова губы хватают сухой горячий воздух, а я не понимаю, почему так жарко, и хнычу.