Страница 2 из 8
Понимал ли бурундук, что ему рекомендовалось делать, было не очень понятно – во всяком случае с того места, где стояла Джулия, этого не было видно. Она слегка фыркнула, звякнула сбруей и тихонько подошла поближе.
А бурундука с поляны уже и след простыл – оказалось, что он в один прыжок взобрался на ствол и скоро, пробежав немного по нижней ветке, скрылся из виду.
Человек отряхнул ладони, на его лице было выражение, какое Джулия видела у тех, других, кто возвращался в конюшню после удачного дня, весело переговариваясь. Но только те широко улыбались друг другу, а этот… А что этот делал, отчего ей показалось, что он тоже улыбался? Джулия скосила взгляд на своего друга и поняла, что тот всматривается во что-то, как будто силится различить там, вдали, на склоне, а может, и дальше, одному ему видимый образ, и его глаза, обычно устало прикрытые веками и будто прятавшиеся под густыми бровями, были совсем не такими, как когда он приехал, – они ожили, в них появился блеск и они будто вспыхнули изнутри ярко-бирюзовыми искорками.
Человек же тем временем закинул руки за голову, запустив пальцы в свои бывшие когда-то темными, но все еще густые волосы, откинулся на спинку скамейки и, шумно вдохнув туманный воздух и прикрыв глаза, произнес:
– Джулия, как же твои дела, милая?..
И она подошла к нему сзади, стараясь не шуметь, не звенеть сбруей и не фыркать, она просто приблизилась к нему и тихонько ткнулась губами в его сцепленные на затылке руки.
Потом они шли обратно на ферму, человек вел ее в поводу, всю дорогу ей о чем-то рассказывал, даже спрашивал ее о чем-то. Как бы ей хотелось понять о чем! «Люди такие, они слышат только себя, – думала Джулия. – И они все приходят за помощью. Так странно, они же все умеют сами – вон какие у них машины и дома, и оружие у них, должно быть, в этих домах какое угодно, не одни только луки со стрелами да мечи со щитами. А приходят к лошадям за советом. И пусть, мы же их все равно понимаем, даже если они разучились понимать самих себя».
После прогулки человек, как обычно, отдал седло и сбрую кому-то из конюхов, сам отвел ее в стойло, сменил ей воду, а на прощанье обнял и долго так стоял, прижавшись щекой к ее шоколадного цвета блестящей шее, и дышал как-то странно, порывисто, то и дело с усилием втягивая носом воздух, как будто ему его не хватало. Джулии даже пришлось фыркнуть, чтобы напомнить ему, что она беспокоится. Тогда он вздрогнул и, отстранившись, сначала провел рукой по лицу, а потом потрепал ее по холке и сказал:
– Да, я понял. Ну, мне пора. Я тебе позвоню…
Джулия не очень поняла это «позвоню», но на всякий случай встряхнула гривой, как если бы хотела кивнуть. Он засмеялся, весело так, легко, еще раз хлопнул ее по загривку и вышел, аккуратно прикрывая за собой дверь стойла. Джулия прислушалась к тому, как удалялись его шаги, как приветственно заурчал двигатель дождавшейся хозяина машины. Затем прошуршали шины по дорожке из гравия и уже совсем в конце, когда машина поворачивала на шоссе, она различила негромкий и короткий прощальный гудок, всего один. Но Джулия знала – он предназначался именно ей.
2
Лошадиная ферма принадлежала одному из родителей его бывших учеников. И так случилось, что в годы кризиса она совсем было пришла в упадок. Тогда и лошадей почти что всех распродали, и большую конюшню закрыли, потому что не было средств ни на содержание животных, ни на ремонт помещения. На ферме осталась только пара лошадей скирийской породы. С ними хозяин ни за что не хотел расставаться. Он развернул целую кампанию в СМИ и на разных интернет-платформах, стал искать спонсоров, объясняя, что скирийские лошади жили с человеком с античных времен и невозможно представить, чтобы теперь ни одной бы не осталось в Северной Греции. Словом, нашлось-таки несколько энтузиастов – любителей истории родного края, они собрали средства, вложили их в ферму, стали владеть ею на паях, и пара скирийцев дала потомство. Сначала родился жеребец – писаный красавец, почти черный. А через пару лет – кобылка. А потом – сразу две. Вот только третьи роды прошли не очень удачно, потому что матери Джулии и Джорджианы Альме пришлось сделать кесарево сечение, от которого она так и не оправилась, заболела, и ее не стало через несколько месяцев. А Джулия и Джорджиана выросли в очень ладных кобылок под стать старшему брату Джорджу и сестре Джемме. Все они напоминали окрасом Альму, и только Джорджу досталась черная грива и хвост, как у их отца Альберта. У Джулии же в результате родовой травмы осталась небольшая хромота, которая, впрочем, была практически незаметна и ей самой не мешала.
За воспоминаниями время проходит незаметно, они, как известно, окутывают сознание теплой ватой, приглушают эмоции, купируют раздражение, притупляют разочарование. И вот он уже практически был у ворот своего дома. Оставалось въехать в гараж, и можно подниматься наверх.
– Алекс! – Громкий возглас вывел его из раздумий. – Алекс, что у тебя с телефоном?! Второй час не могу дозвониться!
Он поднял голову. В окне второго этажа стояла Эвелина с сотовым в руке.
– Привет, дорогая! А что у меня может быть с телефоном? Ничего. Просто села батарейка, должно быть. Я уже поднимаюсь.
Алекс заставил себя улыбнуться и помахать ей. О том, что телефон был им намеренно отключен, он моментально вспомнил, но решил, что обсуждать эту тему не станет. «Ничего, Эвелина изобретательна, – подумал он, – придумает какой-нибудь другой повод для выяснения отношений, в этом она мастерица».
Ужин прошел мирно. Они смотрели телевизор, Эвелина щебетала что-то о своих планах съездить в Салоники к знакомому парикмахеру, рассказывала, какие дипломы и сертификаты висят у того в салоне на стенах и как он популярен.
– Алекс, а ты сам не хочешь подстричься? Смотри, какой ты лохматый! Так и будешь ходить с гривой, как у Джулии твоей. Кстати, как она?
– Кто? Джулия? А, ну, она – нормально. Мы прогулялись сегодня на холм.
– Я так и не поняла, почему ты выбрал именно эту кобылу? Ты же мог взять на содержание любую, а взял почему-то ту, что с дефектом… – Эвелина разлила кофе и, встав из-за обеденного стола, устроилась с чашкой и блюдечком с выпечкой на диване перед телевизором.
Алекс промолчал. Он проследил за женой взглядом, и та немало удивилась бы, перехвати она этот взгляд, в котором было сожаление и сочувствие. Чего в нем точно не было – так это нежности.
Алекс приложил руку к животу, пощупал слева, потом справа и сказал достаточно громко, чтобы жена услышала:
– Опять беспокоит язва. Я не буду кофе, спасибо, дорогая. Я пойду прилягу. На телефонные звонки отвечай сама, я свой сотовый уже отключил. Все, я устал.
– Ага. – Женщина на диване сделала в его сторону жест рукой, серебряные браслеты на ее запястье привычно вздрогнули и раздался знакомый металлический звук, не слишком мелодичный.
Алекс вздохнул. «Могло быть и хуже», – привычно подумал он и, дождавшись момента, когда, как ему показалось, Эвелина по-настоящему увлеклась новостным репортажем, проскользнул мимо нее на лестницу и поднялся наверх, в спальню.
За закрытой дверью он почувствовал себя увереннее. Конечно, телевизионный бубнеж доносился и сюда, но он знал, что, если лечь и укрыться поплотнее, натянув одеяло на ухо, удастся заснуть. Алексу вдруг нестерпимо захотелось укутаться вязкой дремой. Может быть, он увидит ее улыбку – в последнее время такие сны он видел все реже, что его одновременно и огорчало, и успокаивало. Он не мог с уверенностью сказать, что именно чувствовал. Усталость. Вот это чувство с ним теперь было каждодневно. Алекс отвернулся к окну, за которым сгущались тени октябрьского вечера и где уже зажегся уличный фонарь, прикрыл глаза и довольно скоро провалился в сон.
3
И вот он увидел себя в «Македонии». Яркое солнце, такое яркое! Оно отражается в зеркалах отеля, играет на их золоченых рамах, солнечными зайчиками пробегает по стенам и мраморным плитам пола в фойе, безжалостно подчеркивает морщины на припудренных лицах у женщин и замятины от долгого сидения на полах пиджаков у мужчин. По всей видимости, это перерыв между заседаниями. Алекс в самой гуще шумно общающейся, обнимающейся, смеющейся толпы. Настроение у всех приподнятое и немного торжественное. Его каждый знает, и он знает абсолютно всех. Вот его берет под руку кто-то из коллег, и он улыбается ей… или, может, это мужчина – лица не узнать. Какое это имеет значение, они все похожи друг на друга! Он говорит, что благодарен за то, что они приехали в Салоники на первую и такую представительную конференцию их учительской ассоциации. А она… или все же он – неважно – благодарит лично его за то, что он так все прекрасно организовал, что эта конференция с международным участием поднимет их статус. Алекс смущается, краснеет, плетет что-то о том, что над всем этим работал весь оргкомитет, но в глубине души знает, что этот человек прав – это он их всех убедил, что нужно арендовать зал именно в «Македонии», а не в каком-нибудь отеле поскромнее, как предлагали некоторые. Он и спонсоров нашел, и турфирмы подключил – и вот он идет, протискиваясь сквозь толпу… улыбающийся, успешный, всеми одобряемый, всеми любимый.