Исчезновение

Френсис вдруг показалось, что все это происходит где-то очень далеко. Перед глазами все закружилось. Она зажмурилась, и перед ней возникло бледное личико Дэви, точно такое, каким она видела его в последний раз. До ее слуха донеслось его бормотание: «Я с тобой». Ей нужно было взять его с собой, но она оставила его, и теперь единственной надеждой было, что он заблудился и сейчас находится где-то с незнакомыми людьми или же бродит совершенно один. В прошлом году на его день рождения она устроила для него первую в его жизни настоящую праздничную вечеринку – с бисквитным тортом «Виктория», а в качестве подарка была игрушка «Йо-Йо» и коробочка шербета. Дэви был потрясен, хотя так до конца и не понял, для чего это все, несмотря на все ее объяснения. Недель через шесть ему должно исполниться семь лет. В этот раз она хотела подарить ему рогатку, чтобы он смог защитить себя от нападений своих сверстников. Мысль о том, что за всю его короткую жизнь он всего лишь один раз по-настоящему праздновал свой день рождения, вызвала в ней почти физическую боль, которая разлилась по всему телу.

Сьюзен Эллиот так хлопнула ладонью по столу, что стол зашатался на своих хлипких ножках, а стоявшая на нем чашка чая подпрыгнула. Френсис подняла на Сьюзен взгляд, полный ужаса.

– У нас есть аспирин? – спросила она. – У меня голова раскалывается.

– Что значит «ты не идешь»? Ты пойдешь! Скоро стемнеет, и они вернутся! Ты сейчас же отправишься наверх, соберешь все необходимые вещи – и мы уходим!

Сьюзен возбужденно и шумно дышала носом, ожидая ответа дочери. Френсис тяжело вздохнула и встала на ноги. Она была выше и крупнее своей матери. Они были совсем разные. Волосы и ногти у Сьюзен всегда были чистыми и опрятными, и она никогда не показывалась на людях, не подкрасив губы.

– Давай, Френсис, шевелись, – подгоняла мать.

– Как я могу уйти, когда Дэви где-то бродит… совсем один?

– Да откуда ты знаешь, что он куда-то ушел? Скорее всего, он… Он уже мертв. Так… Такое случается! Люди погибают!

– Нет! То есть… Есть большая вероятность, что он жив. И он, скорее всего, пойдет домой, ведь так? Если он заблудился, то попытается вернуться домой и найти меня…

– Я понимаю, тебе хочется так думать, Френсис… Но в любом случае он не твой! Понимаешь? Он не твой сын, и это не его дом.

– Да какое это имеет значение, мам? Я не должна была отпускать его от себя! И если бы я не отдала его, он не пропал бы. Я обещала Кэрис, что найду его.

– А вот этого, пожалуй, делать не стоило. И вообще, Дэви меня волнует намного меньше, чем ты. Потому что именно ты моя дочь. Ты едва держалась на ногах, когда добрые люди привели тебя домой. А сейчас ступай наверх и собери свои вещи. Я уже упаковала письма твоего брата и документы. Возьми что-нибудь из одежды, расческу, ну и все такое. Да, естественно, тебе захочется что-нибудь почитать, книгу, там… – Сьюзен, чтобы не смотреть на дочь, старательно расставляла стулья вокруг стола.

– Мама, пожалуйста. Я не могу уйти.

Френсис вспомнила падающие бомбы и все безумие прошедшей ночи, пожарища и оглушительный грохот. Сама мысль, что все это повторится, была ужасной; надвигающаяся ночь перекликалась с ее детскими кошмарами, и желание спрятаться, убежать было очень сильным, но Френсис сознавала, что если поддастся этому желанию, то потом не простит себе этого. Она подошла к лестнице, ступени которой были завалены фрагментами обвалившегося потолка – штукатурки, извести и обломков обрешетки.

– Я соберу вещи и останусь на ночь у Пэм, – сказала она, тоже не глядя на мать. – Проверю места, где мог бы появиться Дэви. Как только найду его, мы уйдем в Сауз-Стоук.

На кухне повисло грозное молчание.

Позже, выходя из дома, Френсис немного задержалась на крыльце. По Холлоуэй в полном молчании двигался поток людей. Они несли на руках своих детей, тащили чемоданы, узлы с одеждой и одеялами, некоторые с трудом толкали вверх по склону нагруженные детские коляски и ручные тележки. Старики и дети, мужчины и женщины – поникшие лица, взъерошенные волосы. Странная безмолвная процессия испуганных, потерявших кров людей, бредущих вон из города. На Калтон-роуд Френсис миновала огромную воронку, в которой какая-то небольшая компания затеяла воскресный пикник. Их бурное веселье, как показалось Френсис, граничило с безумием. Две женщины чистили картошку и бросали ее в кастрюлю, установленную на жаровне, пока их дети бегали по развалинам, а какая-то старуха жарила кролика на импровизированном вертеле. Армия спасения развозила на тележке горячий чай; и все улыбались, стоя среди обломков своих домов.

– Фрицы нас не сломят, – вещал какой-то мужчина репортеру. – Пусть Гитлер знает, что жители Бата выкованы из железа.

В уголках рта этого смельчака скопилась засохшая слюна вперемешку с пеплом, и взгляд у него был блаженный. Глядя на происходящее вокруг, Френсис размышляла: а что будет после того, как этот необъяснимый восторг иссякнет и для людей, потерявших все свое имущество, наступит еще один день, не предвещаюший ничего, кроме изнурительного труда и забот? Ей с трудом верилось, что все когда-нибудь наладится.

Пэм жила в коттедже под названием «Вудлэндс», который располагался прямо на склоне Бичен-Клифф, неподалеку от Александра-роуд. Подъездного пути к коттеджу не было, только крутая каменная лестница со ступенями, поросшими мхом и колокольчиками. С нее открывался широкий вид на северную часть Бата. Сквозь дымовую завесу был хорошо виден почерневший купол церкви Святого Андрея, стоявшей на Юлиан-роуд в миле отсюда. «Вудлэндс» имел два этажа и был весьма просторным, с многоуровневым садом, где Пэм выращивала всякую зелень и огромные подсолнухи. Она жила здесь одна, с тех пор как в канун нового, 1930 года умерла ее подруга Сесилия. Она просто не проснулась. И утром Пэм обнаружила рядом с собой ее холодное тело. Дом принадлежал Сесилии и после ее смерти отошел Пэм, которая не спешила разделить кров с кем-то другим. Она жила на скромные сбережения, которые достались ей от Сесилии, и отрабатывала четыре смены в неделю в торговом доме «Вулворт», продавая школьницам золотых рыбок, ириски и заколки для волос.

В доме Пэм на каждом подоконнике стояли горшки с цветами – африканская фиалка, бегония, душистая герань. Между горшками россыпью валялись дохлые мухи. Стенные панели были окрашены в зеленые и серые тона. Френсис проследовала за Псом, цокающим когтистыми лапами по паркету в гостиной, прямиком на кухню. Это было ее любимое место в доме – пол выстлан бутовой плиткой, глубокая раковина с вечно капающим медным краном, угольная печь и настенные бра с рифлеными стеклянными плафонами. Год за годом, бесчисленное множество раз Френсис сидела за выскобленным деревянным столом, уплетая вкусняшки, которые пекла Пэм. Булочки со смородиной, миндальное печенье с кокосовой стружкой или сырные лепешки со сливочным маслом – правда, во время войны масло заменил маргарин. Френсис частенько приводила с собой Вин, и та всегда бывала в полном восторге от этих посещений. Вечно голодная Вин. Как-то летом она прямо объелась – Френсис хорошо помнила тот день: разросшийся ревень, кружащие над цветами буддлеи «красные адмиралы» и Вин, которую тошнило в отхожем месте.

Пэм была на заднем дворе, сражаясь с одним из высоких столбов, между которыми у нее была натянута радиоантенна. Столб завалился на одну сторону, и Френсис, бросив сумку у двери, пошла помочь.

– Не могу эту сволочь воткнуть поглубже, – пробурчала Пэм.

– Давай я попробую, – сказала Френсис и, ухватившись за столб, налегла на него всем весом, чувствуя, как тот стал погружаться в землю.

– То, что нужно, молодчина.

– Я пришла погостить у тебя, Пэм. Если не возражаешь.

– Нет, конечно. Ну как, она успокоилась? Мама твоя?

Френсис молча покачала головой, отряхивая руки.

– Да, для нее это тяжело, но я не виню тебя, что ты остаешься. Пойдем чайник поставим. Давненько у меня не было гостей, но я помню, что нужно начинать с чая.