Плач

— Мам, этот твой альбом — полная фигня, — бормочет Хлоя.

— Ты так думаешь?

Она не отвечает. Вместо этого дочь подходит ко мне, обнимает и говорит, что любит меня.

Похоже, с уровнем твердости я не ошиблась.

Но, когда мы разжимаем объятия, до меня доносится ее дыхание: она все-таки выпила.

Час ночи. Сюда меня привела целая череда случайностей.

Звонок Алистера пробудил во мне ярость — ту самую, которая всякий раз превращает меня в интернет-маньяка. Я полезла проверять аккаунт Джоанны в «Фейсбуке». Он оказался удален. Я ввела их имена в «Гугле» и увеличила тот самый снимок из Ботанического сада, на который так набросились газетчики. Распечатала его. И, кипя от злости, разглядывала фотографию и спрашивала себя, почему я позволяю ему орать на меня по телефону, почему я проглотила все это, почему не могу выкинуть этого чертова козла из головы.

Убедившись, что Хлоя крепко спит, я оставила записку на случай, если она проснется среди ночи, села в машину и тут же из нее вышла. Нельзя оставлять Хлою одну больше чем на два часа, во всяком случае сейчас, когда на носу судебное слушание. Я некоторое время ходила взад-вперед по прихожей, и с каждым шагом злость только росла.

Нет, к черту все. И он тоже.

Я поехала в Гилонг.

Вот почему теперь я сижу в домике на дереве в саду за домом Элизабет. Я собиралась войти и высказать ему все, что думаю, но у двери стоял охранник, а на газоне перед забором дежурило по меньшей мере три журналиста. Струсив, я дала задний ход, объехала дом и залезла на дерево.

Мы с Алистером забирались в этот домик и курили косячки, когда учились в университете и приезжали сюда на выходные. Со мной тогда было весело. А теперь я — ненормальная. К тому же лестница разболталась, и доски прогнили. Я — женщина, которая влезла на дерево шпионить за своим бывшим.

Окно в ванной Алистера открыто. Он сидит на унитазе. Не надо бы на него сейчас смотреть.

Но я смотрю.

Он плачет. Воет. Стонет.

Я приехала сюда, потому что надеялась, что, увидев его еще раз, успокоюсь, но нет: несмотря на его отчаяние, я не чувствую ничего, кроме злости.

Заходит она. Я вижу только руку у него на плече. Чтобы разглядеть ее лицо, нужно сдвинуться немного влево. Я теряю равновесие, пытаюсь ухватиться за верхнюю перекладину лестницы…

Лестница летит на землю. Я еще надеюсь ее поймать, и моя первая мысль: черт, они меня услышат!

Мне не только не удается предотвратить падение лестницы на лужайку — сперва один громкий стук о землю, потом второй, потише, — но я еще и не сразу осознаю, что этот грохот — не самая большая моя проблема.

Я — женщина, которая застряла на дереве.

Через полтора часа я сижу в машине Фила, сгорая от стыда.

Некоторое время мы едем молча, потом он наконец нарушает неловкую тишину:

— Знаешь, прощать рак действительно бессмысленно, но вот стараться держаться от него подальше — не такая уж плохая мысль.

— Каким образом?

— Например, можно бросить курить.

— Слушай, ты то ли слишком умный, то ли наоборот.

— Можно перестать постоянно его выслеживать, Ал. Ты следишь за ним. «Фейсбук», «Гугл»… Ты не замечала, что в каждом нашем разговоре всплывает его имя? С тех пор как вы вернулись, ты никак не можешь остановиться.

Мне нужна минута, чтобы это переварить, и я открываю бардачок. Фил знает, что я жить не могу без леденцов, и обычно запасается ими, когда мы едем куда-нибудь вместе. В бардачке, конечно, обнаруживается огромная упаковка «Клубники со сливками». Я разрываю пакет, и половина конфет рассыпается по полу.

— Моя дорогая, моя недотепа, ты вазы крушишь и ломаешь фарфор,

И пальцы твои, как колючие ветви, белье раздирают..

— Что?

— Это из того стихотворения, про которое я тебе рассказывал. Я называю его «Ода Ал».

— Кто автор?

— Джон Фредерик Нимс.

— Хм-м… Стихотворение обо мне, да? О неуклюжей тупице?

Я протягиваю ему леденец.

— Стихотворение совсем не об этом, — говорит он.

— Да что ты! О чем же тогда?

Он не отвечает. Потом, помолчав, говорит:

— Дай-ка мне еще одну, пока я не рассердился.

Я протягиваю ему вторую конфету.

— Никак не могу разобраться, ты все-таки первое или второе, — говорю я, катая во рту леденец.

— Ты про что?

— Умный или наоборот.

Он выхватывает у меня еще одну конфету и улыбается.

— Я ведь купил «Клубнику со сливками»!

16

Джоанна

15 февраля

Протокол допроса Джоанны Линдси

Следователь — Бин Фан

Отделение полиции Гилонга

Штат Виктория, 3220, Гилонг, Мерсер-стрит, 110

21:16, 15 февраля 2011

По требованию следователя Джоанна внимательно прочитала свои показания и подписала листок. Полицейские доставили ее к дому Элизабет.

Ей удалось обмануть себя и поверить в собственный рассказ, но всего на несколько часов — часов, когда перед глазами, точно в бреду, проносились размытые кадры.

Вот она орет на продавца в магазине, чтобы он позвонил в полицию.

Вот Алистер бегает по улице, кричит, ищет, делает все то, чего обычно не делают родители, потерявшие детей, — и за что потом корят всех родителей, которые этого не сделали.

Приезжает полиция, женщина-офицер неожиданно тепло обнимает ее, и это почти невыносимо.

Стрекот журналистских камер.

Новые полицейские машины. Два офицера стучатся в двери ближайших домов.

Люди, живущие поблизости, собираются вокруг магазина, разглядывают ее, Алистера, их машину.

Алистер произносит слова «Ют» и «джапара».

Вот она сама дает показания в маленькой квадратной комнате для допросов. Слова Алистера сами слетают с языка, просто удивительно. Следователь-вьетнамец держится суховато, но сочувственно.

Дом Элизабет, она мертвенно-бледна, но при этом лихорадочно деятельна: готовит чай для полицейских, постоянно говорит о том, что случилось, выдвигает версии, стучит кулаком по столу: делать надо то-то и то-то.

Ванная, руки Алистера на плечах у Джоанны, он втолковывает, что нужно сказать Кирсти, ее лучшей подруге: «Не надо, не прилетай. Твой папа болен, ты ему нужна. Пожалуйста, ради меня, не прилетай».

Полицейские ставят телефоны на прослушку и едят банановый пирог, который принес кто-то из соседей.

Приезжает Хлоя, у нее темные волосы и красивые глаза, совсем как у ее отца, совсем как у Ноя.

Алистер, обнимающий Хлою. Хлоя, растерянная, не знающая, как держаться с родным отцом.

Хлоя игнорирует Джоанну. Джоанна старается не попадаться Хлое на глаза.

Хлоя обвиняет Джоанну. Джоанна только рада.

Джоанна отдергивает занавеску, выглядывает наружу и видит там Александру, которая ждет в машине, она прекрасно выглядит: светлые волосы, короткая стрижка, что-то от хиппи.

Нестерпимо хочется выйти из дома и поговорить с Александрой, рассказать ей обо всем, что произошло, попросить о помощи.

Вот их взгляды на мгновение встречаются.

Она стоит и смотрит на Александру. На красивую, счастливую Александру.

Размытых кадров хватило на несколько часов, но, когда все разъехались и Джоанна осталась в доме одна с Алистером и его матерью, реальность снова вернулась и сфокусировалась. Джоанна легла на двуспальную кровать в старой комнате Алистера, стала вспоминать, как убила своего сына, снова и снова проигрывать этот момент у себя в голове. Вот она сидит на своем месте в самолете, вот она открывает бутылочку, вот она дает ему в маленькой белой ложечке лекарство, на которое у него аллергия. Она убивает его.

Хотелось во всем признаться. Хотелось умереть. Именно в таком порядке.

Элизабет была у себя в спальне, она молилась. Мрачный монотонный распев наполнял дом. Джоанна накрылась подушкой, чтобы не слышать.

В комнату вошел Алистер и протянул Джоанне стакан воды и две таблетки, она их приняла, не спрашивая, что это. Оба долго молчали, а потом Джоанна сказала: