Сильнее боли

Галя молчала долго. И будто бы даже не дышала, словно и впрямь застыла, окаменела, превратилась в памятник. Галатея наоборот. Тарас поразился, что такие ассоциации могут приходить в его набитую сладко-соленой ватой голову сейчас, когда и простые-то мысли склеились в липкий бесформенный ком. «Галатея, – беззвучно прошептал он, будто пробуя имя на вкус. – Галя. Любимая. Моя любимая».

И «Галатея» ожила. Тряхнула головой, как бы прогоняя остатки сна. Сказала – так, словно ровным счетом ничего не происходило сейчас, будто останавливались они лишь затем, чтобы чуточку передохнуть:

– Пошли, – и зашагала ровным пружинящим шагом. Тарас, почувствовав неприятную дрожь в коленях, неуверенно тронулся следом. И то ли послышалось ему, то ли и вправду бормотнула под нос Галя свое коронное словечко: – Дикость!..

До вокзала шли в полном молчании. В голове у Тараса гудело, горели уши, внутри – в районе диафрагмы – тянула сосущая пустота. Да и все его состояние можно было назвать одним словом – «пустота». Или еще точнее – «опустошенность». Никак не ожидал Тарас такой реакции на свое признание! Возмущение, неприятие – к этому он был готов. Но чтобы вот так, чтобы полнейшее безразличие… Как же все-таки плохо он знал Галю! Да что там плохо, он ее вообще не знал. Хоть и продолжал любить. Наверное, любви не нужны никакие знания. Да так оно, собственно, и должно быть. Ведь любят не за что-то. Порой даже вопреки чему бы то ни было. Любят не глазами, не ушами, не разумом даже. Обычно говорят – сердцем. Но так ли это? Что такое сердце? Обычный, причем не очень сложный, насос. Разве можно любить насосом? Какая чушь! Дикость, как любит говорить Галя. Как ответила она и на его признание. Или ему это все-таки послышалось?

Ну и пусть, и пусть, и пусть!.. Он все равно любит, и будет любить, и за это готов пожертвовать жизнью. А ведь странно… Если не станет его, что произойдет с его любовью? Она тоже умрет? Но ведь это невозможно! Ведь любовь никак не связана с бренным телом, не может она ютиться ни в сердце, ни в селезенке, ни в гипоталамусе каком-нибудь… Она выше телесного, а значит, все равно будет жить. Неважно где, главное – будет.

Но что бы ни думал Тарас, как бы ни выворачивал чувства, пытаясь докопаться до их корней, помогало это мало. Ему было плохо. Потому что, как бы ни скрывал он этого от себя, все равно он ждал от Гали ответных чувств. Понимал, что вряд ли будут, но ждал. Мечтал о них, жаждал. Пусть не на чувства даже, не на любовь эту окаянную, но хоть на какой-то намек, отголосок он все же надеялся. Пусть бы Галя всего лишь улыбнулась, коснулась его руки, пусть бы хоть что-то, но сделала, показала, что небезразличны ей эти слова. А вот так – совсем никак – это хуже даже, чем если бы она его осмеяла.

На вокзале Галя повела себя так, словно между ними ничего не случилось за последние полчаса. Впрочем, и впрямь ведь не случилось. Один что-то сказал… В пустоту. Разве это что-нибудь значит? Тарас решительно прогнал навалившиеся на него пустые терзания и переспросил что-то сказавшую ему Галю:

– Прости, не расслышал?..

– Я говорю, в купе билеты брать будем или плацкартом обойдемся?

– Как хочешь.

Впрочем, особенно выбирать не пришлось. Билетов в купейный вагон попросту не оказалось. Выбор оставался между двумя вариантами: две верхние полки в плацкартном или нижняя и верхняя боковушки там же.

Конечно, великим соблазном было взять билеты на верхние полки, чтобы завалиться туда сразу же и спать до самого прибытия. Но Тарас помнил, что спать сейчас как раз нежелательно. Да и боковые места для двоих – очень удобно. Можно сидеть и спокойно разговаривать, никому не мешая. Если, конечно, Галя захочет разговаривать.

Тарас обернулся к ней, чтобы узнать ее мнение, но Галя его опередила:

– Бери боковые. В самый раз.

Что именно она подразумевала под «самым разом», Тарас, конечно, не знал, но ему стало вдруг очень хорошо. В груди разлилось приятное тепло.

Билеты были куплены, а до поезда оставалось еще больше часа. Хотелось посидеть, ноги после насыщенного событиями дня гудели, но Тарас боялся, что, расслабившись, захочет спать. Он и так все чаще и чаще стал позевывать. Поэтому предложил Гале прогуляться. Та лишь пожала плечами. Тарас не стал уточнять смысл этого жеста, но, когда направился к выходу из вокзала, увидел, что Галя пошла следом.

На улице Тарасу сразу попалась на глаза свободная скамеечка, и он все-таки не удержался от соблазна, сбросил с плеч рюкзак и сел. Но чтобы хоть как-то оправдать этот поступок, закурил. Галя опустилась на самый краешек, поодаль от Тараса. Сделала характерный жест, словно отгоняла от лица табачный дым. Тарас невольно улыбнулся; дым относило ветерком совсем в другую сторону.

Сидели молча, невольно наблюдая за немногочисленными пассажирами, встречающими-провожающими и просто случайными прохожими, оказавшимися этой ночью на привокзальной площади. Кто-то, как и они, дожидался поезда: они неспешно прохаживались, стояли, сидели на скамейках, курили, некоторые даже пытались читать в свете фонарей. Другие куда-то торопились – в основном случайные прохожие. Изредка подъезжали и уезжали машины.