Сильнее боли

14

Странно, но, проспав чуть больше трех часов, Тарас чувствовал себя вполне отдохнувшим и даже бодрым. Сделал что-то вроде зарядки, умылся, взболтал протеиновый «гоголь-моголь», выпил утреннюю норму, и стало совсем хорошо.

За завтраком он едва перебросился с мамой парою фраз, да и она была не слишком разговорчивой, что еще совсем недавно очень бы удивило Тараса, но только не сейчас. Мысли его занимало другое, и хоть их нельзя было назвать веселыми, он улыбался. Пусть эта улыбка и не сияла на его лице, но все равно освещала его особенным светом. Даже мама заметила это и все-таки выдавила:

– Ты, я смотрю, очень доволен, Расик, что оскорбил ночью маму, проявил свою взрослость. Так и сияешь. Погоди, вот не станет меня…

– О чем ты, мама? – нечаянно перебил ее Тарас, поскольку мамины слова пролетели мимо него бессмысленным набором звуков. Мамино лицо и вовсе превратилось в маску трагика.

– Вот-вот, что и требовалось доказать, – протяжным голосом героя того же амплуа пропела мама. – Мои переживания – что они для тебя?

Вопрос был риторическим, но на сей раз Тарас решил исправиться и старательно переспросил:

– Что, мама?

– Не паясничай! – шлепнула та ладонью по столу и вскочила. – Ты не стал взрослым, Расик. Ты просто хочешь таким казаться передо мной. Потому что это она настроила тебя против матери.

– Она? – Тарас тоже поднялся. Почему-то он подумал, что мама говорит о Кате. Он уже готов был ответить ей резкостью, припомнив скандал шестнадцатилетней давности, но, к счастью, мама успела пояснить:

– Да, она. Мать троих детей. Чужих детей, Расик.

– Да почему же троих-то? – понял, о ком говорит мама, Тарас. – Один ребенок у нее. Один! И он не может стать преградой для нашей… – Тут Тарас вдруг прервался и помрачнел. – Все, мама, забудь. Можешь не переживать. Никого у меня нет. Я соврал.

– Что? – мама медленно опустилась на стул. – Как это соврал? Ты соврал… мне, своей маме? Но почему? И где же ты тогда был?

– Да какая разница, мама? – взорвался Тарас. – Ты же сама сказала: околдовали меня! Околдовали, понимаешь? Трах-тибидох – и мордой в грязь. Трах-тибидох – и никто меня не любит. Еще раз трах-тибидох – и я никого не люблю. Недостоин я ничьей любви. И мне никто не нужен, чтобы не огорчать мою мамочку. – Тарас дурашливо поклонился и вышел из кухни, не допив чай.

Сзади послышались всхлипывания, но он не стал оборачиваться. Подошел к шкафу и достал коробку со старыми очками. Сначала выбрал те, что носил перед разбитыми, – в них столько же диоптрий. Но тонкая оправа «красивостей» вокруг его переносицы не скрывала. Тогда он достал совсем старые очки, в широкой черной оправе. Смотрелись они на нем, конечно, ужасно, зато и следов прошлой ночи под ними почти не было видно. Правда, диоптрии слабые – и видел Тарас теперь плохо. Но все-таки лучше, чем совсем без очков.

Тарас шел на работу и размышлял. Как все-таки тесно связаны в человеке его прошлое, настоящее и будущее. По сути, все это не раздельные понятия, все это находится в нем одновременно – здесь и сейчас. Что толку пытаться забыть свое прошлое или не думать о будущем, если одно от другого неотделимо? Тебе только кажется, что ты можешь вершить свою судьбу как захочешь, но ведь будущее неотвратимо вытекает из прошлого, а прошлое изменить невозможно. Вот он шестнадцать лет назад послушался маму, и что из этого вышло? Прошлое вернулось к нему бумерангом. Да нет, при чем здесь мама? Разве ему самому не казалось, что так будет проще? Не захотел страдать и мучиться, добиваясь любимой, – не стало в его жизни Катюхи. Да что там Катюха, ладно, всего лишь наивная детская влюбленность… Куда проще, даже с меньшими терзаниями он отказался от родного отца! Не попытался понять, даже просто поговорить с ним. Ведь так проще – положиться на маму, не спорить с ней, не перечить. И что теперь? Теперь оброненное семечко дало плоды. Даже не теперь. Все эти шестнадцать лет оно плодоносило. Ведь все эти годы он, Тарас, так хотел любить и быть любимым, но не мог. Потому что боялся. Боялся быть отвергнутым, боялся снова предать, боялся, что старая вина обернется новой. Боялся, боялся, боялся!.. Один раз попробовал, с Машечкой, обжегся, убедился в своих опасениях, и страх поселился в нем совсем уже прочно. В итоге женщин ему заменили звезды… Да какое там заменили! Зачем себя-то смешить?!. Вчера, с Галей, стало совершенно понятно, как на самом-то деле их ему не хватало!.. Или… только ее?.. Или – ее лишь потому, что вчера-то как раз страха не было? Только кто сказал, что страх исчез навсегда? Что с Галей его уже точно не будет? Вот Гали наверняка уже больше не будет, а страх никуда не денется, даже и не надейся! Но это все психология. Это даже сам он сейчас понимает. Наверное, при желании, при помощи специалистов от этого страха еще можно избавиться. А вот от колдовства… Потому и не было вчера этого проклятого страха, что имело место оно. Теперь нечего и сомневаться, оскорбленный колдун не простил маме обиду. А может, и Катя не смогла простить предательства ему самому. Но как мог отомстить дядя Матвей маме побольнее? Что он мог отнять у нее, кроме сына? Но не просто отнять, а заставив того сначала пострадать, как он когда-то заставил страдать его дочь. Вполне возможно, хотелось в это верить, что сама Катя сейчас ни при чем. А вот колдун дождался подходящего момента и начал действовать. Как он это сделал – неизвестно, но то, что это было именно колдовство – бесспорно. Чем иначе можно объяснить вчерашнюю странную поездку на дачу, еще более странные события там? Головную боль, невозможность восстановить логику событий? И… Галю. Наверняка ведь колдун хорошо изучил за эти годы Тараса. Вполне возможно, что и боялся все эти годы он неспроста, и вовсе не в одной психологии тут дело. Сначала, поселив в его сердце страх, дядя Матвей не позволял ему любить вообще. Но потом придумал, что можно поступить еще изощреннее – дать ему возможность полюбить, ощутить «на вкус» это волшебное чувство, а потом – смачно вдарить под дых, наслаждаясь произведенным эффектом. И ведь он понял за эти годы, какую женщину Тарас мог бы полюбить. А потом нашел эту женщину, попав безошибочно в десятку. Тарас полюбил, что уж скрывать сейчас это от себя самого? Вот за это дяде Матвею искреннее спасибо! И если все-таки навсегда не стало мерзкого, постыдного страха – за это тоже. Но за все остальное… Колдуну мало было уничтожить двоюродного племянника физически, чтобы причинить страдания оскорбившей его женщине. Нет, он хотел чтобы в полной мере и сам Тарас настрадался, когда на его глазах убивают любимую! Как говорил тот страшный мужчина с ножом: «Вы оба должны это видеть». Почему оба – непонятно, но достаточно и того, что это увидел бы Тарас. Перед тем как умереть самому. С убийством пока не вышло. Но именно, что только пока. Ведь ясно же, что дядя Матвей от задуманного не отступится. Значит, надо опередить его. И убить самого колдуна. Как этого добиться, он еще не знал. Но только так он мог спасти от смерти Галину, а значит, это нужно сделать обязательно. И пусть дальше – что угодно: собственная гибель, тюрьма… Это его уже волновало не сильно. Да, мама будет страдать. Но если совсем откровенно, она это все-таки заслужила. А вот Галя – нет. Оставался, правда, открытым вопрос об убийце. Или, как это принято сейчас называть, об исполнителе. Скорее всего, судя по его поведению и речи, это тоже какой-то заколдованный бедняга.