Страница 3 из 8
Стиснув зубы так, что затрещало за ушами, Роберт нарочито медленным движением положил перед собой лист бумаги, несколько раз подряд написал заветную формулу, пожал плечами и бодро сказал:
— Я так и думал. Все ясно. Теперь будем пить кофе.
Он был отвратителен себе до последней степени и сидел перед шкафчиком с посудой до тех пор, пока снова не почувствовал себя в состоянии владеть лицом. Таня сказала:
— Кофе свари ты, ладно?
— Почему я?
— Ты вари, а я посмотрю.
— Что это ты?
— Люблю смотреть, как ты работаешь. Ты очень с ов ер ше нн о работаешь. Ты не делаешь ни одного лишнего движения.
— Как кибер, — сказал он, но ему было приятно.
— Нет. Не как кибер. Ты работаешь совершенно. А совершенное всегда радует.
— «Юность Мира», — пробормотал он. Он был красен от удовольствия.
Он расставил чашки и подкатил столик к окну. Они сели, и он разлил кофе. Таня сидела боком к нему, положив ногу на ногу. Она была замечательно красива, и его опять охватили какое-то щенячье изумление и растерянность.
— Таня, — сказал он. — Этого не может быть. Ты галлюцинация.
Она улыбалась.
— Можешь смеяться, сколько угодно. Я и без тебя знаю, что у меня сейчас жалкий вид. Но я ничего не могу с собой поделать. Мне хочется сунуть голову тебе под мышку и вертеть хвостом. И чтобы ты похлопала меня по спине и сказала: «Фу, глупый, фу!..»
— Фу, глупый, фу! — сказала Таня.
— А по спине?
— А по спине потом. И голову под мышку потом.
— Хорошо, потом. А сейчас? Хочешь, я сделаю себе ошейник? Или намордник…
— Не надо намордник, — сказала Таня. — Зачем ты мне в наморднике?
— А зачем я тебе без намордника?
— Без намордника ты мне нравишься.
— Слуховая галлюцинация, — сказал Роберт. — Чем это я могу тебе нравиться?
— У тебя ноги красивые.
Ноги были слабым местом Роберта. У него они были мощные, но слишком толстые. Ноги «Юности Мира» были изваяны с Карла Гофмана.
— Я так и думал, — сказал Роберт. Он залпом выпил остывший кофе. — Тогда я скажу, за что я люблю тебя. Я эгоист. Может быть, я последний эгоист на Земле. Я люблю тебя за то, что ты единственный человек, способный привести меня в хорошее настроение.
— Это моя специальность, — сказала Таня.
— Замечательная специальность! Плохо только, что от тебя приходят в хорошее настроение и стар и млад. Особенно млад. Какие-то совершенно посторонние люди. С нормальными ногами.
— Спасибо, Роби.
— В последний раз в Детском я заметил одного малька. Зовут его Валя… или Варя… Этакий белобрысый, конопатый, с зелеными глазами.
— Мальчик Варя, — сказала Таня.
— Не придирайся. Я обвиняю. Этот Варя своими зелеными глазами смел на тебя смотреть так, что у меня руки чесались.
— Ревность оголтелого эгоиста.
— Конечно, ревность.
— А теперь представь, как ревнует он.
— Что-о?
— И представь, какими глазами он смотрел на тебя. На двухметровую «Юность Мира». Атлет, красавец, физик-нулевик несет воспитательницу на плече, а воспитательница тает от любви…
Роберт счастливо засмеялся.
— Танюша, как же так? Мы же были тогда одни!
— Это вы были одни. Мы в Детском никогда не бываем одни.
— Да-а… — протянул Роберт. — Помню я эти времена, помню. Хорошенькие воспитательницы и мы, пятнадцатилетние балбесы… Я до того доходил, что бросал цветы в окно. Слушай, и часто это бывает?
— Очень, — задумчиво сказала Таня. — Особенно часто с девочками. Они развиваются раньше. А воспитатели у нас, знаешь, какие? Звездолетчики, герои… Это пока тупик в нашем деле.
Тупик, подумал Роберт. И она, конечно, очень рада этому тупику. Все они радуются тупикам. Для них это отличный предлог, чтобы ломать стены. Так и ломают всю жизнь одну стену за другой.
— Таня, — сказал он. — Что такое дурак?
— Ругательство, — ответила Таня.
— А еще что?
— Больной, которому не помогают никакие лекарства.
— Это не дурак, — возразил Роберт. — Это симулянт.
— Я не виновата. Эта японская пословица: «Нет лекарства, которое излечивает дурака».
— Ага, — сказал Роберт. — Значит, влюбленный тоже дурак. «Влюбленный болен, он неисцелим». Ты меня утешила.
— А разве ты влюблен?
— Я неисцелим.
Тучи разошлись и открыли звездное небо. Близилось утро.
— Смотри, вон Солнце, — сказала Таня.
— Где? — спросил Роберт без особого энтузиазма.
Таня выключила свет, села к нему на колени и, прижавшись щекой к его щеке, стала показывать.
— Вот четыре яркие звезды — видишь? Это Коса Красавицы. Левее самой верхней сла-абенькая звездочка. Это наше Солнце…
Роберт поднял ее на руки, встал, осторожно обогнул столик и только тогда в зеленоватом сумеречном свете приборов увидел длинную человеческую фигуру в кресле перед рабочим столом. Он вздрогнул и остановился.
— Я думаю, теперь можно включить свет, — сказал человек, и Роберт сразу понял, кто это.
— И появился третий, — сказала Таня. — Пусти-ка меня, Роб.
Она высвободилась и нагнулась, ища упавшую туфлю.
— Знаете что, Камилл, — раздраженно начал Роберт.
— Знаю, — сказал Камилл.
— Чудеса, — проговорила Таня, надевая туфлю. — Никогда не поверю, что у нас плотность населения один человек на миллион квадратных километров. Хотите кофе?
— Нет, благодарю вас, — сказал Камилл.
Роберт включил свет. Камилл, как всегда, сидел в очень неудобной, удивительно неприятной для глаз позе. Как всегда, на нем была белая пластмассовая каска, закрывающая лоб и уши, и, как всегда, лицо его выражало снисходительную скуку, и ни любопытства, ни смущения не было в его круглых немигающих глазах. Роберт, жмурясь от света, спросил:
— Вы хоть недавно здесь?
— Недавно. Но я не смотрел на вас и не слушал, что вы говорите.
— Спасибо, Камилл, — весело сказала Таня. Она причесывалась. — Вы очень тактичны.
— Бестактны только бездельники, — сказал Камилл.
Роберт разозлился.
— Между прочим, Камилл, что вам здесь надо? И что это за надоевшая манера появляться как привидение?
— Отвечаю по порядку, — спокойно произнес Камилл. Это тоже была его манера — отвечать по порядку. — Я приехал сюда потому, что начинается извержение. Вы отлично знаете, Роби, — он даже глаза закрыл от скуки, — что я приезжаю сюда каждый раз, когда перед фронтом вашего поста начинается извержение. Кроме того… — Он открыл глаза и некоторое время молча смотрел на приборы. — Кроме того, вы мне симпатичны, Роби.