Страница 186 из 190
- Опять вы за свое. Нет бы порадоваться, что наконец выбрались из своего…
- Болота? – ехидно вставил Тумасшат.
- Леса! – возмутился Булевис, - я хотел сказать «леса»! И я там родился, все-таки.
- Так, все-все! – Таремир вышел в коридор. Новопокрашенные стены многострадального больничного коридора навевали скуку и меланхолию. Бегали туда-сюда медсестры и медбратья, то спеша на чей-то далекий зов, то несущих носилки в операционную. Из палат в коридоры и обратно сновали пациенты, почти поголовно в бинтах, этих отметинах, напоминающих, откуда они прибыли, то на голове, то на конечностях. Таремиру отчего-то было больно и неприятно смотреть на этих людей, его не покидало чувство, что его самого ждет обмотка бинтами. Он отогнал это наваждение и пожаловался:
- Эх, опять курить хочется. Волнуюсь немного.
- Курить снаружи! – бросила проходившая мимо медсестра.
- А я уже! – игриво отозвался Таремир, - Ладно, хватит тянуть.
Булевис шумно вздохнул, и подняв согнутую в локте руку вверх, пошел по коридору к заветной двери.
«Надеюсь, это когда-нибудь кончится», - подумал Таремир, глядя на людей в бинтах.
***
…Ритемус едва не засыпал, но кто-нибудь из больных поднимал шум, звеня расшатанными болтами на кровати, чтобы ему объяснили, по каким это причинам он, патриот своей страны, должен так долго ждать врача. Звон этот был слышан даже через стену, но даже без посторонних шумов он бы не уснул. Слишком много событий и мыслей за сегодня.
Да, теперь приход гостей в палату – целое событие. Недавно таким событием стала вновь обретенная способность ходить после ранения. Если бы еще и духовное здоровье столь же быстро восстанавливалось… Только ничего ему не оставалось, кроме как прокручивать события этих месяцев.
Все, что он помнил, после того как очнулся и его восприятие прояснилось, так это то, что он оказался… в тюрьме. В своей. То есть, где он ранее работал. Только по ту сторону решетки. Причем в соседнем блоке с тем, который он обычно охранял. И эта тюрьма, как и весь город, была по-прежнему под контролем националистов. Разумеется, Ритемус чувствовал себя преданным всеми, и не стоит говорить, что жить ему больше было незачем, и несколько раз почти доводил задуманное до конца, но ложки и кружки не ломались, будучи из стали, простыни обветшали, чтобы сделать из них петлю. За ним постоянно следили и вечно спасали. На него не кричали, его не били, кормили вполне прилично, давали вволю спать, несмотря на исправно звучащий по утрам сигнал к подъему, и обращались вполне по-человечески. Но тогда ему было все равно. Его словно облек тяжелый свинцовый туман, прозрачной дымкой оторвавший его от внешнего мира. И когда он бросил попытки умереть, он стал ждать. Чего, откуда – он не знал. Так прошло около месяца, или, если брать его восприятие, примерно вечность плюс-минус тысячелетие. Когда он немного ожил и стал просить ему воды – ему давали, еды – тоже давали. Его исправно водили раз в несколько суток обмыться и побриться – тоже под пристальным надзором. И вслед за утихающей депрессией и установившейся апатии поднималась паранойя: ведь не просто так его холят и лелеят? Возможно, готовят для финального расстрела, на котором будет уничтожен республиканский генералитет. Но эту мысль он не мог проверить. Напротив, из случайно подслушанных переговоров охраны он знал, что республиканские войска движутся на город.
Спустя, кажется, неделю после первых слухов начался штурм города. Грохот разрывов доносился сюда через маленькое окно почти под потолком и становился все громче. Через день сражение переступило на порог тюрьмы. От попадания снарядов по внешней стене ограждения и внутреннему двору земля дрожала, передавая вибрацию корпусу. В какой-то момент стали различимы отдельные винтовочные выстрелы, которые быстро наполнили коридоры.
Про Ритемуса, казалось, все забыли. Солдаты-возрожденцы носились мимо его камеры, а он все также лежал на кровати, безучастно и бесстрастно наблюдая за происходящим, и лишь спустя долгое время кто-то открыл дверь – это был республиканец. Он пытался что-то сказать, но тут его сбила с ног чья-то пуля. В Ритемусе что-то проснулось – он не спеша подошел к солдату и оттащил его внутрь, но имел неосторожность высунуться слишком сильно, попав под огонь. Одна пуля попала ему в ногу, другая в легкое. Обе прошли навылет. Боль отрезвила его, возвратила прежнюю остроту чувств. Он набил под рубаху простыню, ее же куском обмотал ногу. Какой-то возрожденец влетел в камеру, наверное, запоздало вспомнив про приказ убить Ритемуса, если таковой был, но он тут же был остановлен пулей, попавшей прямо в центр лица.
Республиканец в другом углу камеры стонал, нащупывая бинт. Ритемус помог ему – у того был прострелен живот. Ритемус не знал, выживет ли тот, но ему, в общем-то было все равно. В мозгу шевелилась мысль, что нужно защитить тяжелораненного здесь и сейчас, а что будет потом – не его забота. Он вновь сел в угол, морщась от боли и выставив винтовку перед собой. Одежда стала окрашиваться в красный, а мир – напротив, терять краски, пока, наконец, он не потерял сознание.
В следующий раз он очнулся в больнице, в белой палате, под белым теплым одеялом, на белой мягкой кровати, а за окном шел снег. Вставать ему не разрешали, пока он восстановится после операций, и ему только и оставалось, что читать приносимые газеты да смотреть в окно. Впрочем, чтение газет оказалось делом занимательным, учитывая то, что освещение событий, знакомых ему, было произведено с совершенных иных ракурсов, нежели он представлял себе. На деле который месяц республиканская армия медленно, но верно теснила возрожденцев, уже весной вытеснив их с запада страны. Особенно сильное сопротивление сохранялось на северо-востоке и на юге, на остальных фронтах «освободительная» армия могла сохранять свою боеспособность скорее лишь за счет мастерства своего командования, которое большей частью состояло из некогда лояльных королю генералов, впоследствии переметнувшихся на сторону Республики, а затем – и канцлера. И именно с их ликвидации начался подлинный разгром армии Канцлера.
По обе границы царило не меньшее «веселье». С подозрительной синхронностью в Минатан и Фалькенар начались волнения, быстро переросшие в армейские бунты, которые, судя по развитию событий, в ближайшее время должны были вылиться в настоящую гражданскую войну. Рядом с подобными статьями часто были напечатаны призывы отправиться добровольцем или отправить припасы для защиты народного правительства в одну из стран.
После этого Ритемус стал смутно понимать, почему его убрали так быстро и жестко, но каким образом он мог помешать этим процессам, пока себе не представлял. Может, его действия поставили под угрозу разрыв союза Канцлера и Императора? Но во время вылазок и нападения его отряд не пленял и не убивал никого выше майор-лейтенанта званием.
Временами на него находила меланхолия. Он жив, вокруг него тишь да гладь, война почти закончилась. Но действия его приближенных и Энериса с Либертаса оставались загадкой. Значит, они решили, что он зашел в чем-то слишком далеко? Он бы подумал, что его выбросили за ненадобностью, но он же жив? Убирают за ненадобностью по-другому – случайным выстрелом в переулке или ударом ножом в грудь.
Ему ничего не оставалось кроме как ждать. Некий благодетель передавал ему фрукты и мясо, разбавлявшие не особо разнообразное больничное меню, но узнать, кто это и как можно связаться с его товарищами, было не у кого. Медсестры лишь пожимали плечами, лечащий врач таинственно пожимал плечами и уводил разговор в совершенно иное русло, а если Ритемус повышал тон, врач мгновенно хмурился и грозил вообще прервать поступление какой-либо информации, и тогда минор-легионис отступал.
После трех недель пребывания в больнице его навестили Тумасшат и Булевис.