Лилии над озером

Я долго плакала, когда он поел, сидя рядом с ним и гладя его небритую щеку… Этот истаявший, исхудавший мужчина был сейчас физически лишь половиной того Александра, к которому я привыкла. Как влить в него жизнь? Как отогнать смерть? Мне вспоминалось, как он спас Жанно, когда мой сын погибал от дифтерии, а я погибала вместе с мальчиком, понимая, что не перенесу, если с малышом случится самое страшное. Он нас обоих тогда, по сути, вырвал из рук смерти. Есть ли на свете человек, которому я была бы обязана большим? Как отплатить ему тем же, как задержать его здесь, по эту сторону?!

И какой была моя благодарность ему все эти годы? Ситуация нынче была такой драматической, что, отчаиваясь, я винила сейчас только себя в том плохом, что произошло между нами за прошедший год. Я изменила ему с Талейраном, c этим умником-ренегатом, ловким, но презираемым в роялистских кругах, унизив мужское достоинство Александра, – изменила лишь потому, что не вынесла долгих месяцев одиночества. Почему я была так слаба? Какая пелена упала мне на глаза, когда я допустила подобное, будучи женой герцога и будучи до такой степени ему обязанной?

Что будет, если он умрет, оставаясь в таком разладе со мной, ведь, в сущности, мы помирились только формально? Прощу ли я себе когда-либо все это? Господи, мне даже не представилось шанса загладить свою вину, доказать, что я не такая уж и плохая жена, что, оступившись раз, я больше никогда не сделаю ничего подобного… Я плакала, упав на колени у постели Александра, и молила Бога только об этом: чтоб Он оставил его мне и дал нам обоим еще один шанс построить семью и оценить друг друга.

После этого случая Александр стал понемногу есть, но его часто рвало тем, что он съел. Я носила ему питье понемногу, как младенцу, каждые три часа: может, хоть что-то пойдет ему на пользу и поддержит силы.

Темноты я ждала со страхом, ибо ночи были особенно тяжелы. Будто силы зла начинали властвовать: жар повышался, бред усиливался, сухой кашель сотрясал грудь Александра. Я боялась ночью уйти и оставить его на служанок, поскольку ни одной из них не доверяла полностью. Некоторое чувство доверия вызывала лишь Элизабет, но ее услуги были нужны еще и больной Анне Элоизе. Гариб подменял меня на рассвете, когда я совсем засыпала.

Так что ночи мы проводили с Александром вдвоем. В бреду он сжимал мою руку горячими пальцами, шептал, бормотал или вскрикивал. Я мочила платок в холодной воде, вытирала ему лицо, но герцог почти не замечал моих прикосновений, а платок очень быстро высыхал. Глаза у меня слипались, голова бессильно валилась вниз, я начинала дремать, чтобы проснуться от первого же хриплого стона, и снова залиться слезами: Боже, когда же это все повернется к лучшему?

К утру жар по обыкновению спадал, и надежда возвращалась ко мне: хвала Пресвятой Деве, еще одна ночь прошла, и он выстоял, выдержал! Каждое утро, которое он встречал живым, я воспринимала как собственную маленькую победу, и это ощущение на время даже снимало с меня усталость. Пользуясь такими минутами, я с удвоенной силой ухаживала за ним: умывала лицо и руки, причесывала густые жесткие волосы, сбившиеся за ночь метаний в колтун.

Потом… потом, увы, наступал час перевязки – процедуры, повергавшей меня в ужас. Поврежденной руки мы не касались, а когда случайно Гариб задел ее, герцог ужасно закричал. Запекшиеся бинты отрывались с трудом. Иногда Александр был в таком беспамятстве, что ничего не чувствовал, а иногда я зажимала уши, чтобы не слышать его стоны.

Рана в боку – глубокая, рваная – заживала медленно, по правде говоря, вообще не заживала, ибо постоянно кровоточила. И, конечно, самым главным врагом была лихорадка. Я постоянно жила под гнетом того, что смерть ходит где-то поблизости, что в любой момент может случиться самое ужасное, и только усилием воли заставляла себя не концентрироваться на подобных мыслях.

Вдобавок и мое собственное состояние нельзя было назвать превосходным. К следующему понедельнику я уже валилась с ног. Спала я урывками, в те утренние часы, когда меня подменял Гариб, да и в эти часы я не могла толком забыться из-за страха за Александра. От недосыпания у меня воспалились глаза, лицо осунулось, движения замедлились, я, казалось, едва волочила ноги. Я не смотрелась с зеркало, не причесывалась, и волосы у меня свисали слипшимися прядями. Иной раз я ощущала себя сомнамбулой, которой движут лишь две мысли: дождаться, чтобы Александр пришел в сознание, и выспаться.

«Боже, неужели именно сейчас Ты заберешь его? – спрашивала я и в своем отчаянии обращалась к аргументам, которые раньше сама отвергала: – Ведь он сражался за Тебя, за веру, за священников, против республиканцев! Неужели он был не прав? Неужели его силы этой борьбе уже не нужны Тебе?» В душе я, конечно, понимала, что мой муж совершил довольно много грехов. Он убивал, и не раз. Но я так любила его, что порой была твердо уверена, что сумею спасти Александра силой этого чувства.

У меня было не очень много возможностей для того, чтобы вникнуть в подробности случившегося несчастья, но в конце концов ход событий стал мне понятен. 31 августа 1799 года отряд Александра, встречавший барку с английским оружием, был застигнут редким нынче отрядом береговой охраны. Три пули поразили его на месте, четвертую, едва не задевшую сердце, выпустил, на миг обернувшись, убегающий синий солдат. Этот поход вообще был трагичен, ибо погибло двенадцать шуанов – три четверти того состава, что был тогда на берегу близ Сен-Мало.

Я узнала все это у местной повитухи. Она приходила к раненому, готовила травяные отвары – от жара, кровотечения, рвоты, от злых духов и колдовства лесных фей. Ее снадобья, увы, не очень-то помогали. Я дожидалась доктора, и д’Арбалестье, наконец, приехал – в понедельник вечером.

–– Боже! – воскликнул он, едва взглянув на меня. – Вы сами похожи на умирающую, мадам.

–– Он не пришел в сознание, – сообщила я, словно не слыша его слов. – У него, как и прежде, жар… ах, я не знаю, как все это может так долго продолжаться!

–– Не могу вас успокоить, мадам герцогиня, ибо точного срока нет… Но, может быть, беспамятство – это и к лучшему, так он меньше страдает.

Он сделал перевязку, осмотрел раны, смазал их чем-то, похвалил меня и оставил какие-то порошки на туалетном столике.

–– Главное, мадам, укрывайте его. Ему необходимо тепло.

–– Но как же? Он весь горит, доктор!

–– Укрывайте, даже если он сопротивляется. Не ленитесь. Кладите горячие кирпичи, завернутые во фланель, ему в ноги. С потом выходят все вредные вещества… А в остальном – будем надеяться на Бога.

–– А каким вы находите его состояние?

–– Скажу вам честно, не самым лучшим. Однако господин герцог выдержал столько дней и остался жив. Так что надежда есть… Да, кстати: давайте ему красное вино по ложечке в час, это приободрит его.

Окинув критическим взглядом мою фигуру, д’Арбалестье мягко заметил:

–– А вам я настоятельно рекомендую отдохнуть, мадам. Если вы хоть немного дорожите своим ребенком, забудьте о муже, выпейте молока с медом и хорошенько выспитесь. Без сна вы долго не продержитесь.

Он удалился, пообещав, что заедет на днях. Я знала, как опасны сейчас дороги, поэтому ценила то, что он все еще к нам ездит. Что же касается сна, то, конечно, за совет я была ему благодарна, но выполнить эту рекомендацию тотчас не могла себя заставить. Сейчас были другие дела. Разве не говорил доктор о красном вине?

Я поднесла к губам Александра ложку вина и почти насильно влила ему в рот. Потом стала готовить для него питательный напиток. Все продукты у меня были здесь, не приходилось бегать на кухню… Я подбросила ароматных трав в очаг, подвесила к крюку в камине чайник и пошла к столу, чтобы взбить яйца. Двигалась я неуклюже, ибо сильная усталость растекалась по всем членам, в ушах шумело. В какой-то миг у меня так закружилась голова, что я, сделав неловкий жест, уронила на пол ложку. Выругавшись, я побрела к звонку, чтобы позвать служанку. Заниматься еще и уборкой – это уже будет слишком для меня… Я позвонила, намочила платок, положила его на лоб Александру и вернулась к столу.