Страница 57 из 71
Пока Морнан Тибальт валялся в госпитале, оплакивая свой утраченный пальчик, а Империю, прознавшую про альтдорфские восстания, лихорадило, именно граф Рудигер созвал коллегию выборщиков и еще девятнадцать баронов из лучших семей в своем охотничьем домике. Там они разработали план, позволивший предотвратить революцию.
«Мы снова будем Непобедимыми», - сказал он, и Империя вспомнила былые дни, дни политиков-воинов вроде графа Магнуса Шеллерупа. После месяцев кровопролития все вновь склонились перед Домом Вильгельма Второго.
В этом же году, позднее, граф Рудигер и Император собирались встретиться вновь на церемонии по поводу вступления принцем Люйтпольдом в пору зрелости. Там должны были собраться и выборщики, и девятнадцать баронов. И Морнан Тибальт боялся, что тайное совещание между этими потомками великих родов Империи может привести к ниспровержению одного серого сына клерка.
«Граф должен умереть, - сказал ей Тибальт, - и таким образом, чтобы эта смерть не вызвала вопросов. Если получится, несчастный случай. Если придется, простое убийство. В любом случае указующий перст должен быть направлен в другую сторону. Фон Унхеймлих - охотник, самый лучший в Империи. А вы, мадемуазель Дьедонне, хищница. Полагаю, что ваше противостояние будет захватывающим».
У Тибальта уже имелась в нужном месте одна марионетка, Бальфус. Но проводник был просто шпионом. А министр нуждался в убийце.
Женевьева отвечала требованиям.
Бальфус окончил свое богоугодное занятие и поднялся. «Интересно, - подумала Женевьева, - на каком крючке Тибальт держит его?» Должно быть, знает насчет проводника нечто такое, что могло бы уничтожить его.
Он не упоминал про ее сегодняшнее прегрешение. Как бы там ни было, благодаря этой ошибке она еще больше будет казаться пустоголовой куклой. Теперь граф, может, и презирал Женевьеву в высшей степени, но не опасался, не подозревал ее.
Она вспомнила, как он вел себя в лесу. Его обращение с сыном, Доремусом. Его нетерпимость и раздражительность.
Он обозвал ее вампиршей-потаскухой.
Ее клыки уперлись в нижнюю губу, и она ощутила их остроту. В глазах ее, должно быть, вспыхнул красный огонь.
Она вспомнила Доремуса, глотающего кровь единорога, чтобы стать мужчиной. Она слышала про этот обычай, но никогда не видела, чтобы ему следовали. Ее потрясло такое варварство. А она, родившаяся в эпоху варварства и пережившая ее, испытывала ужас при виде подобных вещей.
«И в качестве повода к размышлению, - сказал Тибальт, - у графа есть сын и наследник, Доремус. Как мне говорили, весьма чувствительный юноша. Надежда рода фон Унхеймлихов. У него нет ни братьев, ни кузенов, чтобы унаследовать имя. Кажется маловероятным, чтобы этот Доремус смог заменить отца среди девятнадцати, но я терпеть не могу оставлять оборванные нити. У них есть обыкновение цепляться за что-нибудь, и тогда распутывается весь клубок. После устранения графа позаботьтесь и о сыне тоже. Как следует позаботьтесь о сыне».
3
- Графиня Серафина была красивой женщиной,- сказал граф Магнус.- Это трагедия - умереть такой молодой.
Доремус смотрел на портрет, висящий в столовой, размышляя, что скрывалось за лицом матери, которой он никогда не знал.
Она была изображена в лесу, стоящей на коленях возле ручья, среди весенних цветов. В ее острых тонких чертах проскальзывало невозможное сходство с эльфами. А деревья отбрасывали тени на ее лицо, словно живописец провидел несчастье, которое погубит ее. Двадцать лет назад в этих самых лесах она упала с лошади и сломала свою тонкую шею.
- И если когда-нибудь ты склонен будешь судить своего отца слишком строго, мой мальчик, вспомни про его великую утрату.
Магнус положил ладонь ему на шею и ласково сжал, ероша волосы.
- Какая она была, дядя?
Магнус стал для него «дядей» еще в детстве, хотя и не был родным по крови.
Граф улыбнулся той половиной рта, которая его слушалась, и шрамы его порозовели.
- Красивее, чем на картине. У нее был дар. Она делала людей добрее.
- Она была…
Магнус покачал головой, оборвав его на полуслове:
- Довольно, мальчик. У нас с твоим отцом слишком много старых ран. И они болят с прошлой Тихой Луны, когда год идет к концу.
Слуги установили в нише свечи и подали на стол ужин. Ужин охотников. Мясо дневной добычи и лесные плоды.
Его отец сидел во главе стола, осушая уже третий рог с элем, пересказывая дневные подвиги своей теперешней подруге, Сильване де Кастрис, и Ото, который хоть и был на охоте, казалось, слушал рассказ с не меньшим интересом.
Граф уже пришел в себя после недолгой мрачности, в которую повергало его каждое убийство, и оживленно комментировал каждый шаг зверя, каждый скрип лука, каждую судорогу жертвы.
В Сильване было нечто, заставляющее Доремуса вспоминать портрет матери, хотя она, на пороге двадцатишестилетия, уже была на пять лет старше, чем Серафина в момент смерти. Он предполагал, что именно это сходство привлекло отца к непримечательной во всех иных отношениях женщине, не достигшей тогда еще даже брачного возраста младшей дочери - слуги шептались, что она бесплодна, - богатого торговца из Миденхейма. В двадцать шесть Сильвана стала уже старовата для своей роли. Граф всегда предпочитал делить ложе с женщинами-детьми. Доремус с ужасом и смятением отметил, как смотрел его отец на вампиршу Бальфуса. Рудигер видел только шестнадцатилетнее лицо, а не шестисотлетнюю душу.
Граф взял невидимый лук и скупо улыбнулся, демонстрируя свой верный прицел.
Ото Вернике пил наперегонки с Рудигером, и это уже становилось заметно. Он был магистром ложи, организованной Лигой Карла-Франца при Альтдорфском университете, и тем самым удостоился покровительства графа, некогда тоже занимавшего эту должность.
Ото был великим князем чего-то загадочного, выдвинувшимся из себе подобных заурядностей не благодаря каким-то воинственным подвигам его семьи, но потому, что льстивый ростовщик, его дед, открыл неограниченный кредит выборщику-моту. После этого семестра Ото должен был покинуть университет, чтобы предаваться любимым забавам - азартным играм, распутству, пьянству, дракам, мотовству - где-нибудь в другом месте, и в его обязанности входило избрать своего преемника. Для Рудигера было важно, чтобы Доремус стал следующим магистром и продолжил семейную традицию. Доремус являлся членом Лиги Карла-Франца, но редко участвовал в ее легендарных разнузданных празднествах, причисляя себя к существовавшей в университете группировке более прилежных студентов, «чернильниц».