Страница 2 из 9
Публиковавшиеся в этих рамках тексты были созданы в разное время: здесь и дневники различных периодов, и воспоминания, записанные во время оттепели или в 1970‐е годы, и дневники, мемуары, записки и проч., написанные уже на закате советского периода.
Большинство опубликованного проникнуто пафосом раскрытия «страшного прошлого», но раздавались и голоса тех, кто к советской власти претензий не имел и тем не менее стремился свидетельствовать о своей трудной жизни. (Ностальгия по советскому, ставшая к концу 1990‐х – началу 2000‐х годов значительным явлением в общественном сознании и массовой культуре, в этом мемуарном потоке была незаметной.)
Для тех, у кого не было доступа к печати, существовали другие возможности: архивы. Для жертв репрессий – местные филиалы «Мемориала» (основанного в 1988 году). Другая независимая общественная организация, созданная в 1988 году, «Народный архив», принимала мемуары, дневники и другие документы частной жизни от всех (включая и тех, кто жертвами себя не считал), и объем собранного был весьма значителен5. (Позже функцию хранилища и обнародования частных документов взял на себя интернет.)
Многие авторы или публикаторы заявляют о своих интенциях: свидетельствовать о своем времени. Проникнутые сознанием исторической значимости своего опыта и ощущением конца, мемуаристы стремятся и отметить, что они пережили, и помянуть погибших, и обвинить, и покаяться, и донести на других. Налицо также и социальный заказ на жизнь знаменитых людей, и непреодолимое желание профессионального писателя написать о себе самом, и побуждение ученого превратить собственную жизнь в объект исследования, и жажда рядового человека оставить свой след в печати, все это – в новых условиях, когда люди получили доступ к публичной сфере.
Нет сомнения, что появившиеся тексты различны между собой; различаются и функции, которые они выполняли для авторов и для читателей.
И тем не менее я думаю, что можно говорить об общей тенденции: опубликованные в конце советской эпохи, совпавшей с концом XX века, такие мемуарно-автобиографические издания стремятся сделать индивидуальную жизнь частью истории (даже недавнее прошлое, вчерашний день историзируются). Большинство (даже лояльные советские граждане) пишут о катастрофическом опыте – о революции, сталинском терроре, войне, причем те, кто не заметил террора (а есть и такие), помещают катастрофу в контекст Великой Отечественной войны. Главное, что объединяет эти тексты, – это стремление сделать описания частной и, более того, интимной жизни публичными как исторические свидетельства катастрофического советского опыта. В этом смысле я считаю эти тексты феноменом «исторического сознания» (об этом еще пойдет речь).
В этой книге я рассматриваю разнородные тексты, независимо от того, когда они написаны, как единый корпус, принадлежащий к историческому моменту – «долгим девяностым годам» (от конца 1980‐х до начала 2000‐х). Повторю, что к началу 2000‐х годов поток таких документов стал иссякать, хотя отдельные тексты продолжали появляться и позже – не только без претензий на политическую значимость, но уже и вне заметного культурного течения6. Именно в 1990‐е годы дневники и мемуары советского опыта были собраны, отредактированы, обрамлены (предисловиями и примечаниями) и помещены в публичном пространстве. Этот исторический момент – конец советской эпохи.
Авторы, тексты, читатели
Сделаем несколько предварительных замечаний об авторах и текстах, приведем примеры (многие из них будут в дальнейшем рассмотрены подробнее).
Кто именно выступал тогда с мемуарами (воспоминаниями), дневниками, записками? Как будто бы все: люди разных поколений, профессиональные писатели и полуграмотные крестьяне, известные деятели (писатели, актеры, политики) и «обыкновенные», или «рядовые», люди7.
Жертвы и критики советской власти преобладали в это время в печати над лояльными советскими гражданами, и узники сталинского ГУЛАГа занимали особое место, однако и власть имущие, от лагерных охранников до соратников Сталина и их детей, также были представлены.
Интеллигенты составляли большинство. Многие пишут с сознательной позиции «русской интеллигенции». Но существует и явная тенденция предоставить слово «народу», парадоксальное желание услышать «голос человека, за которого всегда писал интеллектуал»8.
Такова, например, судьба записок деревенской женщины Евгении Григорьевны Киселевой (1916–1990). Ей хотелось увидеть историю своей трудной жизни в кино, которое она собиралась назвать собственным именем: «Кишмарева – Киселева – Тюричева» (девичья фамилия и фамилии двух мужей). Будучи едва грамотной, она написала свою жизнь как могла и послала тетрадку на киностудию. После долгих приключений в 1996 году ее записки были опубликованы в виде книги, с помощью лингвиста и социолога, которые не только расшифровали и прокомментировали малопонятный текст едва грамотной женщины (оказавшийся к тому времени в «Народном архиве»), но и снабдили его своей интерпретацией (на обложке стоят имена публикаторов)9.
Литераторы всегда имели склонность публиковать автобиографии, однако в конце 1980‐х годов количество и интенсивность таких откровений превзошли установившиеся масштабы. Многие тексты или варианты текстов публиковались снова и снова. В основном в печати появлялись автоописания тех писателей, которые спешили предать гласности свою нелюбовь к советской власти.
Именно писатели проявили отчетливую тенденцию раскрыть подробности своей личной жизни – под знаком исторической значимости интимности.
Возьмем, например, поэта Давида Самойловича Самойлова (1920–1990): его личная жизнь и потаенные мысли были обнародованы в целой серии дневников, записей и мемуаров, изданных и переизданных с активным участием вдовы автора, начиная с года его смерти. Здесь и ежедневная хроника мыслей – «Поденные записи» (1990–1992; 2002), и хроника бытовых событий – «Общий дневник» (1992), и мемуарные эссе – «Памятные записки» (1995), и записки о семейной жизни – «Перебирая наши даты» (2000); и этот корпус разнообразных текстов документирует всю жизнь Самойлова, почти совпавшую с советской эпохой10.
Драматург Леонид Генрихович Зорин (1924–2020) опубликовал «мемуарный роман» «Авансцена» (1997), в котором на сцене выступает он сам в период с 1934 по 1994 год, а сюжетной нитью является конфронтация автора с советской властью – драматическая борьба за постановку своих пьес. Издал он и том разрозненных заметок «Зеленые тетради» (1999); в предисловии указывается, что автор вел дневник, пока не опубликованный11.
Писатель Юрий Маркович Нагибин (1920–1994) предоставил свой шокирующе откровенный дневник (за 1942–1986 годы) для публикации еще при жизни, но умер прежде, чем рукопись вышла в свет. Стоя у тела писателя во время похорон, его издатель, подготовивший дневники к печати, чувствовал, что истинную жизнь Нагибина знал он один. (При этом он подумал, что «дневник при жизни нужно хранить в столе»12.) Нагибин документировал в дневнике свои конфликты с властью – борьбу против цензурных искажений своих книг и фильмов и за возможность заграничных поездок. Он представил и сложную картину собственной интимной жизни – запутанную историю своего происхождения, шесть браков и далеко не конвенциональный домашний быт. Годом позже, продав тридцать пять тысяч экземпляров, тот же редактор выпустил второе издание дневника Нагибина, дополненное научным аппаратом (комментариями, указателем имен и фотографиями). За этим последовали и другие переиздания13.
5
Путеводитель по фондам, изданный в десятую годовщину «Народного архива», указывает, что в хранилище имеется более чем 100000 документов (Центр документации «Народный архив»: Справочник по фондам / Сост. Г. С. Акимов и др. M., 1998). Имеется и библиографический указатель опубликованных архивных документов – Открытый архив: Справочник опубликованных документов по истории России XX века из государственных и семейных архивов (по отечественной журнальной периодике и альманахам 1985–1996 гг.) / Ред. И. А. Кондакова. 2‐е изд. М.: РОССПЭН, 1999.
6
Некоторые из публикаций более позднего времени вызвали значительный отклик в критике, среди них: Шапорина Л. В. Дневник. Т. 1–2. М.: Новое литературное обозрение, 2012; Островская С. К. Дневник. М.: Новое литературное обозрение, 2013; 2‐е изд., 2018. Отметим также вызвавшие большой резонанс устные воспоминания Лилианны Лунгиной, представленные в документальном пятнадцатисерийном фильме Олега Дормана «Подстрочник» (2009) и в основанной на фильме книге: Дорман О. В. Подстрочник: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана. М.: Corpus, 2010. Существует и текстовый корпус личных дневников «Прожито», созданный в 2014 году при Европейском Университете в Санкт-Петербурге: https://prozhito.org/about. Эти замечательные тексты и проекты остались вне внимания в моей книге, рассматривающей тексты, которые принадлежат к девяностым годам (к тому же моя книга впервые опубликована в 2009 году).
7
Приведу примеры публикаций, эксплицитно отмеченных самими авторами как жизнеописания «рядового» или «обыкновенного» человека: Дурнов Л. А. Жизнь врача: Записки обыкновенного человека. М.: Вагриус, 2001; Маньков А. Г. Из дневника рядового человека (1933–34 гг.) // Звезда. 1994. № 5. С. 134–183; 1995. № 11. С. 167–199. Последний пример показывает относительность категории «рядового» человека: опубликованный известным советским историком А. Г. Маньковым, это дневник молодого Манькова – рабочего и студента; во втором издании, в серии «Дневники и воспоминания петербургских ученых», определение «рядовой человек» исчезло из заглавия: Маньков А. Г. Дневники 30‐х годов. СПб.: Европейский дом, 2001. (Серия «Дневники и воспоминания петербургских ученых»).
8
Приведу примеры публикаций (сделанных не самими авторами, а исследователями-профессионалами) дневников и воспоминаний крестьян и рабочих, отмеченные как таковые: Дневные записи усть-куломского крестьянина И. С. Рассыхаева (1902–1953). M., 1997; Дневник тотемского крестьянина А. А. Замараева: 1903–1922 годы. M.: Ин-т этнологии им. Миклухо-Маклая РАН, 1995; Воспоминания работницы М. Н. Колтаковой: «Как я прожила жизнь»: Публикация и исследование текста / Подг. текста, предисл. и комм. Б. И. Осипова. Омск: Омский гос. ун-т, 1997 (Серия «Народные мемуары», 2). Фраза «голос человека, за которого всегда писал интеллектуал» заимствована из: Козлова Н. Н. Горизонты повседневности советской эпохи: Голоса из хора. М.: Ин-т философии РАН, 1996. С. 65 (в этом исследовании используются документы из «Народного архива»).
9
Козлова Н. Н., Сандомирская И. И. «Я так хочу назвать кино». «Наивное письмо»: опыт лингво-социологического чтения. М.: Гнозис, Русское феноменологическое общ-во, 1996.
10
Самойлов Д. Из дневника // Литературное обозрение. 1990. № 11. С. 93–103; 1992. № 5–6. С. 5–56; 1992 № 7–9. С. 52–61. Его же. Поденные записи (Из дневников 1971–1990) // Знамя. 1992. №2. С. 148–174; 1992. № 3. С. 132–166; Общий дневник [1977–1989] // Искусство кино. 1992. № 5. С. 103–119; Памятные записки. M.: Междунар. отношения, 1995; 2‐е изд.: М.: Время, 2014. Он же. Перебирая наши даты. М.: Вагриус, 2000. Он же. Поденные записи. М.: Время, 2002. Имеются и более поздние издания.
11
Зорин Л. Авансцена: Мемуарный роман. М.: Слово, 1997. Он же. Зеленые тетради М.: Новое литературное обозрение, 1999.
12
Кувалдин Ю. Нагибин // Невское время. 13 марта 1996. Эссе перепечатано в издании дневника 1996 года.
13
Нагибин Ю. Дневник / Ред. Ю. Кувалдин. M.: Книжный сад, 1995; 2‐е изд., доп. и сверенное, 1996. Среди переизданий: М.: АСТ, Олимп, Астрель, 2001; М.: АСТ, Люкс, Neoclassic, 2005; М.: РИПОЛ классик, 2009 и 2010. Цитирую (с указанием страницы в тексте) по изданию 1996 года.