Страница 67 из 77
И она знала лучше, как всегда.
— Джек! — умоляла она, ее глаза были неистовы, — ты должен уйти. Ты должен спасти себя!
И Кроу посмотрел ей прямо в глаза и сказал, — Мы поглядим.
И она знала, что она проиграла.
— По крайней мере забери Даветт.
— Я уже позаботился об этом, — прошептал ей Джек — Я возложил это на Феликса.
И она почти улыбнулась.
— Вовремя.
Затем она вздохнула и отвернулась на минутку. Когда она повернулась, ее глаза были полны слез и она потянулась своей бледной, тонкой рукой, и он наклонился, чтобы она смогла приласкать его грязное, небритое лицо.
— Джек… — вздохнула она. — Милый Джек. Ты всегда… Ты всегда был таким хорошим мальчиком…
И он не плакал, потому, что не мог позволить ей выносить это, тоже. Но его глаза были горячи и ее крошечные пальчики на его лице были самым мягким прикосновением, которое он когда либо знал.
Затем она отвесила ему игривую пощечину и толкнула его.
— Где моя сумочка? — потребовала она. — Я должна испугаться.
— А? Ты выглядишь прекрасно… — пролепетал Кроу.
— Что ты знаешь об этом? — ответила она своим голосом леди. — Найди мою сумочку, пожалуйста.
Поэтому он порылся и нашел ее и открыл и передал ей.
— O, хорошо, — сказала она, заглянув внутрь. — У меня есть зеркальце. Теперь, беги.
Джек нахмурился.
— Ты не думаешь, что тебе следует отдохнуть? Или…
— Я повторяю: что ты знаешь об этом? Теперь пошел прочь.
Он встал, колеблющийся.
— Я позову Даветт, — предложил он.
— O, пожалуйста, Джек. Я думаю, я смогу наложить макияж после стольких и стольких лет. Все вы: оставьте меня одну, наедине с собой, ненадолго. Пожалуйста!
— Ладно, o'кей, — пробормотал он, поворачиваясь, победила еще раз. И он зацепился за занавеску, развешенную вокруг ее кровати и информировал Даветт и ушел, поискать остальных.
Стакан воды на больничном подносе был рядом, но ей потребовалось много времени, чтобы дотянуться до него и усилие исчерпало ее. Она откинулась на подушку, осторожно, чтобы не расплескать чашку, и остановилась на мгновение. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, и попыталась очистить свой разум, но вместо этого увидела дом в Пеббл Бич и она увидела зоопарк и увидела лица всех своих мальчиков, которые умерли.
— Пожалуйста, Боже! — прошептала она. — Нет больше их. Нет больше…
И она наклонилась вперед и пошарила одной рукой в своей сумочке и таблетки все еще были там, где они были в прошлом году.
Мои мальчики.
Глава 28
Омерзение стало охватывать Феликса, когда ему пришлось закрыть Антвар Салун.
Он должен был это сделать. Это задерживало его возвращение в больницу, но он не мог заставить своих клиентов и сотрудников сидеть в неведении вокруг этого места, пока вампиры блуждали в поисках владельца.
Нет. Он должен был сделать это. И это заняло полчаса.
Но затем, сидя там, за своим столом, со своей заключительной запиской к своим сотрудникам и их чеками, подписанными для всех, это начало доходить до него. Отстой. В целом, бесполезный, никчемный грязный отстой попал к нему. Проклятье! Это было похоже на то, что он прожил большую часть жизни, так или иначе, и он был должен потерять даже это? Дерьмо.
Джек Кроу и Крестоносцы. Благородный и смелый и жесткий и все остальное.
Но проигравшие. Проигравшие потому, что они теряют.
Ни за что они не уйдут сегодня вечером. Ни за что они не остановят вампиров в этой больнице. Свидетели? Черт, вампирам все равно, и, во всяком случае, кто поверит в это? И кто поверит увидев это? Пару дней спустя — все будут рассматривать их, как будто они были съеденными орехами — и даже очевидцы подумали бы, что им показалось.
Tе единицы, что выживут, во всяком случае.
Дерьмо.
Кроу теряет — сколько? Шесть, семь человек? И он отправляется в Рим и возвращается назад с чем? Один священник. Отец Адам был очень хороший человек. Ладно, более чем хороший. По факту…
Но он был всего лишь только одним парнем. Кроу должен был вернуться назад с дюжиной людей, все священники, и епископом, собственной персоной.
Но он этого не сделал. Он не сделал много чего, и из-за этого они все умрут.
Он развернулся в своем крутящемся кресле и посмотрел в окно, открывающее вид на бар. Только теперь в баре было темно. Единственное, что он смог увидеть, свое собственное лицо, отразившееся в стакане, в свете настольной лампы.
Все собираются умереть.
Я собираюсь умереть.
— Ты собираешься умереть, — сказал он вслух. — Сегодня ночью.
Дерьмо. Это даже звучало недостаточно драматично.
Если бы это был кто-то еще кроме Аннабель… Ладно, если бы это была она, конечно, Даветт, ему пришлось бы это сделать. И может быть…
Но не в этом был проклятый вопрос.
Проклятый вопрос был в том, что они теряют.
И вампиры собираются выиграть, эти скользкие, сальные, кровососущие ебари, собираются довести дело до конца. Это действительно раздражало его. И понимание того, что они сидели здесь, в его баре, пока его официантки и бармены обслуживали их, потому, что они не знали. Они были клиентами. Этих несчастных ублюдков принимали за настоящих, живых людей те, кто этого не знал. Как будто они действительно не нечисть. Как будто они действительно принадлежали к человеческому обществу, а не… к чему? Чего они в действительности заслуживали?
Канализации.
— Я собираюсь умереть, — сказал он снова.
И затем он развернулся к своему столу и написал то, что, как он надеялся, является правовым документом и надеялся, что он написал ее имя правильно. Затем он положил это в конверт, надписанный как — Последняя Воля и Завещание, — и засунул его за заднюю обложку своей чековой книжки. Они найдут его.
Паршивый Кроу с его самурайской хуйней. Мы уже мертвы, так что, ничто не имеет значения, но Стиль! Говно! И это его оправдание за поражение? Потому, что единственное, что может быть хуже, чем позволить вампирам свободно исчезнуть, это проиграть первым.
Дерьмо!
Он отступил от своего стола и оглядел комнаты в последний раз, несколько фотографий на стене, несколько сувениров, несколько безделушек. Маловато, после тридцати с лишним лет.
Ладно… тогда… поебать.
Поебать!
По крайней мере, он был чертовски уверен, что сделает им больно первым.
И он остановился и вновь посмотрелся в стакан, рассмеявшись.
Рассказывай о своей самурайской хуйне.
Феликс заблудился в обширном комплексе Паркленд Хоспитал, пытаясь найти новую дорогу от того места, где он припарковал моторхоум. Ему потребовалось десять минут, чтобы наконец завернуть за угол и увидеть знак ОТДЕЛЕНИЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ/ЭКСТРЕННОЕ. Под знаком, на диване у стены, сидели Кот и Даветт. Адам стоял у стены рядом с ними.
Даветт плакала.
— Что? — заорал он, бросаясь к ним.
Даветт отняла руки от лица и оно было красным и блестело от слез, текущих по ее щекам.
— O, Феликс! — воскликнула она. — Аннабель умерла!
И она вскочила и обняла его и зарыдала, как ребенок, ее хрупкие ребра вздымались под его грубыми руками. Он поддерживал ее и тихо поглаживал. Помимо нее, Адам, все еще прислонившийся к стене, его лицо было суровым и бледным. И на диване, Кот выглядел намного хуже, глядя прямо перед собой, буравя глазами пустоту.
— Я не понимаю, — произнес Феликс. — Доктор сказал…
— Она убила себя, Стрелок, — выкрикнул Кот замогильным голосом.
— Снотворные таблетки, — добавил Адам тихим голосом.
— Но… почему?
Кот наконец повернул голову и посмотрел на Феликса и его глаза были жуткими.
— Потому, что она знала, что мы останемся защищать ее. И она… не могла… встать…
И тогда Кот потерялся, сломался полностью. Он рухнул, издавая свои жалобные сухие рыдания, и Феликс подумать не мог, что он выдержит такое, Целка Кот вопит, и даже Даветт, услышав этот ужасный, исполненный муки звук, вырвалась из объятий Феликса и бросилась на диван, обняла его и оба они затряслись и закачались вместе.