Позже (ЛП)

ПОЗЖЕ

Стивен Кинг

Посвящается Крису Лоттсу[1]

«…не откладывайте на завтра».

МАЙКЛ ЛЭНДОН[2]

Я не люблю начинать с извинений - вероятно, есть даже правило против этого, например, никогда не заканчивать предложение предлогом, - но после прочтения тридцати страниц, которые я написал до сих пор, я чувствую, что в этом есть необходимость. Речь идет об одном слове, которое я постоянно использую. Я выучил много четырехбуквенных слов от своей матери и использовал их с раннего возраста (как вы еще узнаете), но в этом слове пять букв. И это слово «Позже», как в выражениях: «Попозже», «Позже я узнал» и «Только позже я понял». Я знаю, что это тавтология, но у меня нет выбора, потому что моя история начинается в то время, когда я еще верил в Санта-Клауса и Зубную Фею (хотя даже в шесть лет на этот счет у меня были сомнения). Мне сейчас двадцать два, а значит это действительно позже, верно? Наверное, когда мне будет за сорок - если, конечно, я так далеко зайду, - я оглянусь на то, что, как мне казалось, я понял в двадцать два, и пойму, что на самом деле многого не понимал. Всегда есть позже, теперь я это точно знаю. По крайней мере, пока мы не умрем. Тогда, наверное, все сведется к выражению до этого момента.

Меня зовут Джейми Конклин, и однажды я нарисовал индейку на День благодарения, которая, по моему мнению, была абсолютной кошачьей задницей. Позже - и не намного позже - я обнаружил, что она больше похоже на то, что выходит из кошачьей задницы. Иногда правда - настоящий отстой.

Я думаю, это страшная история. Зацените.

1

Мы с мамой возвращались домой из школы. Она держала меня за руку. В другой руке я сжимал индейку, которую мы нарисовали в первом классе за неделю до Дня Благодарения. Я так ей гордился, что чуть не срал пятаками. И вот как это делается: вы кладете руку на лист бумаги, а затем обводите карандашом. Получаются хвост и тело. Ну а когда дело доходит до головы, тут уже настоящий полет фантазии.

Я показал рисунок маме, и она вся такая: «да, да, да, просто великолепно, правда, правда», но я не думаю, что она внимательно его рассматривала. Вероятно, её мысли были заняты одной из книг, которые она пыталась продать. «Подогнать товар», так она это называла. Видите ли, мама была литературным агентом. Раньше этим занимался ее брат, мой дядя Гарри, но мама взвалила на шею его бизнес за год до того времени, о котором я вам рассказываю. Это долгая история и конкретный облом.

- Я использовал темно зеленый, потому что это мой любимый цвет. Ты ведь это знала? - К тому времени мы уже почти добрались до нашего дома. Но были все еще в трех кварталах от моей школы.

Она опять вся такая: «да-да-да». И еще:

- Когда мы вернемся домой, малыш, ты поиграешь или посмотришь «Барни» или «Волшебный школьный автобус»[3], мне нужно будет сделать миллион звонков.

Теперь пришел мой черед говорить «да, да, да», из-за чего я заработал тычок и улыбку. Мне нравилось, когда я вызывал у мамы улыбку, потому что даже в шесть лет я понимал, что она воспринимает мир ну очень уж серьезно. Позже я узнал, что отчасти причина была во мне. Она думала, что воспитывает сумасшедшего ребенка. В тот день, о котором я вам рассказываю, она окончательно решила, что я не сумасшедший. Что, должно быть, было своего рода облегчением, а может, и нет.

- Ты никому об этом не рассказывай, - сказала она мне позже в тот же день. - Кроме меня. И, может быть, даже мне, малыш. Ладно?

Я сказал «хорошо». Когда ты маленький и это твоя мама, ты говоришь «хорошо» на все её предложения. Если, конечно, она не говорит, что пора идти спать. Или доесть брокколи.

Мы добрались до нашего дома, и лифт все еще был сломан. Можно сказать, что все могло бы пойти по-другому, если бы он работал, но я так не думаю. Я думаю, что люди, которые говорят, что жизнь, как и дороги, по которым мы идем - это выбор, который мы делаем сами, отъявленные лжецы. Потому что хоть по лестнице, хоть на лифте, мы все равно попали бы на третий этаж. Когда переменчивый перст судьбы указывает на тебя, все дороги ведут в одно и то же место, вот что я думаю. Я могу изменить свое мнение, когда стану старше, но на самом деле я не думаю, что это случится.

- К черту этот лифт, - сказала мама. И добавила: - Ты этого не слышал, малыш.

- Чего не слышал? - сказал я, что вызвало у неё еще одну улыбку. Последняя ее улыбка в тот день, скажу я вам. Я спросил ее, не хочет ли она, чтобы я понес ее сумку, в которой, как всегда, лежала рукопись, в тот день большая, похожая на пятисотстраничный пейджер (мама всегда сидела на скамейке и читала, ожидая, когда я выйду из школы, если погода хорошая).

- Милое предложение, но что я тебе всегда говорю?

- Ты должен сам нести свою ношу, - сказал я.

- Корректамундо[4].

- Это Реджис Томас? - Спросил я.

- Точно. Старый добрый Реджис, который оплачивает наши счета.

- Это что-то о Роаноке[5]?

- Тебе даже не нужно спрашивать, Джейми. - Я не смог удержаться, и хихикнул. Все, что писал старый добрый Реджис, было о Роаноке. Такова ноша, которую он несет в этой жизни.

Мы поднялись по лестнице на третий этаж, где были еще две квартиры плюс наша - в конце коридора. Наша была самой модной. Мистер и миссис Беркетт стояли у двери квартиры 3А, и я сразу понял, что что-то не так, потому что мистер Беркетт курил сигарету, чего я раньше не видел, да и вообще в нашем здании это было запрещено. Его глаза были налиты кровью, а волосы взъерошены и похожи на седые шипы. Я всегда называл его мистером, но на самом деле он был профессором Беркеттом и преподавал что-то умное в Нью-Йоркском университете. Английскую и европейскую литературу, как я позже узнал. Миссис Беркетт была одета в ночную рубашку, а ее ноги были босыми. Эта ночнушка была довольно прозрачной. Я мог видеть большую часть ее причиндалов прямо через неё.

Мама спросила:

- Марти, что случилось?

Прежде чем он успел что-то ответить, я показал ему свою индейку. Потому что он выглядел грустным, и мне хотелось его подбодрить, и еще потому, что я был горд за свою работу.

- Посмотрите, мистер Беркетт! Я нарисовал индейку! Посмотрите, миссис Беркетт! - Я поднес рисунок к ее лицу, потому что не хотел, чтобы она подумала, что я смотрю на ее причиндалы.

Мистер Беркетт не обратил на это никакого внимания. По-моему, он меня даже не расслышал.

- Тиа, у меня ужасные новости. Мона умерла сегодня утром.

Мама уронила сумку с рукописью между ног и прикрыла рот рукой.

- О нет! Скажи мне, что это неправда!

Он начал плакать.

- Она встала ночью и сказала, что хочет пить. Я вернулся ко сну, а когда проснулся утром, она лежала на диване, натянув одеяло до подбородка, и поэтому я на цыпочках прошел на кухню и поставил кофе, потому что думал, что приятный запах ее р-р-разбудит.… должен разбудить…

И тогда он сломался. Мама обняла его так же, как обнимала меня, когда я поранюсь, хотя мистеру Беркетту было около ста (семьдесят четыре, как я узнал позже).

Вот тогда-то миссис Беркетт и заговорила со мной. Ее было тяжело расслышать, но не так тяжело, как некоторых из них, потому что умерла она совсем недавно.

- Индейки не бывают зелеными, Джеймс.

- Ну а моя такая, - сказал я.

Мама все еще держала мистера Беркетта в объятиях, словно укачивала его. Они не слышали миссис Беркетт, потому что не могли, и не слышали меня, потому что занимались взрослыми делами: мама утешала, мистер Беркетт рыдал.

- Я позвонил доктору Аллену, он пришел и сказал, что её, вероятно, хватил удар, - сказал мистер Беркетт. По крайней мере, мне так показалось. Он плакал так сильно, что трудно было разобрать. - Он позвонил в похоронное бюро. Ее увезли. Я не знаю, что буду без нее делать.

- Мой муж сожжет волосы твоей матери своей сигаретой.

И, конечно же, так и произошло. Я почувствовал запах паленых волос, что-то вроде запаха из салона красоты. Мама была слишком вежлива, чтобы сказать ему об этом, но она попросила отпустить ее, а затем взяла у него сигарету, бросила на пол и наступила на нее. Я подумал, что свинячить в общем коридоре было плохим поступком, но ничего не сказал. Я понял, что это особая ситуация.