Дар

  - Нет, всё в норме... только мы изменились, обрюзгли, тяжелее, неповоротливее, что ли, стали. У неё много чего накопилось и у меня. Даже странно, что снова сойтись пытаемся.

  - Ха, скажешь тоже, "обрюзгли". Она всю жизнь спортсменка. Хотя ничего тут странного нету. Сколько мы вместе? Тысячу лет друг друга знаем. Вы должны были сойтись и... может и расходиться не стоило.

  - Жизнь она не одинаковая, Макс. И смерть тоже.

   Дядя Максим помолчал, но всё косился на папу, словно хотел спросить что-то ещё.

  - Я, Крис, не понимаю, - не вытерпел он. - Прости, вот сколько думаю, не понимаю, в голове не укладывается... Двое детей. Ты, конечно, можешь не отвечать, пошёл я нафиг со своими вопросами, но как их можно было оставить?

  - Она и не хотела никого оставлять. Это я виноват. Раньше думал, что мы оба виноваты - отчасти, а теперь понимаю, что виноват я один. Столько раз говорил ей втихую, что она размазня, заперлась дома, ни на что не способна. Вот почему она скрыла обострение сердца. Эту проблему она пыталась решить сама, по-настоящему: по врачам ходила, обследовалась. А я и не знал, на работе. Когда врач заговорил с ней про деньги... она слишком долго затягивала и ничего мне не рассказывала... а когда совсем прижало, плакала и ругала врача, что он мясник, что в ней человека не видит, что привык резать людей, только бы заплатили... Хороший хирург - лучший в городе, и говорил он с ней точно также, как со всеми остальными, а она отказалась от его услуг и ушла. Он её предупреждал: есть опасность. А пока мы другого врача искали, и с этим я тоже созванивался, у неё приступ случился, и всё. И всё...

   Снег падал, но снежинки стали чужие. Словно под снегом стою вовсе не я, не на мне они тают, и не про маму папа сейчас говорит. Мир остекленел, будто я смотрю на него сквозь витрину, сквозь прозрачную коробку с игрушкой.

  - Крис, ты здесь не при чём. Жизнь и правда штука сложная и... женщины, они...

  - Лена бы так поступила? А Мини? Ты сам? Кто-нибудь?.. Нет, Макс, в ней было что-то... наивное, что-то такое... Ангел скажешь - громко. Домоседка скажешь, хозяйка - мало. В ней что-то детское было. Вот мир, а вот она. Если из дома она выходила, на мир кричала, не понимала его, обижалась.

  - И когда не надо было обижаться, надо было переступить через себя, взяла и обиделась? Прости, но так только капризные дети поступают. Каприз, который саму же её до смерти довёл.

  - Я хотел обвинить её, обвинял, а на душе тошно. Будто не я, не врач тот, не мы все, уж прости, правы, а она перед смертью была правее всех, а я не хочу признавать. Она хотела, чтобы все её любили, как маленького ребёнка, и договариваться на что-то другое с людьми не умела. Поэтому и с тобой, Максим, и с Леной она тогда не сошлась.

  - Да, друг. Ты с ней как в берлоге засел... Хочешь знать, вот честно? Мини для тебя как спасение, лучик света, дорожка из леса в город - не чужая дорожка, а твоя, просто забытая, по которой ты двенадцать лет назад не пошёл. Мини служит, квартира у неё своя, матери помогает, двенадцать лет сама о себе заботится. Ей и дальше можно было бы без тебя. Она из тех людей, кто счастье от жизни сама берёт, в одиночку. Так, бойфренды всякие всплывают время от-времени, но это опять же, чтобы жизнь полной казалась. То, что она вспомнила про тебя и пытается сойтись с детьми - это случай. И тебе, именно тебе, этот случай нельзя потерять. Будешь крепко держаться за Хлою, винить себя, мучить, и Мини уйдёт. Будущее своё, прямо скажем, просрёшь. Ты признайся, тебя ведь к ней тянет, после старого вашего романа?

  - Да, в чём-то она осталась прежней, - закивал папа. - Они с Анни похожи, мне кажется скоро сойдутся. Обе из тех людей, кому трудно довериться поначалу, но потом приглядятся друг к другу и будут не разлей вода. Что до нас с Мини... главное - не наделать ошибок. Шаг в сторону, и третьего шанса не будет. На этот поезд мне с трудом удалось заскочить. Если она меня и ждала, то только где-нибудь глубоко в душе, в честь нашей первой любви, очень зыбкое воспоминание. Если я ошибусь, покажу, что чересчур изменился, то останусь один с ребятами.

  - Детям нельзя без матери.

  - Вот именно, что нельзя...

  "Без какой?" - пока Макс курил, а папа допивал из бутылочки, я думала. Потом они повернулись и к дому пошли. Пришлось спрятаться за машинами. Не хотелось к ним на глаза попадаться.

   Когда дверь захлопнулась, я осталась с колокольчиком у крыльца. Глиняный бок нагрелся в ладони. Снег падал и сразу таял на нём, а на куртке перестал таять. Мама умерла, потому что ей врач не понравился. Папа говорил мне другое: пока я в школу ходила, маме дома с сердцем плохо стало. Она ему позвонила по домашнему телефону, он в скорую перезвонил, машина приехала, её в больницу увезли, папа и Тото за ними. Из школы меня забрали знакомые. Папа с Тото только поздно вечером домой приехали, а мама нет... мамы нет.

   Слёзы так и потекли. Почему она не захотела лечиться? Почему нашла такого плохого врача?! Ради нас с Тото, мама!.. Мама!.. Почему тебя не стало, и вместо тебя Минерва?!

  "Вот мир, а вот она", - вспомнила я слова папы. - "...она перед смертью была правее всех...".

   Слёзы остановились. Вторых мам не бывает. Моя мама только одна - во всём мире. Только мама знала, чего не знают другие, чего другие просто не могут понять, а она знала, и потому умерла, а не просто из-за капризов, как Макс сказал. Даже папа не знает. А я, Тото - мы знаем, хоть не сможем сказать.

   Я пошла через засыпанный снегом двор к нашей ёлке, понесла колокольчик для мамы. Он подаренный Максом и Леной, но теперь-то он мой. Снег хрустит у меня под вязаными тапочками, колокольчик позвякивает едва слышно, будто чокаются две кружечки за рождество.

   Колокольчик я привязала на самом виду. Так старалась, что руки все исколола. На ёлке ещё ни игрушек, ни огоньков, а колокольчик мой здесь, ради мамы. Она такая же была: рукодельная, яркая, звонкая, среди тысяч колючих иголок. Мама у меня была только одна, и хоть что про неё говорите, а я о ней никогда не забуду.

   Только повернулась назад, как увидела во дворе собаку. Стоит и смотрит - большая, уши торчком стоят, голова тупоносая, глаза жёлтые, шерсть коричневая. Смотрит, и я тоже смотрю. Меня как к месту прибило. Глазами по земле шарю, обычно я из леса какую-нибудь шишку брала или веточку, а теперь всё снегом запорошило. Обернулась, и давай ёлку дёргать, веточку отрывать, так что колокольчик звенит-заливается, а Бальпёс сзади на меня как наскочит!