Страница 8 из 16
Миле сидел и слушал, как она расплакалась. Своих родителей он плохо помнил. А что с ними? Как они, спустя шесть лет - кто знает?.. Они жили в общежитии, в Фабричном районе.
- Может, если бы не обрывать ей паутинку из головы, мама бы сразу проснулась! Подплетённые к паутинке не спят! Куклы по улицам ходят и ловят детей! Мне так папа рассказывал, и меня к маме не пускал. Но мама бы мне плохо не сделала!
- Конечно бы не сделала. А вдруг... - замялся Миле. - А вдруг нельзя маму твою выпускать пока лекарства от паутинки в голове не найдут? Правильно твой папа комнату закрыл и входить тебе не давал.
Он суетливо схватил ведро и пошёл выливать его в туалет. Альби притихла, лишь иногда вытирала слёзы, и на щеках оставались чумазые разводы извёстки.
"Ну и что, что мы им проиграли? Ну и что, что они нас захватили? Ну и что, что все живут рядом с ними, и не замечают, как будто их вовсе нет! Кто перед ними не пресмыкается, тот их громит! Громить их будем, все ноги им вырвем! Я буду громить! Я сам их раздавлю!", - барабанило в мыслях Миле.
Он остановился у туалетной двери. Альбертина тискала палец и шмыгала носом. За стеклом керосинки дрожал огонёк. На кровати ворох разрисованной бумаги.
"Если они её схватят, то море она никогда не увидит", - подумал Миле. - "Работать она не сможет. Тогда они её..."
Миле с досадой взъерошил волосы. Длинная выдалась ночь.
- Давай спать, Альби. Завтра что-нибудь эдакое приготовлю. А знаешь, что я на чердаке видел?
- Что?
- Кокон от бабочки, красивый такой.
- А саму бабочку видел?
- И бабочку видел: голубая с прозрачными крылышками. В окно упорхнула, на волю.
- Обманываешь?
- А ты мне не веришь? Хочешь, кокон потом покажу?
Альби внимательно к нему присмотрелась и на заплаканном лице появилась улыбка.
- Верю, Миле. Расскажешь мне потом про бабочку ещё. А я нарисую.
***
В большой закопчённой кастрюле на плите закипала вода. На верёвке поперёк комнаты повисла простынь. Один угол пришлось загнуть, чтобы видеть с кровати дымящуюся кастрюлю. Альбертина сидела с полотенцем на голове и в чистой ночной рубашке. На коленях она держала рисунки и показывала Миле свои пейзажи. От неё пахло мылом и свежестью.
- В лесу возле моря пальмы растут. Они высокие и колючие. Но только сверху. Внизу веток нет. Ствол прямой и длинный, так папа рассказывал.
Пальмы не очень похожие, как думал Миле, но Альбертину не прерывал. Она осторожно перебирала листок за листком и невнятно рассказывала.
- Горы возле моря, где папа был. Они тёмные и острые, как трюфели.
- Трюфели - это что?
- Трюфели - это конфета. Ты не ел трюфели?
Альби румяно улыбнулась. Слегка влажные кудри на чёлке блестели.
- Не, мы в приюте конфеты сами делали. Они больше шариками и брусками. А мама мне карамель покупала, когда я дома жил.
При первой встрече Альби показалась Миле тусклой, тяжёлой, тугой, как вылепленный из глины человек. Теперь её хотелось сравнить с солнечным зайчиком - заглянул в окно, пробежал по обоям, и ускользнул из квартиры, как не было.
- Ну, на вкус трюфели шоколадные. А выглядят, как маленькие горы, - отложила Альбертина листок. - А вот звёзды, ночное небо над городом - я видела с крыши.
- Как это с крыши?
- На улицу мне нельзя, там семиножки. А дома у папы был сад на крыше. Там можно ночью гулять и смотреть на город и башни, и на цветы, и на звёзды. Цветы ночью бутонами, но всё равно розовые, синие и белые, как звёзды. Звёзды похожи на цветы в саду! Я спала в гамаке. Потом меня будил папа и уносил вниз, на кровать. Тут я плохо сплю. Здесь душно. В моём саду воздух вкусный. "Пьяный воздух" - так папа говорил. А здесь нет пьяного воздуха. И звёзд тоже.
Альбертина хотела убрать рисунок с крупными жёлтыми звёздами, но Миле задержал.
- И так всю жизнь? Ты выходила только на крышу?
- В сад. Видишь, у меня ведь нет марки, - выставила она руку. На запястье и правда была только чистая кожа. - Детей нельзя без марки показывать. Папа спрятал меня от семиножек.
- Боялся, что тебя заберут.
- Ага. Семиножкам такие как я не нравятся, кто много плачет и жалуется, и просит. Подземный король ест таких. Даже на паутинку не подплетает.
- А откуда семиножки узнали, что ты у отца есть такая? Они, вроде, залезали к вам в дом?
- Они что-то в кабинете у папы искали. Наверное, меня. Сначала папа говорил: они не поймут, что я не у тётки за морем. И мама так говорила. Мне мама и папа всё про семиножек рассказывали. А потом маму на улице папа нашёл. Ей плохо было, на неё семиножки напали. Он паутинку оборвал и принёс домой. Маму положили в комнате на диване, а папа двери закрыл, не дал мне даже на паутинку в голове посмотреть. Я дома по всем коридорам ходила и паутинку искала. Боялась, что семиножки её опять к маме протянут. Папа тоже боялся. Ночью меня разбудил, дал чемодан, и посадил в машину к Марку. Теперь я здесь. А тут сада нет.
- Нас из приюта тоже не больно-то выпускали, - припомнил Миле, хотя это было не совсем правдой. У приюта был ограждённый от остальной части фабричных районов двор, иногда их вывозили на какую-нибудь работу, например, на уборку улиц, сортировку или погрузку. Многие думали, что их так и оставят, как тягловый скот. Воспитатели в приюте, например, годами служили, и все за Семёрок. Такие воспитатели не присматривали, а следили за ребятнёй. И Миле через год полагалось уехать на ферму - так он теперь думал. Но с Биби не сравнить. Её заперли с первого дня оккупации, пусть и с садом на крыше, и вместе с богатым отцом, кто легко достаёт трюфели, но всё-таки в четырёх стенах, без солнца и неба над головой.