Продолжение следует

— Туалеты там, — Ирочка махнула растопыренной пятернёй в угол, где притулились две кабинки, отвечая на ещё невысказанный вопрос. Что же это у вас всё в прихожей, граждане? И туалеты, и кухня… Душ вон открытый… Неаккуратно.

— В какой прихожей? — Ирочка пожимает плечами. — Нормальные гости влетают снаружи. Я же говорю, этим ходом пользуются в основном нелетающие роботы.

Понятно. Но неужели этот вот роскошный холл, эти зеркала и цветы-кораллы — всё для роботов?

Она приближает ко мне глаза.

«Ясно. Ты всё ещё в основном человек, Рома. Да, я помню ваши человеческие дома… В квартирах всё вылизано, а в подъездах — грязь, ободранные стены, мусор на полу. Фасад какой-нибудь конторы выложен полированным мрамором, а во дворе — кучи мусора, какие-то уродливые железные будки и прочее безобразие. Я уж не говорю о ваших… да, заводах. Жуть и кошмар! И души многих, очень многих людей точно такие же — сверху тонкий слой глазури, а внутри — такая гадость… Нет, Рома. Один ваш, человеческий, писатель как-то сказал очень точно — в человеке должно быть всё прекрасно… Тем более это относится к ангелам»

Я привлекаю свою жену к себе. В тебе-то всё прекрасно, родная моя. А мне ещё расти и расти…

Её смеющиеся глаза совсем рядом. Крепкие настойчивые пальчики ложатся на мой затылок.

«Вырастешь. Ну куда тебе теперь уже деваться?»

Долгий, тягучий поцелуй.

— Сейчас попробуем соорудить ужин.

— Это замечательно. А то я уж начал опасаться, что отныне мне придётся питаться исключительно святым духом.

Ирочка звонко смеётся. В воздухе перед ней вспыхивает прозрачное изображение — виртуальный дисплей.

— Вообще-то это не дело, заказывать еду домой, но сегодня так уж и быть, потратимся.

— Аина мне говорила, еда у вас бесплатная…

— Верно. Почти вся бесплатная, за исключением разных вычурных блюд-деликатесов. А вот за доставку надо платить, пусть и немного. У нас тут вообще так — платить надо в основном за свои капризы и причуды. По-моему, это справедливо, разве нет?

— Погоди-ка… — я перехватываю её руку. — Мы не будем платить за капризы и причуды. Если я верно всё понял, тут кругом сады?

— Жадный, да? — Ирочка смеётся.

— Во-первых, не жадный, а экономный. Во-вторых, мне очень хочется посмотреть, как устроен ваш рай. И в-третьих, нам с тобой вовсе не мешает размяться.

Жена прикусила губку, тряхнула кудряшками.

— Ладно. Домовой, явись!

Створки одного из кухонных шкафов раздвигаются, и оттуда вываливается нечто, здорово напоминающее пылесос с несколькими шлангами… ага, с шестью. И шесть коротеньких гофрированных ножек, несущих ярко-красное округлое тело.

— Мне нужны две авоськи.

Устройство целеустремлённо семенит на своих коротеньких ножках, достаёт откуда-то пару сеток-авосек, протягивает Ирочке.

— Свободен! — «пылесос» скрывается в своей нише, створки задвигаются.

— Здорово он тут вышколен. А меня он будет слушаться?

— Разумеется. Скажешь: «домовой, явись» — и он тут как тут, приказывай. Нет, нет — это роботу, вновь явившемуся на свет — Свободен! Это очень простая модель, он даже почти не разговаривает. Есть устройства покруче, даже с мыслеуправлением. Есть и у нас снобы, любители придуриваться. Ну, полетели?

Мы вновь выходим в комнату, сплошь залитую ярким солнечным светом. Становимся на краю. Странно… Только что был полдень, я же точно помню. А сейчас солнце уже явно склоняется к горизонту.

«Чем ты удивлён? У нас тут сутки восемь ваших часов. И наших, кстати. Удобное совпадение»

Точно. Я и забыл. У нас там Земля тоже когда-то вращалась весьма энергично, но за миллиарды лет её здорово притормозила Луна. Эту же планету тормозить было некому. Здешние естественные спутники — их целых три — это просто мелкие астероиды.

«А час у нас делится на восемь (певучее слово) сектов. А каждый сект на восемь (певучее слово) минут. Так что и наши минуты почти те же — их в часе шестьдесят четыре выходит. Всё просто!»

Да, всё у них просто. И в году у них восемь месяцев, кстати. Куда ни кинь — всюду восемь.

— Всё, Рома, полетели, время идёт!

— А это брать?

Тёмно-синий шипастый плод выглядит устрашающе: ни дать ни взять какое-то взрывное устройство, густо нашпигованное шрапнелью.

— Бери, бери, — Ирочка смеётся. — Взрывные устройства тут не водятся.

— А ядовитые растения?

— И ядовитых нет. И даже несъедобных. Все ядовитые растения и тем более твари остались только в заповедниках, на островах. Тут же дети бывают!

Ободрённый Ирочкиными словами, я начинаю грести всё подряд. Вали кулём, потом разберём. Моя авоська уже весомо оттягивает руки. Донесу? Должен… Ого, вот это фрукт!

Висящий на ветке чешуйчатый плод размером со средний арбуз выглядит весьма аппетитно. Я поудобнее устраиваюсь на толстом суку, плотно обхватив его ногами. Берусь за толстую плодоножку. Рывок!

«Плод» издаёт дикий визг, разворачивается и ловко царапает меня когтистой лапой. Я сижу в столбняке, а неведомый зверь, перебирая всеми шестью лапами, подобно древесной ящерице либо хамелеону, перелезает на другую ветку, потоньше и повыше, где и сворачивается в чешуйчатый шар, зацепившись хвостом и повиснув.

— А ты говорила — нету тварей…

Ирочка хохочет долго и звонко, и я невольно сам смеюсь.

— Это же ночной садовник. Очень полезный зверёк, выведен генетиками на основе дикого плодожора. Очень давно уже, больше двух тысяч лет назад. Днём они спят, а ночами уничтожают всяких вредителей да заодно и очищают лес от перезрелых плодов. Да что там, они фактически и ухаживают за всем этим, — Ирочка обводит рукой вокруг. — А иначе никаких рук не хватило бы, что ты!

Да, я что-то такое вспоминаю — видел мельком в ихнем учебном фильме. Когда первые римские легионеры ещё только пробовали свои мечи на ближайших соседях, эти и им подобные зверюшки уже вовсю трудились на этой планете, медленно, но неуклонно превращая бескрайние дикие джунгли в роскошные сады.

— А почему не роботы?

— А потому что. Всякая техника, мой милый…

— Да-да, я помню. Всякая техника по сути своей протезы, и где можно, надо обходиться без неё.

— Умник ты мой, — смеётся Ирочка. Вдруг настораживается. — Погоди-ка… Слышишь?

Я тоже прислушиваюсь. Где-то тоненько скулит-пищит неведомая зверюшка. И я даже ощущаю исходящую из ветвей волну одиночества и животного горя. Нет, здорово-таки я продвинулся в области телепатии.

Моя жена не раздумывает, с шумом срывается с ветки, летит на звук. Минута, и она возвращается, прижимая к груди маленького зверька, некую помесь обезьянки с курицей. Зверёк четырьмя лапками вцепился в Ирочку, да вдобавок прижался полураспущенными крыльями.

— Смотри, это же детёныш (певучее слово, и я понимаю) летучей сони! Надо же, потерялся. Эти зверюшки домашние, между прочим. Откуда он взялся?

Я рассматриваю зверька, а он, в свою очередь, таращится на меня большими круглыми глазами. Радужные крылья, и кричаще-разноцветная шёрстка на туловище. Нет, я не прав — это не помесь обезьянки с курицей, скорее с попугаем. Детёныш больше не скулит, успокоился, почувствовав защиту.

Я чувствую-ощущаю, как Ирочка твердеет, принимая решение.

— Всё, Рома. Он будет жить у нас.

— Я всегда любил кошек, правда. А уж летающая макака — предел мечтаний.

— И не смешно вовсе. Я назову его… да, точно. Я назову его (певучее слово) Нечаянная радость.