Страница 9 из 139
— Я привезла с собой платье на торжество, — возразила я.
— Неужто вы собираетесь прийти на столь важный день для вашей сестры в поношенном платье? — взметнула брови в деланном изумлении ее милость.
— Матушка, этого платья я еще не надевала…
— Глупости! — прервав меня, воскликнула родительница. — Не желаю слушать этой чепухи. Я подберу вам наряд, и закончим на этом споры.
Коротко вздохнув, я кивнула, не желая спорить. Мне было понятно, что матушка хочет позаботиться обо мне, и в этом я не стала ей мешать, лишь бы наряд мой не оказался богаче платья Амберли. Уж чего, а затмить сестрицы я вовсе не хотела, но в этом я точно не уступлю баронессе. То платье, которое привезла с собой, я посчитала наиболее подходящим. Оно было прелестно, но не вычурно, нарядно, но не настолько, чтобы вызывать восторженные вздохи. Как раз в той самой излюбленной манере дядюшки, когда он говорил: «Скромно – не значит бедно». Но старшую баронессу Тенерис подобное не устраивало, оставалось лишь покориться и зорко следить, чтобы она не переусердствовала.
— Как бы и мне хотелось поехать с вами, — вздохнула Амберли.
Матушка, уже поднявшаяся из-за стола, подошла к ней и ласково потрепала по щеке:
— Терпение, дорогая, осталось всего два дня, и вы получите право выбираться на люди.
— Ах, скорей бы, — вздохнула сестрица.
Родительница направилась к двери, а я нагнулась к уху Амбер и шепнула:
— Ты еще сама будешь просить закрыть тебя дома, когда к особняку выстроиться очередь из женихов.
— Шанни! — возмущенно воскликнула сестрица.
Показав ей язык, я поспешила за матушкой, но обернулась и рассмеялась, потому что Амбер состроила уморительную рожицу, дразня меня в ответ.
— Девочки, я всё вижу, — не оборачиваясь, произнесла ее милость. — Ваше поведение возмутительно и не подобает взрослым дамам.
— У девицы О, к примеру, от гримас лицо сморщилось, а после и вовсе отвалилось, — припомнила я, и родительница важно кивнула:
— Именно так, дитя мое. Я рада, что вы не забыли мою науку. Огорчает лишь то, что не следуете ей.
А еще через полчаса мы сели в карету и отправились в столицу. Матушка, подтянутая и строгая, поглядывала в окошко и молчала, я тоже не спешила заводить бесед. Сейчас меня вообще не угнетали никакие мысли, и я просто получала удовольствие от прогулки, пусть и в закрытом экипаже. Дождливое утро неожиданно сменилось солнечным днем, и краски осени запестрели ярким золотом, перемежаясь с рубиновыми и изумрудными вкраплениями.
Когда мы уже въезжали в город, мимо нас неспешной рысью проехал всадник на рыжем коне, и я вспомнила о моем Аметисте, на котором мне довелось прокатиться всего пару раз с того времени, как лошадей ее светлости доставили в столичную конюшню, не всех, только тех, о ком она распорядилась. Хвала Богам, среди них оказался и мой любимец.
— Знаете ли, матушка, с каким занимательным скакуном мне довелось свести знакомство? — начала я, а вскоре углубилась в рассказ о чудачествах моего Аметиста, с теплотой и нежностью вспоминая самого забавного жеребца, которого мне когда-либо довелось видеть.
Родительница слушала меня с интересом, но менее десяти минут моего повествования уже весело смеялась над проделками коня-афериста. Порой она махала на меня рукой, заверяя, что я всё выдумала, потому что такого не бывает. Тогда я возмущенно взмахивала руками и призывала в свидетели графа Доло, грозясь стребовать с него подтверждение моей правоты. Так что до портняжной лавки, которую держал любимый портной ее милости, мы добрались, вовсе не заметив дороги.
К моему облегчению, битвы за платье не было. Моя родительница, хоть и с сожалением, но купила платье, на которое я указала.
— Амберли должна быть восхитительна, — уговорила саму себя баронесса, и наряд был выбран.
После мы побывали у ювелира, где мне было куплено новое ожерелье и браслет с сережками «к новому платью». Затем была обувная лавка, откуда мы вышли с туфельками, без которых наряд «не играл». Потом побывали у цветочника, затем у кондитера, но уже ради дня рождения Амберли. И, наконец, матушка выдохнула и сообщила, что желает навестить свою добрую подругу, мне осталось вздохнуть и следовать за родительницей.
Особняк графа Гендрика и его супруги был мне знаком лишь наглядно. Большой, в три этажа, красивый белоснежный с голубой выпуклой крышей, он всегда казался мне чем-то воздушным и… кондитерским, вроде крема на пирожном. До этой минуты я видела его только в окно кареты, когда мы проезжали мимо, и матушка показывала на него, но внутри не была ни разу. Причиной тому были правила, не позволявшие девицам появляться на людях до совершеннолетия. Если бы у их сиятельств были дочери и только дочери, то мы могли бы ездить к ним в гости, но у графской четы имелось два сына и ни одной дочери, а потому порог трехэтажного и вычурного особняка я перешагнула впервые.
Что я знала о здешних обитателях? В общем-то, ничего. Только то, что могла уловить из разговоров родителей, но так как графы Гендрик для меня не были любопытной темой, то и услышанное я не запоминала. Впрочем, графиня бывала у нас дома, и ее я знала. Приятная женщина отменного здоровья. Она мне всегда казалась похожей на булочки нашей кухарки, румяные, в сахарной обсыпке. Да и пахло от ее сиятельства также – ванилью. Графиня Гендрик была улыбчивой простодушной женщиной, но каков ее норов я всё равно затруднилась бы сказать, потому что обменивались мы с ней примерно одними и теми же фразами: