Страница 12 из 16
Я смотрел в угол. В углу стояло дедово ружьё. Хорошая штука, карабин СКС.
Может, это выход?
Я прямо посмотрел деду в глаза. Казбек зарычал.
— Застрели меня, Иваныч. Или я должен быть с ней.
Дед дышал тяжело, со свистом, придерживая глухо рычащего Казбека за шкирку. Ошейника не было.
— Ты напомни мне, как это называется? Не знаешь?
— Педофилия? — я криво улыбнулся.
— Да нет, легко отделаться хочешь, парень. Кажись, зоофилия, ежели учесть, что роду она не человечьего.
Он помолчал, постепенно успокаиваясь, и Казбек, почувствовав это, затих.
— Я уже молчу о том, что она сюда, значит, не на каникулы к папе-маме прибыла. У неё работа, понимаешь? Они, вот эти шестеро, да их товарищи, наш род спасают. Человечество, понял ты или нет? Горсть их всего на Земле-то, и такую ношу тянут!
Дед ещё помолчал.
— Эх, и зачем тогда вам память-то оставили. Добрые они, понимаешь, и Маша с Иркой в особицу. Сидел бы ты сейчас с удочкой, на поплавок глядел — и нет проблем, как Колька-Хруст говорит.
Он окончательно успокоился.
— Ладно, помогу чем смогу. Отведу тебя завтра, Маше разъясним ситуацию, она поможет. Сотрёт тебе ненужное, вправит мозги, значит.
Последнюю фразу дед произнёс с явным сомнением. Я усмехнулся.
— Добрый ты, Иваныч, спасибо тебе. Только я не дам убить свою любовь — это ты понимаешь? Там как сложится, а это моё. И не ори на меня зря, я ни в чём не виноват.
Но дед уже улыбался в свою бороду.
— Ладно, не виноват и не виноват. Твоя правда. Но только и Ирка не виновата, что ты ей на пути, значит, попался, такой олух.
— Я только увижу её, а там как она скажет, так и будет. Не захочет меня видеть — что же, так тому и быть.
Дед Иваныч рассмеялся, хлопнул себя по коленям обеими руками.
— Олух и есть. Ты когда-нибудь пробовал пройти мимо бездомного котёнка, коли он за тобой бежит и мяучит? А она, Ирка-то, доброты безмерной, не чета нам, да и ты не котёнок всё же, а человек разумный, по крайности, был недавно. Сможет ли она смотреть, как человек из-за неё засыхает на корню?
Дед одним глотком допил холодный чай.
— Измучаешь ты её, Рома, зазря измучаешь. И тебе легче не станет. Езжай-ка домой, очень тебя прошу.
Я смотрел ему в лицо.
— Ты очень любишь её, Иваныч?
Наконец-то он растерянно заморгал глазами.
— И несчастной её не делаешь, правда? Почему же ты думаешь, что это сделаю я?
Дед подумал секунд пять, и из него будто выпустили воздух.
— Понял я, к чему клонишь. Останусь, дескать, на базе, буду помогать по хозяйству, ватрушки стряпать или ещё там чего. И каждый день буду глядеть в прекрасные Иркины глаза. Не так?
Я рассмеялся, и удивился сам, что могу.
— Ты сильно упрощаешь, Иваныч.
— Нет, Рома, это ты сильно упрощаешь. Кухонный мужик им не нужен, а уж Ирке тем более. И не путай меня, старого, с собой. Бывает любовь и любовь. Ты же тут на роли Ромео, значит, а ей роль Джульетты отвёл. Чем там кончилось, помнишь?
Вон как заговорил дед. Высокий стиль.
— Мудрый ты, дед. Тогда скажи, что делать.
— Сказал уже. Оставь ты её, Христа ради, не мучай!
Я молчал. Чего зря болтает? Взял бы карабин, да и дело с концом.
— Ладно, вижу, не убедил я тебя. Но так как Ирка мне заместо внучки, то и участвовать в твоей затее я не намерен, значит. Жаль мне тебя, да ведь ты всё одно человек пропащий, так хоть Ирку за собой не утянешь. Уезжай.
Машину трясло на колдобинах. «Шестёрка» — не УАЗ, и я не такой «профи», как Эдик. И вытолкнуть меня в случае чего будет некому.
Ещё позавчера я покинул гостеприимного Иваныча. Бензина у меня было хоть залейся — четыре двухведёрные канистры, плюс полный бак. Будто знал, залился в Осташкове.
Второй день я мотаюсь по здешним просёлкам, ищу поваленное дерево. Правда, если верить деду Иванычу, это даже не полдела, от силы четверть. Но надо же с чего-то начинать.
К исходу второго дня я вдруг осознал, что не узнаю мест, где проезжал недавно. Точнее, не запоминаю дороги. Психоблокада, а выражаясь по-простому, заклятье, действовало безупречно.
Я остановился, задумался. Дело становилось всё сложнее.
Ладно, попробуем иначе. Я открыл багажник. Точно. Вот он, моток ярко-красной ленты. Большой моток. Должно хватить.
Я отрезал короткий отрезок, подошёл к придорожному дереву и аккуратно привязал ленточку, так, чтобы была на виду.
К исходу второй недели ленточки были развешаны по всему окрестному лесу. За это время я трижды мотался в Москву — снял деньги со счёта, закупил провизии, взял спальник и кое-какие туристские принадлежности. Да, ещё бритву «Браун», на батарейках, и шнур к ней, приспособленный к гнезду прикуривателя. Я имел представление, во что превращается человек в лесу, и не мог допустить, чтобы моя Ирочка увидела перед собой лесного зверя, нет, хуже — вонючего бомжа. Поэтому я каждое утро аккуратно брился, менял бельё и совершал омовения в Селигере, точно индус, хотя вода постепенно становилась всё холоднее — начался август.
Лента подходила к концу, а результат был нулевой. Может, придумать что ещё?
Я резко затормозил. Дорогу преграждало здоровенное поваленное дерево.
Радости не было, лишь твёрдая уверенность — иначе и быть не могло.
Я оставил машину на дороге, достал из багажника рюкзак. Начал складывать консервы, спальник, надувной матрас, фонарь. Да, чуть не забыл красную ленту…
Как тогда дед сказал — «можно пешком попробовать, ежели ума негусто»? Вот я и попробую.
— Растёшь над собой, парень!
Дед Иваныч стоял надо мной, смотрел, как я выбираюсь из спальника, рядом жарко дышал верный Казбек. Я не стал отвечать. Не хочешь помочь, так хоть не мешай, и за это спасибо.
— Я к тому, что Тезей — слыхал о таком? — ну вот, покуда по Лабиринту шастал, нитки сплошняком клал. А ты, как человек продвинутый, современный, стало быть, это дело рационализировал. Большая экономия получается.
Зря смеёшься, дед. Грешно смеяться над больным.
Дед смущённо крякнул. Уловил мысль.
— Ладно, Рома, извини. Только кончай красные тряпки по всему лесу развешивать. Этак ты мне волков приучишь, потом сладу с ними не будет.
Я молчал. Что мне до волков?
— Знает она о твоих изысканиях, Рома. Хотел я утаить, каюсь, впервые в жизни совершил служебное преступление, значит. Да разве от них что утаишь? Хоть как старайся, мысли в голове не задавишь.
Я молча сооружал костёр. Некогда мне, дед, неужели не видишь?
Дед снова крякнул.
— Ты вот что, Рома, айда ко мне. Придёт она.
Я медленно сел, опустил руки.
— Когда? — голос хриплый, дрожащий.
— Да хоть сегодня. Как раз дежурство её.
— В сторожку твою?
— Да куда хочешь. Можно и в сторожку, я мешать не буду, уйду. Насмотришься в её глазищи. Может, и все точки расставите, хоть и не верю я.
Я вдруг рассмеялся.
— Послушай, ведь она сегодня дежурит, значит, будет делать обход, или облёт, или что там? Так чего проще, я рядом с базой, в двух шагах. Не пойду я, дед, здесь останусь.
— Ну, как знаешь. Чем гостью угощать-то будешь?
Я молча поднял глаза. Дед снова крякнул.
— Ладно, дело твоё.
Костёр горел, чуть потрескивая. Косые солнечные лучи прочерчивали лесной сумрак, и плывущий меж деревьев дым принимал причудливые очертания — слоился, струился и закручивался маленькими вихрями. На землю спускался тихий вечер.