Страница 3 из 29
Полагаю, что одной из основных «ганглий» нашего разума получающей экстраполярное удовлетворение здесь, является «ганглия самоидентифицирования», «ганглия самосозерцания» с её «рецепторами тщеславия». О великое тщеславие нашего духа! Здесь живёт гордость. Чем сильнее развилась эта «ганглия» в нас, тем сильнее будет жажда власти, – всякой власти, от простых её форм бытового повеления, до самых возвышенных и изысканных, где её возможно распознать только по тонким нитям заинтересованности. Ведь что, как не обещание власти над миром, толкает нас к поиску истины. – Власть высшего ранга, завуалированная, спрятанная от посторонних взоров, не подкрепляемая никакими мирскими бастионами подтверждения, но всё же самая могущественная из всех!
То тщеславие духа, удовлетворение которого находит какой-нибудь лидер государства, имея подтверждённую власть над миллионами людей, всё ещё тщеславие воли, – тщеславие низшего ранга. Его бастионы и рядом не стоят с бастионами власти над миром, – власти, дающейся познанием истинны. Где тщеславие нашего разума, со своей самой высокой колокольни, получает удовлетворение собственной воли над запредельностью, над сакральными основами мироздания. С этой высоты всякая иная власть кажется мелкой низменной, не удовлетворяющей настоящие желания, и не обеспечивающей действительных стремлений и возможностей возвышенного разума. Подобно тому, как всякие обыденные удовлетворения инстинктивных желаний толпы, для относительно утончённого возвышенного разума, – являются низменными, пошлыми, не заслуживающими никакого внимания.
Наш разум, поднявшийся в своём развитии, возвысившийся в своём аристократизме до такого уровня, когда в нём появляются стремления к проникновению в суть вещей, стремления отыскать истину, точно также поднялся над «обычным разумом», как этот «обычный разум», поднялся над «животным инстинктом». И эта иерархическая пирамида нашего сознания уходит своим основанием в самые глубины, – туда, где гнездятся истоки всякой разумности, где только начинается инстинктивное познание бытия, – туда, где зачинается простейшее реагирование и находит свои исторические истоки теперешнее умопостижение, созерцание и анализ. Вершиной же этой «пирамиды», (в чём мы бесконечно уверенны), является наш утончающийся до бесконечности «рефлексивный разум», со своими «ганглиями» рационально-аналитического, ассерторического, интуитивного и идеального мышления. Но это лишь наш взгляд на иерархию мироздания, в рамках собственных возможностей в осмыслении и мировоззрении, оценках выстроенной разумом линейной парадигмы с лестничной структурой категорий, и их бесконечных отношений и соответствий. В своей же глубинной сути, мир не имеет никакой иерархии. (Я ещё остановлюсь на этом позже).
Тщеславие. Наше великое тщеславие духа, как явление имеет своим истоком повсюду существующее стремление к превосходству, к доминированию, – к власти над миром и над собой. Доминирование, на самом деле присущее всяким материальным структурам, стремящимся всегда и всюду, на всех без исключения уровнях к собственным вершинам. Власть, – это приведённая к наивысшему сану в нашем разуме форма удовлетворения, изначально присущая как живой, так и неживой природе вещей, доминанта порабощения, воплотившаяся в нём в мощную «ганглию», стремящуюся как всякая «ганглия» в силу своей природной ипостаси, лишь к собственному насыщению. И чем чаще и интенсивнее «кормить» эту «ганглию», подавая к её столу всё большие «куски власти», тем больше она вырастает, и тем сильнее становится её аппетит. Эта главная «ганглия» нашего существа при благоприятных для неё условиях, способна вырасти до невероятных размеров, подавив все другие «ганглии», и даже превратить их в рудименты. Впрочем, это относится к любой другой «ганглии» нашего воззрения и осмысления. Всякая «ганглия», которой уделяется наибольшее внимание, а точнее сказать, которая забирает на себя львиную долю энергии, теснит все остальные «ганглии».
Вообще всякая форма материальной субстанциональности, образовавшаяся в систему, в нечто слаженно-согласованное в себе, сложившись во внутренний гармоничный порядок, и тем самым приобретя силу, всегда стремится либо поглотить другую форму, ассимилировать, подчинить, либо на худой конец настроить на свою полифонию бытия. Наше тщеславие и жажда власти растёт именно оттуда. И вот, что самое интересное. Даже мораль, как определённая «метафизическая система» трансцендентного мира, при всей своей абстрактной возвышенности, при всех своих мотивах бескорыстного улучшения человеческой сути, на самом деле, в своей глубинной мотивации, латентными стремлениями имеет банальное доминирование, – настройку на свою полифонию общего мировоззрения. То есть, по сути, удовлетворение своей власти. Стремление к доминированию одной части нашего разума, и его основополагающих воззрений, над другими. Одной «ганглии осознанности», над всеми остальными. Власть «возвышенного», – над «низким». Власть более организованного, – над менее организованным. И, в конце концов, власть полифонии – над какофонией, в их относительных оценках. Ибо всё это, – игры. Реальной же властью, настоящей доминантой нашей действительности – над миром в целом, обладает только гармония.
Мораль как явление, – многогранна. Она словно действенная самодостаточная и независимая «организация», словно некий «метафизический органоид» – многоножна и многоголова. Она сама создаёт собственную ценность. Мало того ей приписывают ещё целый ряд принципов, навешивают на её чело множество диадем, на самом деле не имеющих к ней отношения. К примеру, тех приписываемых морали и увенчиваемых её принципов, имеющих на самом деле своей латентной целью лишь банальное сохранение «рода», или «клана», в ущерб сохранения индивидуума, но выдаваемых за возвышенное самопожертвование. Но главными, основными мотивами её были и остаются те сакральные цели, в которых она самоутверждается, в которых её собственное доминирование, её власть находит свою квинтэссенцию в победе над «собственным низменным». Здесь всегда есть нечто повелевающее, и нечто подчиняющееся. И всё это внутреннее, происходящее на уровне подсознания волеизъявление, доминирование и подчинение, выливается в виде проекции во вовне, и находит своё воплощение в наших социальных взаимоотношениях. Наше внутреннее сострадание к ближнему, (рождённое моралью, как противовес нашей внутренней жестокости), перерождается в сострадание вообще. У него вырастают «новые головы», и «новые ноги». Так формируется и становится мораль. Она, из простого аффекта нашей внутренней воли, превращается в нечто «объективно-существующее», воплощается во что-то самопроизводящее, во что-то, что уже само по себе имеет волю. И как всякий формирующийся и вырастающий организм, наша мораль меняется, она постоянно трансформируется, превращаясь во что-то иное.
Зачем же нашему разуму, такое противоречие в себе, зачем он создаёт внутри себя непримиримых врагов? Стремление к аристократии внутри себя, моральное возвеличивание и совершенствование. А именно это получает с помощью «моральных инструментариев» наш разум, в качестве своего удовлетворения. Он чувствует себя выше других, сильнее собственных «низменных страстей». Он хочет власти над ними, чтобы чувствовать свою силу, свою волю, и своё утончённое доминирование.
Здесь я хотел бы несколько обратиться к физике нашего вещества, как основы для всего нашего существа, в метафорических образах сравнения. Если посмотреть на наше поведение, в свете химико-энергетической концепции «живого» и «неживого», как лишь искусственно определённых нами полюсов целокупного мироздания, где при непредвзятом взгляде усматриваются явные идентичности процессов, происходящих во всех без исключения плоскостях областях и дорогах этого мироздания, то наше психофизическое поведение вообще, условно можно сравнить с поведением кислоты. И не только по отношению к своей абсолютной противоположности, к щёлочи, но и вообще, по отношению ко всякого рода материальным субстратам. Пока она не вступает в контакт с «реагентом», она – инертна. Как только в её сферу попадает «реагент», она тут же начинает действовать, а точнее сказать, взаимодействовать. Для нашего поведения, таким «реагентом» является мотив. Не важно, откуда исходящий, извне, или изнутри. Всякий мотив, откуда бы он не исходил, всегда пересекает тот «горизонт событий», который отделяет наш ноумен, от феномена, то есть внешнюю реальность от внутренней. И наша воля реагирует с такой же необходимостью, в такой же последовательности, и по аналогичной схеме, как и во всякой реакции в простейшей химии. Наше поведение, это комплекс реакций, лишь усложнённые в своих динамических формах процессы, превращённые нашим осмыслением в некий алгоритм, который в сути своей, лишь отражает пути и сплетения, формы сочетаний и взаимодействий глубинных основ нашего разума. Ведь всякая последовательность, и всякая причинно-следственная связь, существующая в мире феномена, есть лишь отражённый порядок ноумена. Ноумена, который в силу своего стремления к власти приводит к своему порядку внутреннего взаимоотношения, весь внешний мир реальной действительности. (То есть эта реальная действительность, становится таковой, только после приведения внешнего хаотического в своей сакральной сути, бытия, к своему порядку нашим ноуменом). И в силу общей сложности нашего организма, как целостной системы, эти реакции, часто непредсказуемые, вызывают в нашей «оценочной ганглии», чувство волшебного стечения обстоятельств. А следом и в нашей «законодательной палате парламентариев» возникает вердикт произвола нашей воли, на основе которой и зиждется собственно, наша свобода.