Игры скучающих купидонов

— Новенькие. А дядя Саша здесь больше не живет, сестра к себе забрала, — я вздохнула, вспоминая нашего лихого барабанщика. Военный оркестр когда-то определенно гордился им, но после-пенсионная деменция, усугубленная спиртным, почти в каждую полночь выгоняла бывшего музыканта на трамвайные рельсы, и наш район содрогался от барабанной дроби. Не знаю, где была сестра раньше, но однажды подъехала машина, и грозная женщина с высокой халой на голове увезла рыдающего дядю Сашу — ему не позволили взять с собой барабан. Он так и остался лежать на скамейке. Правда, провожающие видели, как круглые головки палочек высовывались из-под куртки дяди Саши, а значит, песня, живущая в душе барабанщика, еще не закончена.

— Жаль, прикольный был дедок.

— Угу, — я смотрела под ноги, коварный лед прятался под тонким слоем снега. — Эти старушки тоже ничего. Сразу видно из интеллигенции. Если и усядутся сплетничать рядом с нашими бабушками, спинку будут держать ровно, а лапки сложат на ридикюли. Ты видела, они обе в шляпках?

— Сестры?

— Нет, не похожи. У той, с бидончиком, нос остренький да глаза темные, а вторая сероглазая с тонкими, почти кукольными чертами лица. И ростом она поменьше. Хотя…

Мне вспомнилось, как остроносенькая поджала губы, когда соседский мальчишка обратился к ней «баб Вера».

— Вера Романовна, — поправила его сероглазка. — А меня, молодой человек, называйте Надежда Романовна.

— Баб Надя, — тут же исправился молодой человек пяти лет от роду, — можно вашу кошку погладить?

— Это кот, — оскорбилась за Лямура Надежда Романовна.

— Короче, раз обе Романовны, значит, сестры, — заключила Галка после вояжа в мою память. — И кот наверняка Романович. Такой же седой и интеллигентный, как и старушки.

— Он не старый, просто серой масти. Порода называется вислоухий шотландец.

— Ну почему так не везет? — вздохнула Галина. — Вот живут совсем рядом шотландцы, так и те вислоухие. Как ты думаешь, шотландцы носят под килтами трусы?

— Какая тебе разница? Тут бы просто мужика встретить. В трусах или без…

— За просто мужиком можно в парк сходить. Там один эксгибиционист из кустов как черт из табакерки выскакивает. Как раз без трусов.

— Вот и договорились. В воскресенье с утра — в парк. Так, про поцелуй не забываем… Кирюсик в машине сидит.

— Дин-дилинь!

— Ой, извините, опоздала, гололед! — я прошмыгнула в подсобку мимо Марь Степановны, демонстративно посмотревшей на наручные часы. Открыв шкаф, торопливо скинула пальто и сапоги, застегнула халат и, надевая на ходу шапку и маску, появилась в торговом зале.

— Эта в черной куртке подруга твоя была, что ли? — Марь Степановна скучала.

Я кивнула и прошла к кассе. Бросила взгляд на полку, где хранились бутылочки со спиртом. «Любарум» стоял на месте. Его, видимо, даже не трогали. Открыла было рот, чтобы спросить у Марь Степановны, что за новое снотворное, но вспомнив, что фонтан потом не заткнуть, благоразумно промолчала.

Гугл тоже не помог.

Черт. Черт. Черт.

Но какие же, гад, яркие сновидения вызывает! Если, конечно, это его работа. Тут одно из двух: либо мой «Фрейд» расшалился, либо «Любарум» то, что доктор прописал. Не буду сегодня его пить. Хоть и заявлено, что не вызывает привыкание, на такие сны и подсесть можно.

— Красавицы, привет! — Кирилл зашел в аптеку через заднюю дверь, ключи от которой были только у него и Светланы Сергеевны.

Марь Степановна, отдав руку для лобызания, залилась краской смущения, заправила перманентный локон за ухо и широко улыбнулась вставной челюстью.

— Даже не подходите, — прошипела я, щелкнув ножницами перед самым носом Кирюсика, плавно перетекшего к кассе.

— Злая ты, Евгения. И лжешь знатно, — он лениво расстегнул пальто. — Я на днях в кино ходил и видел, как кое-кто с мужчиной целовался. А здесь из себя недотрогу строит: «Ах, не подходите ко мне, мне мужская ласка противна!».

Марь Степановна бочком-бочком притиснулась поближе.

— Если вы сидели в кинотеатре, то должны были видеть, как кое-кто покинул его, не дождавшись окончания сеанса, так как мужская ласка ему действительно неприятна. А если будете настаивать, то я ради эксперимента разрешу вам меня поцеловать. Только давайте пройдем в туалет.

— М-м-м… — Кирюсик дернул ухоженной бровью, наверняка расчесанной специальной щеткой. — Всегда знал, что ты, Евгения, горячая штучка. Так куда идем, в мужской или женский?

Марь Степановна слилась с белым шкафом и, втянув живот, затаила дыхание.

— Да какая вам разница, в каком туалете вы будете держать мои волосы, чтобы я после нашего поцелуя их не заблевала …

Кирюсик побледнел.

— Так мы идем или нет?

Кирюсик молча застегнул пальто.

— Дин-дилинь, — проводили его колокольчики.

— Жень, а ты действительно не любишь мужчин? — подала голос Мария Степановна. — Я сегодня видела, как ты…

— Меня сейчас вырвет… — на полном серьезе сказала я и побежала в туалетную комнату.

Постояв над текущей из крана водой, умылась и взглянула на себя в зеркало. Шапка сбилась на бок, лицо бледное.

Точно с таким лицом шесть лет назад я стояла в туалете экономического университета.

— Ключева, к доске, — Алексей Харитонович оторвал взгляд от журнала, где его палец замер на строчке с моей фамилией, и без какого-либо интереса в глазах проследил, как я медленно иду между партами. Когда я поравнялась с ним, с растяжкой произнес: — А расскажет она нам об обратных матрицах и формулах Крамера.

Я повернулась к доске, взяла мел, подняла руку и застыла.

Ведь учила вчера. Специально потратила два часа перед сном, чтобы запомнить намертво.

— Ну же, Ключева…

В голове была звенящая пустота, и только голос Алексея Харитоновича бился о стенки черепа испуганной птицей: «Ну же… ну же… ну же…».

— Садитесь, Ключева. Два. Вечером подойдете к кафедре. Третий подряд неуд. Вы слышите, Ключева?

Я рассеянно кивнула.

— В семь, — Алексей Харитонович, словно для неразумного дитя, показал на пальцах и снова повторил: — Семь. Запомнили?

Я кивнула. Села за парту и положила тяжелую голову на руки.

Лажа.

Все было хорошо, пока занятия вел забавный старик с непроизносимым именем Магаш Муралиевич. Он, читая лекции, плевался, смеялся по поводу и без, вызывая к доске, подтрунивал, предлагал постелить под колени газетку, понимая, что низко висящая (под его невеликий рост) доска, заставит высоких девушек нагнуться, а короткие юбки смутят не столько их обладательниц, сколько студиозусов, у которых самая пора гормональных игр.

Но ММ заболел, а потом и вовсе уволился, и на кафедру высшей математики пришел новый преподаватель — Бойко Алексей Харитонович, о котором заговорили сразу все студентки, а незамужние дамы кафедры в срочном порядке записались к парикмахеру, в спа-салон и фитнес-клуб, преследуя единую цель — произвести впечатление на неженатого коллегу.

БАХ произвел великий бум. Среднего роста, плечистый, подвижный, не особо красивый, но с бьющей через край харизмой. И пусть тебя окружает хоть тысяча привлекательных мужчин, ты будешь видеть только его, слышать только его голос, ловить только его взгляд.

Высшая математика из его уст воспринималась как откровение.

Посещаемость лекций зашкаливала, поскольку «на Бойко» приходили студенты других факультетов.

Деканат не мог не нарадоваться показателям успеваемости.

Все было Ок.

Сплошной шоколад.

И салют.

Если бы не одна ложка дегтя.

Восемнадцатилетняя студентка, красавица и отличница Ключева Евгения начисто растеряла мозги.

Там, в черепе, где как раз под копной светлых волос отводилось место системам линейных уравнений и методам Гаусса, выл шквалистый ветер, вылизывая извилины до гладкости попки младенца.