Другие времена

– Говори.

– Когда ехать?

– Когда скажут.

– Понял.

– Сразу же могу сказать, что наши отношения могут быть долгосрочными, – снова обернулся к Пушешникову заботливый Касаев. – Ведь слухи ходят, что на Северо-Западе вот-вот откроют новую платиновую провинцию…

– Сегодня из всего стряпают сенсации, – сокрушенно сказал геолог, – услышат звон и трубят!

– Но звон-то платины и алмазов? – наклонив голову для большей вопросительности, произнес Касаев, ловя взгляд Пушешникова.

– Пока определен только лишь биохимический ареал с повышенным содержанием элементов, элементов этих групп. Надо вести конкретную разведку, искать месторождения с промышленной концентрацией ископаемых, определить глубину залегания, стоимость разработок…

– Ну что ж, надо будет, будем вести разведку, будем искать, будем определять глубину залегания и стоимость разработок. Вы же, Анатолий Порфирьевич, по диплому «съемщик-поисковик», вам и карты в руки. Может быть, есть смысл подумать о том, чтобы на базе, так сказать, вашего отдела, Анатолий Порфирьевич, создать МП, малое предприятие, заказами мы вас обеспечим… И у вас будут руки развязаны. Все сейчас так делают.

Глава 3. Тень Кукуева

Двое в купе.

Предчувствие дивной раскованности.

Два часа для знакомства.

Ночь.

И долгий, тающий, как шагреневая кожа, день, убывающий на глазах по мере исполнения желаний.

Алексею Ивановичу она не понравилась сразу, с первого взгляда, а увидел он ее на подступах к перрону.

По роду своих многолетних обязанностей сотрудника киностудии Алексей Иванович был человеком наблюдательным. Наблюдательность его была как бы природным даром, обнаружившимся довольно рано и отчасти предопределившим выбор профессии.

Молодой адмирал, низкорослый, крепко сбитый, но со склонностью к полноте, нес полупустую черную сумку с малиновыми накладными буквами «Montana». Рядом шла женщина, ростом чуть выше адмирала, да еще и на каблуках. Ее недовольное лицо с капризной гримасой губ сообщало то ли о непримиримой позиции в неведомой ссоре, то ли о каких-то особых правах и преимуществах, о которых всем вокруг давно следовало бы знать.

На эту пару, размашисто, по-сибирски шагавшую молодую женщину, урожденную города Братска, Иркутской области, и поспешавшего рядом адмирала, покрытого великолепной адмиральской фуражкой, что делало флотоводца похожим на действительно белый гриб, отъезжающие и провожающие обращали внимание, даже оборачивались.

Адмирал вскидывал голову, смотрел вверх, казалось, ожидая каких-то слов, продолжения разговора, но несколько полуоборотов головы гордой молодой женщины, явно знающей свою немалую цену, были скорее обращены к сумке, а не к адмиралу, удостоенному чести ее нести.

Алексей Иванович задержался у ларька, чтобы взять в дорогу минеральной воды, у разносчиков в поезде она будет в два, а то и в три раза дороже.

Привлекательная пара затерялась в броуновском движении толпившейся на перроне публики.

Неторопливо подвигаясь вдоль своего вагона, Алексей Иванович увидел в окне фуражку адмирала, сдвинутую на затылок, и на мгновение задержался. Моряк, положив сумку на постель, что-то наставительно говорил молодой особе, для доходчивости почти тыкая оттопыренным указательным пальцем в грудь скептически улыбающейся женщины. Казалось, что они поменялись ролями. Молодая женщина была покорна, как новобранец в экипаже, адмирал больше не заглядывал на нее снизу, а был наставителен и тверд, как его палец.

Странно, заметил про себя Алексей Иванович, адмиралу и столь примечательной женщине не подобало разговаривать чуть ли не с тычками пальцем в грудь, нескромно приподнимавшую замшевую куртку, окантованную куньим мехом.

Он отметил эти тычки, чтобы через секунду о них забыть навсегда, как всю жизнь отмечал уличные мимолетности: разномастные пуговицы на пальто холостяка, перекрученный чулок на ноге спешно выходившей из дома дамы и всякую подобную ерундистику, напоминающую лишь о том, что мир вокруг еще далек от совершенства.

В коридоре вагона ему пришлось посторониться, пропуская спешащего к выходу великолепного моряка. На ходу, вполне в духе перетрудившегося носильщика, адмирал приподнял изукрашенную позументами фуражку, шитую на заказ, чуть преувеличенных размеров, как водится у военных щеголей, и вытер сложенным вчетверо платком припотевшую голову. Алексей Иванович отметил про себя, что употребление неразвернутого платка более приличествует действительно носильщику, нежели обитателю адмиральских кают. «Даже не стал ждать отхода поезда. В ссоре, что ли? Вот ведь, и у баловней судьбы – а куда же еще можно было отнести молодого адмирала – тоже бывают досады и заморочки. Никого жизнь не щадит».

Алексей Иванович немножко хитрил. Не было ему дела ни до адмиралов, ни до их спутниц. Он цеплялся мыслью и взглядом за что угодно, за все вокруг, что в иные минуты и вовсе бы его не занимало, он искал вопросов вокруг, лишь бы не отвечать себе самому на вопрос, на который следовало бы ответить, прежде чем купить билет на «Полярную стрелу».

Сейчас он сам напоминал себе мальчишку, героя одной из таких уличных мимолетностей, которые почему-то запоминаются на всю жизнь.

Дело было лет двадцать пять тому назад, у детсадовского шкета, героя запомнившейся ему сценки, небось, уже свои детишки подрастают.

Алексей Иванович в ту пору жил на Выборгской стороне, за Гренадерским мостом и частенько ходил с Ленфильма на Кировском проспекте, где прослужил полжизни, домой пешком. На улице Скороходова в осеннем свете мокрых фонарей он увидел идущую впереди молодую маму, увлекающую вперед детеныша лет пяти, упирающегося, явно домой не спешащего. Около каждой вывески мальчик останавливался и начинал канючить: «Ма-а-ам… А что это?» – «Магазин», – резко отвечала мама. «А что здесь делают?» – не спешил сдвинуться с места маленький хитрец. «Чулки продают», – и мать дергала сына, как дергает плуг норовистая лошадь. Около следующей вывески сын останавливался снова. «Ма-а-ам… А это что?» О материнское терпение! «Мастерская». – «А что здесь делают?» – «Одежду чинят». И плуг снова скользил по мокрому тротуару. И так до особняка князя Горчакова, временно, как позднее выяснилось, занятого Петроградским районным комитетом Коммунистической партии Советского Союза. «Ма-а-ам… – затянул свою песню пытливого ума мальчик перед большой красного цвета вывеской, – а здесь чего?» – «Райком», – коротко и ясно сказала мать. «А чего здесь де-е-лают?» – затянул сынок. «Молчи, дурак!» – и мать так дернула сына за руку, что больше он вопросов уже не задавал.

Вот и Алексею Ивановичу впору было спросить себя, выходя на перрон: «А ты что здесь делаешь? Тебя-то куда несет?»

В двухместном купе место по ходу поезда занимала именно та, кому вещи к поезду подносят носильщики в высоких званиях, женщина молодая, лет этак двадцати шести, не больше, внешности неброской, но исполненная чувства раз и навсегда достигнутого превосходства, свойственного рослым женщинам.

Впрочем, рослые женщины не без основания посматривают вокруг свысока, совершенно справедливо полагая, что даже и недостатки, вознесенные на должную высоту, могут почитаться едва ли не достоинствами. В описаниях царских особ и лиц к ним приближенных можно найти множество тому примеров. Недаром же трусливых и неумных царей считали осторожными и дальновидными. Злобных и безжалостных – твердыми в достижении цели. И даже в жалком самолюбце, если он оказывался вознесен высоко над миллионами людей, можно было почитать доброго семьянина и меткого стрелка по воронам, зайцам и тетеревям, как тогда говорили.

Женщина смотрела в окно, за которым сновала публика, но ее провожатого не было.

Мельком взглянув на вошедшего Алексея Ивановича, женщина слабым кивком и чуть заметным движением губ, так и не раскрывшихся, как бы ответила на радушное приветствие соседа.