Другие времена

Совершенно ясно, если Кукуев-младший отказался вступать в комсомол, как только узнал, что там ежемесячно будут снимать с заработка членские взносы, то говорить о политической подоплеке его появления на стройке не приходится.

Сначала Кукуев ощутил стройку как стихийное бедствие, как недоразумение, заблуждение умов.

Только слепой не мог видеть и оценить щедрое черноземье, в сравнение не шедшее со скудным суглинком, на котором из века в век горбатились Кукуевы. И эта богатая, тучная, вожделенная мужицкой душой земля и была для великого замысла стройки главной помехой.

Стройка воевала с землей, воевала насмерть.

Земля весной должна просыпаться, и этого пробуждения ждала крестьянская душа как праздника. Летом она набиралась живительной силы и отдавала сначала травой, потом хлебом, а осенью плодами и овощью в награду за труд. Зимой земля-кормилица пряталась под снегом, отдыхала…

На стройке же во всякое время, и зимой, и летом, и осенью, и весной, землю кромсали, переворачивали, рвали, сдвигали, не считаясь ни с травой, ни со снегом, и все, что она родила, было помехой.

Первое время Кукуев чувствовал себя на стройке, как иностранец… Сначала был поражен видом двадцатиметровых мачтовых кранов с диковинным прозвищем «деррик».

Он чуть не полчаса стоял, разинув рот, около ППГ-18, полноповоротного гусеничного парового экскаватора, извергавшего дым из конусообразной трубы и пар из всех щелей. Зубастый ковш со скрежетом и паровой одышкой вгрызался в промерзший грунт четырьмя сверкающими клиньями стальных зубов и, схватив пастью землю, с шипением поворачивался; днище ковша отваливалось, как не подвязанная челюсть покойника, и земля падала в подставленные кузова грабарок…

Впечатляли и ажурные бревенчатые копры, чугунными кулаками «баб» вгонявшие сваи в землю.

Вся стройка поражала слепым однообразием движения каталей, толкавших по хлипким мосткам тачки, упершись раскинутыми руками в лоснящиеся рукоятки.

В котловане по дощатым террасам лопатами перекидывали землю снизу вверх. Звук шаркающих вразнобой лопат напоминал шествие по звонкой земле какой-то безмерной толпы, которая все идет, идет куда-то, не сдвигаясь с места. И глухой звук плотницких топоров, сколачивающих из свежих досок короба для опалубки под бетон, напоминал Кукуеву стук молотков по крышкам гробов. На участке, где обтесывали бревна, топоры издавали чавкающий звук, напоминавший ему движение стада по вязкой низине.

Пыхтели и всхлипывали паровые насосы, откачивающие грунтовые воды из котлована.

На стройке было много дыма от костров, где что-то жгли и что-то грели, варили в котлах. Он валил из труб всевозможных мастерских, каких-то будок, множества временных сооружений, среди которых трудно было представить будущий завод. У костров курили, тянули руки к огню, подсушивали рукавицы и обувь, беззлобно переругивались и честили погоду и нормировщиков.

Летом серым дымом над стройкой клубилась пыль, зимой мел снег, и неразличимый за этими завесами был смысл тяжкого ежедневного труда тысяч людей.

Работая в деревне в одиночку, семьей или небольшой артелью, крестьянин изначально сознавал смысл и цель затраченных усилий. А вот начав вместе с отцом работать конными грабарями, Кукуев понимал все происходящее не больше, чем лошадь, запряженная в его грабарку, весь день ступающая по расквашенной земле, натужно вытянув шею. Нет-нет, она разевала смиренную железным мундштуком пасть, обнажив крупные желтые зубы, словно собиралась то ли что-то сказать, то ли что-то спросить. Ну а если бы вдруг и спросила, что бы мог ответить ей Кукуев?

Как пристроиться к этой жизни, Кукуев решительно не знал, но понимал, что надо присматриваться. А глаз у Кукуевых был по природе ухватистый, как щупальца, они одним взглядом могли все вокруг только что не потрогать, пробуя и прикидывая, может ли какая из попавшихся на глаз вещиц послужить сейчас или пригодиться впредь.

Приметливый Кукуев обратил не без зависти свое внимание на то, что инженерия, итээровцы, смотрят и на котлован, и на вздыбленную, вывернувшую свое глубинное бесплодное нутро землю, на весь невообразимый хаос строительного муравейника совсем не так, как он. Для них вся эта грязь, сырость, удушающая летняя пыль, метели и промозглые зимние оттепели были лишь неудобствами пути, по которому они шли к цели, явно вознаграждающей за все. Они были здесь, как у себя в огороде, понимая назначение каждой канавы, строения, приспособления и механизма.

Он видел и понимал землю на полметра, ну, на глубину погреба от силы, а у этих словно глаза были по-другому устроены. Они видели и будущее дно котлована, до которого еще копать и копать, видели и сквозь дно, что под ним.

«Самая ответственная часть котлована это дно. Какие требования к дну? Несущая способность и минимальная фильтрация. Имея мягкие основания, мы должны исключить суффиозные явления и неравномерность по осадкам. По структуре нам изыскатели дали падение пластов внутрь склона, а фактически мы имеем структуру трансгрессивного залегания. По гидрологии нам дали откос, несущий грунтовой поток, а фактически мы имеем откос, несущий расчлененный подземный поток. Как говорится, «гладко было на бумаге, да забыли про овраги…»

Разговоры инженеров он слушал с куда большим трепетом душевным, чем проповеди в церкви святых великомучеников Бориса и Глеба у себя в деревне. Его пытливая душа дремала, когда он слышал слова молитв и церковной службы. Там туманный смысл и загадочность малопонятных выражений не требовали перевода, а как бы прямо соответствовали непостижимым силам, коим были адресованы. Он не верил, что батюшка, говоря малопонятные слова, сам их понимает, а здесь, видно же было, и сами понимают, и, главное, понимают те, кто стоит рядом. И понимание это обязательно обернется делом.

На стройке же речь шла о вещах земных и понятных, хотя так же, как и в церкви, главной темой была жизнь предстоящая, а все сегодняшнее – лишь к ней предуготовление и приближение. Те, кто чувствовал себя на стройке хозяевами, все время говорили не о той жизни, что сейчас здесь, под носом, они жили ради какой-то другой, якобы известной им жизни, видели ее не только в стенах будущего завода и его продукции, но еще дальше, как бы смотрели туда, где жизнь соединяется во всех своих смыслах.

И люди эти обладали странной притягательностью.

Неотесанный деревенский парень, утратив под ногами привычную почву деревенского уклада, а вместе с ним и понимание своего места на земле, малый упорный, готовый тянуть из себя жилы, попросту не знал, в какую же сторону, так сказать, тянуть жилы, чтобы занять в этой пестрой и мало еще понятной жизни безбедное и устойчивое положение.

Завидной и желанной показалась ему жизнь инженерии, технического начальства, людей не похожих на все, что он успел повидать за свои шестнадцать деревенских лет.

На стройке, собственно, как и в деревне, жизнь на виду друг у друга.

Кукуев издали наблюдал обиход итээровцев, составлявших как бы особый клан.

В досаде они не чурались мужицкого матерного слова, но брань их не была бессмысленной, не восполняла нехватку иных слов и не была грязной. И споры их чаще перемежались смехом, крайне редко переходили в крик, хотя и такое случалось, но никогда – в драку. И от выпивки они не бегали, но во хмелю подтрунивали друг над другом, иногда по-ребячьи дурачились, становились многоречивы и словоохотливы, горячо спорили. Кукуев видел, как участливо они относились к тем, кто вдруг превышал свою норму в выпивке и без посторонней помощи обходиться не мог. И не было на памяти Кукуева случая, чтобы такая помощь не была оказана. И, удивившись однажды такой заботливости, услышал объяснение: «Интеллигенция!»

Впервые Кукуев почувствовал что-то похожее на тоскливую зависть, когда услышал их разговор и ничего не понял, хотя все слова были русские, а разговор вокруг какой-то странный, то ли над тобой смеются, то ли над собой.

Однажды под Кукуевым, возводившим опалубку под бетонную стенку, рухнули леса.