Страница 38 из 45
Для начала Сергеев пригласил «на беседу» пребывавшего, по имевшейся информации, в постоянном подвыпитии одного из старейших работников института, подсобника-универсала по прозвищу Рентген. Сам же старейшина, явившись к Сергееву, представился в свойственном ему стиле: «Палыча вызывали?»
В любой ситуации Палыч предпочитал говорить о себе в третьем лице. Проистекало ли это от немалого самоуважения, имевшего некоторую историческую подоплеку, то ли подпиткой был все тот же спирт, сказать трудно. Работа Палыча в институте не была жестко регламентирована. Побывав на множестве хозяйственных должностей, он уже и сам не без труда мог назвать нынешнее свое состояние по штатному расписанию. Но это и не заботило ни его, ни сотрудников института. Его услугами пользовались все, а поскольку не знали, что он обязан делать, а что нет, на всякий случай вознаграждали некоторым количеством возвышенного напитка, по праву использовавшегося во всех отделах института, кроме отдела кадров, где его использование не было предусмотрено.
Спиритус есть дух.
Постоянно одухотворенному Палычу казалось, что лицо бородатого человека, чей бронзовый бюст, водруженный на гранитном столпе, был установлен на клумбе перед входом в институт, ему давно и хорошо знакомо. На граните были еще в ту пору бронзовые накладные буквы «Рентген», утраченные в ходе преобразований, коснувшихся всего на свете.
Как правило, уже во второй половине дня Палыч отлавливал досужего человека и пускался в воспоминания: «Ты с какого года в институте?.. Вот то-то!.. А мы здесь начинали втроем! Палыч. Рентген. И два рентгенолога. Все!»
И действительно, по стажу работы Палыч был старейшим в институте, поэтому никто не пытался даже объяснить ему, что Рентген умер через шесть лет после рождения Палыча и что он с Рентгеном и два «рентгенолога» составляют квартет, а не трио, как был убежден старейшина.
Вот и Сергееву пришлось, в свою очередь, выслушать историю одного из «основателей» Радиевого института и пригрозить ему неприятностями, понимая всю тщетность своих предостережений. В ответ он услышал краткую лекцию о летучести спирта и высокой его испаряемости.
Испарялось же спирта столько, что над институтом должно было бы постоянно висеть тяжелое спиртовое облако.
Пришлось Сергееву искать в институте собеседника трезвого, вменяемого и ответственного. В результате разговора с замсекретаря комитета комсомола, младшим научным сотрудником Д., занимавшимся мечеными атомами, родилась идея использовать невидимую маркировку в деле экономической разведки.
В случае удачи открывались такие перспективы, что весь спирт Радиевого института мог показаться всего лишь каплей в море краденого.
Работа велась полулегально, так как все, связанное с активными материалами, требовало многоступенчатых согласований, а стало быть, огласки.
Проведенные расчеты показали практическую безопасность задуманного эксперимента.
Пробы с использованием активного кобальта, кстати, уже применявшегося для исследования прочности сварных швов на газо- и нефтепроводах, дали великолепный результат.
После того как Сергеев первым в стране применил изотопы сначала для изобличения махинаций с меховыми шубами в универмаге на Большом проспекте, а потом и в разоблачении подмены документов на расходные материалы в солидном строительном тресте, ему было досрочно присвоено звание майора.
В звании майора он сумел найти даже медвежонка, похищенного в зоопарке и вывезенного в фургоне для перевозки мяса. Похищен полугодовалый звереныш был охотниками-любителями, остро нуждавшимися в звере для натаскивания своих собак, живущих в городе и медведя не нюхавших. Вот и ответ на вопрос, который задавал Сергееву проверявший расходы по «девятке» подполковник: «Зачем вам агентура в «Обществе рыболовов и охотников» Петроградского района? На кого здесь у вас охота?»
Уже через полгода после своего эксперимента с изотопами Сергеев оказался в Москве, на Садово-Сухаревской, в строительном отделе Главного управления по борьбе с расхитителями социалистической собственности, простиравшем свою опеку на всю территорию необъятного в ту пору Союза.
Сергеев был слишком везучим, чтобы коллеги пожалели о его переводе.
Глава 3. Вагон-ресторан
– «И счастье, и любовь, куда ни кинешь взоры, взлет меченых костей. Выигрывают воры!» – Анатолий Порфирьевич декламировал чуть громче, чем требовало малолюдное застолье, Вовчик да Наташа.
– Пушкин? – спросила Наташа так, словно робко прикоснулась к «случайному предмету», прикасаться к которым категорически запрещало вокзальное радио.
Несмотря на свой небольшой рост, Анатолий Порфирьевич умудрился взглянуть на сидевшую напротив него Наташу свысока, впрочем, по-отечески добродушно.
– Ну, уж не-е-ет… – загадочно протянул он таким тоном, каким коллекционер редких вин, выставляя на стол запыленную бутылку, снисходительно отвергает догадки своих собутыльников. – Это «Эрнани».
– Армения, – авторитетно пояснил Наташе Вовчик, видимо, полагая, что и недолгое общение с ученым позволяет сравняться в образованности.
Наташа с почтением посмотрела на своего нового друга. Нет, видимо, совсем не напрасно он предупредил ее о многих странностях своего деда, такого чудилу ей еще не приходилось встречать так близко.
Несмотря на опасения Вовчика, забронировавшего места на ужин заранее, вечером в вагоне-ресторане было малолюдно, ресторан был почти пуст, и официанты и вышедшая хозяйка ресторана с большим вниманием и нерастраченной любезностью старались предупредить все желания своих немногочисленных клиентов.
Анатолию Порфирьевичу понравилось то, как Владимир обратился к нему с просьбой пригласить на ужин «покушать» свою старую знакомую, с которой случайно встретился в поезде.
Со стороны ученого никаких возражений не последовало, хотя он не удержался и посоветовал на правах старшего избегать слова «кушать».
– Когда вам случится быть в обществе, мой совет, старайтесь обходиться без слова «кушать», особенно, когда речь идет о себе. Это не принято и может рекомендовать вас не с лучшей стороны. Поверьте мне. Надеюсь, вы извините мои непрошеные советы?
– А почему нельзя сказать «Я хочу кушать», если я хочу кушать? – от удивления и легкой обиды Вовчик оттопырил губы.
– Сказать все можно. Я же говорю о возможном о вас впечатлении. Обиходный язык всегда немножко условен, во всякой среде он свой. В словечке «кушать» есть какая-то мещанская слащавость, приторная манерность. По тому, как мы говорим, высказываемся, мы обнаруживаем свою принадлежность к определенному кругу. Есть интеллигентная речь, есть воровская «феня», есть молодежный сленг… Вы же не скажете о вашей знакомой, положим, «чувиха клевая», и я не скажу.
«Конечно, не скажу, – подумал про себя Вовчик. – Это только динозавры кайфовую телку могут назвать клевой чувихой».
– Эрнани – разбойник, – сказал Анатолий Порфирьевич и, отодвинув занавеску, посмотрел в заоконную темень, будто допускал неожиданную встречу. Оставив занавеску, он кивнул своей чуть захмелевшей головой. – Разбойник. Благородный. Но! Разбойник.
– Это в старину? – все также робко, в какой-то лисьей манере спросила Наташа.
Случись где-нибудь за столиком неподалеку оказаться опытному охотнику, он сразу бы заметил сходство учтивой молодой женщины с одной из самых изобретательных жительниц лесов. Так лиса невинно и боязливо выходит из темных лесных затворов, недоверчиво и сторожко смотрит окрест, улыбчивую свою острую морду всегда держит против ветра, разносящего интересующие ее запахи-вести, чтобы самой все слышать и знать, не подавая о себе никому вестей ни звуком, ни запахом. Каждый шаг она делает с опаской, след кладет с твердым расчетом и заметает его пушистым, невесомым хвостом. Но вот показалась добыча, и серого цвета глаза наливаются зеленым огнем… И куда девается невинность и боязливость.