Другие времена

Иное дело побивать соблазнителя его же возвышенными книжками, которыми он и ввел «малых сих» в заблуждение относительно правды жизни.

Это было бы и полезно, и поучительно.

Чем толще наврал, тем болезненнее будет наказание!

Поверьте, не за горами, а всего лишь за очередным крутым поворотом истории долгожданный день, когда человек, решившийся стать писателем, и тем более человек, решивший издать свою книжку, должен будет в присутствии понятых у нотариуса дать расписку в том, что он готов нести личную ответственность за все сообщаемые читателю сведения, кроме откровенно фантастических, как-то: «солнце садилось», «май дышал», «лошадь летела» и т. п. А если поименованный выше сочинитель будет уличен во лжи по злому умыслу, от лености ума, нерадения, поспешности в работе, умственной отсталости или желании кому-нибудь угодить и понравиться, а то и просто зашибить деньгу, он, сочинитель, готов в сознании своей вины понести суровую кару от рук своих читателей и быть побитым суммарным тиражом книги, рукопись каковой, а равно и тексты на энергоносителях присовокупляются к настоящему обязательству, составленному так-то и там-то, тем-то и тем-то, в присутствии таких-то и таких и т. д.

А кто же будут судьи?

Кто же будет выносить приговор?

Народ! Если к тому времени еще не разучится читать окончательно.

Глава 2. Пора в путь-дорогу

В 12 часов дня, в 199… злосчастном году, в монументальном здании Института геологии, что всей своей громадой возвышается в конце Среднего проспекта на Васильевском острове, в комнате, где последние годы теснился некогда многолюдный отдел Северо-Западной геологической зоны, Анатолия Порфирьевича Пушешникова позвали к телефону, единственному оставшемуся на весь отдел.

Добродушный баритон незнакомца, прежде чем представиться, прогудел, дескать, его имя-отчество ничего не скажут Анатолию Порфирьевичу, а тем более фамилия Касаев, чем обозначил свою склонность к самоиронии. Тут же было сказано, что фамилия Пушешников в геологии почтенна и известна, и хорошо было бы встретиться, поскольку фирме, которую представляет баритон, нужна консультация такого уникального знатока недр Заполярья, каким является доктор Пушешников.

– Хорошо, – сказал польщенный Анатолий Порфирьевич. Он даже не стал поправлять неведомого собеседника, отложив уточнение до встречи, поскольку докторскую он в свое время так и не защитил, а по нынешним временам к тому не было уже и стимула. – Когда вы сможете подойти? Я закажу пропуск. У нас в здании теперь столько фирм, что не вдруг и попадешь… Вы знаете, где наш институт располагается?

– Дело к обеду, может быть, я могу вас пригласить, здесь недалеко от вас, на 16-й линии, очень приличный ресторанчик «Марсель».

– Знаю я этот «Марсель». Там районное Общество слепых было, потом писчебумажный магазин, потом меховой магазин, потом салон…

– Вот и отлично, – баритон не дослушал историю геологических напластований под рестораном «Марсель», – если вы не возражаете, я вас прямо у входа и встречу.

Повесив трубку, Анатолий Порфирьевич тут же упрекнул себя за то, что уж очень быстро откликнулся на неясное, в общем-то, предложение. Впрочем, если бы он не упрекнул себя за это, то нашел бы какой-нибудь другой повод для упрека, поскольку принадлежал к того покроя людям, которым все время кажется, что все у них не так. С другой стороны, отдел крайне нуждался в заказах, ни от какой работы, обещавшей даже малый прибыток, уклоняться не приходилось, и потому, отнеся свое поспешное согласие на встречу как бы на счет общего блага, он успокоился.

Живя на Железноводской улице, Анатолий Порфирьевич ходил к себе во ВСЕГЕИ, что напротив трампарка им. Леонова, чаще всего пешком, мимо трех Смоленских кладбищ, переходил широкий мост через узенькую Смоленку и дальше, как раз мимо ресторана «Марсель», по 16-й линии выходил на Средний проспект. За тремя большими зеркальными окнами, прикрытыми прозрачной белой кисеей, были хорошо видны столики с пирамидками крахмальных салфеток, готовые к приему гостей, а вот публики, вкушающей «марсельскую» кухню и наслаждающейся «марсельским» гостеприимством, разглядеть не удавалось, хотя по нынешним временам беспечальные россияне, счастливые посетители подобных заведений, стремятся разместиться у витринных окон.

Увидев у входа в ресторан радушно улыбающегося круглолицего мужчину лет пятидесяти, несущего на лице печать отдаленно калмыцкого происхождения, Анатолий Порфирьевич, пожимая протянутую руку, кивнул на вход в ресторан:

– А я-то думал, сюда еще не ступала нога человека. Как ни иду мимо, одни пустые столики за витриной.

– Ступала, Анатолий Порфирьевич, уж поверьте мне, – радушно хохотнул новый знакомый. – И кормят вполне прилично и, в общем-то, не дорого. Я и есть Касаев, Андрей Назарыч.

Природное имя Касаева Алан было ближе к русскому Алеше, Алексею, но Алан предпочел в русской версии именоваться Андреем.

– Это я вам звонил. Проходите, столик у нас заказан. Вон там молодой человек сидит.

Молодой человек сразу же встал и предупредительно отодвинул стулья, как только увидел вошедших в уютный зал Пушешникова и Касаева. Обличьем он напоминал человека, предполагающего сделать карьеру то ли учителя физкультуры в средней школе, то ли инспектора дошкольных учреждений в провинциальном РОНО.

В этот «час ланча», когда в Европе кафе и рестораны заполнены до предела, в «Марселе» на 16-й линии было даже не малолюдно, а пустынно. Обитатели заведений, отвечающих строгому вкусу состоятельной, не стесненной в расходах на обед публики, еще только-только пробивались, как веселая весенняя травка сквозь потрескавшийся асфальт, на путях, приведших через новое мышление в новую жизнь.

Анатолий Порфирьевич Пушешников, с добрыми глазами на продолговатом и бледном лице, человек небольшого роста, да еще и чуть усохший к своим шестидесяти, отчего его свободно висевший костюм, немало ему послуживший, казался купленным на вырост. Глаз старого геолога сразу заметил в новом своем знакомом хорошее воспитание, по нынешним временам ставшее немалой редкостью, как, к примеру, природное олово.

Плотная фигура Касаева была исполнена нескрываемой силы и одновременно предупредительности, приветливости, восточной мягкости и внимания к собеседнику. В этом внимании, в небольшом наклоне аккуратной головы и слегка прищуренных глазах, словно в них бил встречный свет, источаемый собеседником, играл совершенно неожиданный притягательный оттенок. Так смотрят люди, готовые в любую минуту признать свою неправоту, даже глупость, отступить назад и радостно согласиться с чужим мнением. «Разве вы не видите, что в моей широкой груди сердце бьется в унисон с вашим?» – говорили его интонация, взгляд и сдержанные, осторожные и предупредительные движения евнуха…

Глаза его, полные ума, по-юношески горели, правда, они были посажены так глубоко, да плюс еще привычка слегка щуриться, что разглядеть этот юношеский огонь было несколько затруднительно.

– Володя. Человек незаменимый во всех жизненных случаях. Надеюсь, сможете в этом убедиться. – Касаев погладил молодого человека по плечу, словно извинялся перед ним за то, что вынужден называть своего коллегу не привычным именем Вовчик, а ради нового знакомства и поддержания марки самым ординарным образом.

Лицо Вовчика, всегда чуть полуоткрытый по-рыбьи круглый рот, припухшие по-детски губы, глаза почти как бы навыкате – все складывалось в печать маловыразительную, простецкую, и потому дорогая одежда, льющиеся к щиколоткам черные брюки, пиджак по моде времени на размер, а может быть, и на два больше, даже рубашка, не скрывавшая воротником острый кадык и ямку под ним, – все казалось чужим, не от этой фигуры и не от этого лица, которому в ресторанной обстановке больше пошла бы косоворотка и полотенце через руку. Тут бы и полуоткрытый рот с припухлыми губами, и взгляд человека, привычно ожидающего приказания, был бы как нельзя кстати.

Вовчик получил распоряжение на обед с ученым «одеться как следует» и потому решил явиться в своем новом черном костюме и дорогом галстуке, не очень шедших к полуденному часу. В этом торжественном обличье он отчасти напоминал жениха, которого попросили прежде, чем отправиться под венец, поучаствовать в деловом обеде, на что он охотно согласился, вполне уверенный как в стойкости своих чувств, так и в верности невесты.