Как на духу

реве» было задано домашнее сочинение на ту же тему. Шел

второй год кровавой войны, меня переполняли патриотиче-

ские чувства, и я излил их на бумагу. Но до того, как я вручил

свое сочинение преподавателю, ко мне подошел Витя Козлов

(я писал о нем выше) и попросил меня дать ему мое сочине-

ние почитать. Я охотно выполнил его просьбу. На следующем

уроке учитель начал раздавать работы, кратко комментируя

каждую из них. На его столе оставались две тетрадки.

– Козлов, встань-ка, братец, – начал он, – скажи мне, ведь ты списал сочинение у Соломоника? Твои возможности я

знаю, ты сидишь здесь второй год. Ну же…

ЗаплетающимсяязыкомВитяпробормоталчто-тоневнятное.

– Садись, дружок, тебе я ставлю двойку. А теперь ты, новый пришелец. Ты давал ему списывать свое сочинение?

– Давал…

– Тогда ты получаешь четверку вместо пятерки, которую

заслужил. Послушайте-ка ребята его работу, из него может

получиться кое-что в литературе.

И он полностью зачитал мое сочинение. Я сидел гордый

собой, как тысяча глупых гусынь, но моя роль в классе была

уже установлена. Я принимал участие во всех литературных

начинаниях нашего преподавателя. Он организовал в школе

драматический кружок, который ставил такие пьесы как «Рус-

3. Приуралье в годы войны 37

ские люди» Константина Симонова и другие актуальные вещи.

Я всегда принимал участие в его проектах, получая от них

неизменное удовольствие.

В классе было немало местных ребят, но тон задавали, несомненно, эвакуированные. Часть из них жила в интернате, часть – со своими родителями, которые к интернату не имели

никакого отношения. Изрядная доля эвакуированных была

из Ленинграда и мы, естественно, кучковались вместе. Вспоми-

наю двух девочек – Маню Неймарк и Валю Яковлеву. С Маней

я контактировал после войны в Ленинграде. Она закончила

философский факультет Университета по специальности пси-

холога и позднее стала известной ученой в этой области, рабо-

тая в Москве с популярной в кругах педагогов Лидией Ильи-

ничной Божович. Маня впоследствии уехала с семьей в США, и я встречал ее в Нью-Йорке. А судьба Вали Яковлевой, в кото-

рую я был безнадежно влюблен во время войны, сложилась тра-

гически. Она погибла под колесами автомашины вскоре после

возвращения в конце войны в Ленинград.

С Валей связана одна любопытная история. Как-то вскоре

после начала учебного года меня вызвал к себе директор интер-

ната и предложил исполнять должность диктора на местном

радио. Мол, к нему обратились с просьбой выбрать подходя-

щего кандидата на ежедневное получасовое вещание, которое

давалось району для освещения локальных новостей. Среди

своих такого человека не было, и районные власти обратились

за помощью в интернат. Вот он и предложил мне попробо-

вать себя на этом поприще. Я согласился с немалым трепетом

и страхом. Работа, однако, оказалась мне по силам, и я вещал

по утрам в течение месяца или двух.

Этот период совпал у меня с пиком увлечения Валей Яков-

левой. Как-то я подошел к ней на перемене и сказал, что

каждую свою передачу буду заканчивать ее инициалами —

В. Я. Она удивилась, но ничего не сказала. Со следующего утра

я начал сопровождать конец передачи ее инициалами. Этого

оказалось мало, Валя не отвечала мне взаимностью. Мою про-

делку никто не заметил, и скоро я сам бросил это дело из-за

невероятной скуки, которую она во мне вызывала: «Колхоз

“Красный лапоть” в ответ на призыв партии и правительства

38

Соломоник А.Б. Как на духу

обязался увеличить надои молока на 50 %» или еще что-то

в этом роде. Все же деньги, полученные за вещание, стали

моим первым самостоятельным заработком, и я этим весьма

гордился.

Нельзя не отметить колоритную фигура парня из нашего

класса; он был из ленинградской области и звали его Витя Уга-

ров. Виктор был не силен в учебе, но здорово превосходил всех

нас своей практической сметкой и жизненным опытом. Меня, во всяком случае, он очень привлекал. Как-то я пришел к нему

домой, в небольшую деревушку возле Черновского. Дело было

весной, вскоре после таяния снега и образования возле реки

небольших озерков, отделенных от нее отрезками суши. Оказа-

лось, что в них в это время находились щуки, которые не могли

пробраться обратно в реку и уплыть. Витя наскоро собрался, взял ружье и патроны и мы пошли стрелять щук. Для меня это

было совершенно новым и привлекательным действом.

Мы подходили к озерцу, где плескались щуки, Витя

выстреливал из ружья, оглушал их, и они всплывали на поверх-

ность пузом вверх. Тогда Витя в своих высоких сапогах забегал

в водоем и вытаскивал на берег щук, казавшихся мне очень

крупными. Это произвело на меня, городского мальчика, колоссальное впечатление. Я увидел, как человек может вос-

пользоваться дарами природы и приспосабливаться к ней для

удовлетворения своих потребностей. Ничего такого я не умел, получая все в конечном виде через магазины и рынок. Витя, кстати, был неравнодушен к Мане Неймарк, и они превос-

ходно дружили друг с другом до конца войны.

Кроме школы, я ходил на танцы. Они проходили в Доме

Культуры раз в неделю, и я принимал в них активное участие.

Я быстро освоил обиходные танцы – вальс, танго, фокстрот

и еще несколько – и начал прилично танцевать. На танцах

царила непринужденная атмосфера, появлялось много незна-

комых лиц, и с ними приятно было знакомиться, шутить

и вести беседу. Привлекала также близость девочек, само их

присутствие и кажущаяся доступность. Из-за танцев, однако, начались мои перепалки с мамой. Она порицала мое увлечение

и въедливо меня за него отчитывала. Однажды мы так поссо-

рились, что я решил не возвращаться домой.

3. Приуралье в годы войны 39

Постоянным посетителем танцев был школьный учитель

военного дела. После ранения его комиссовали из армии, после чего он возвратился домой в чине лейтенанта и стал

преподавателем военного дела. Со школьниками он держался

весьма дружелюбно, был с ними, что называется, на короткой

ноге. Я был с ним хорошо знаком, поэтому, объяснив причину, попросился переночевать у него дома. Он как-то стушевался, но, поколебавшись, согласился взять меня с собой. После

танцев мы пошли к нему. Жил он в деревне Вары, неподалеку

от райцентра.

Причина его колебаний мне стала понятна, как только он

распахнул дверь своего дома. Такой нищеты я никогда прежде

не видел. Шел третий год войны, все продукты выметались

из личных хозяйств при помощи налогов подчистую. Хозяева

все же постарались принять меня достойно: мать моего учи-

теля положила перед нами две картофелины, и это, по-види-

мому, было все, что она имела. Мы «поужинали», и я улегся

спать на тюфяк без простыни, укрывшись каким-то тряпьем.

Мой друг казался сконфуженным, но мне не надо было ничего

объяснять, – я все понял. Поутру я встал с тюфяка и, поблаго-

дарив хозяев, удалился, чтобы никогда больше туда не возвра-

щаться. Мы в интернате жили небогато, но все же до подобной

нищеты не опускались. Мы сами все производили, а в случае

надобности нам, видимо, еще и помогали, чего нельзя сказать

о коренных жителях, кормивших своих защитников на протя-

жении всех лет войны. Они были обречены на нищету и прозя-

бание, о чем я еще буду рассказывать дальше.

За время пребывания в Черновском я закончил восьмой

и девятый классы. Учился легко и охотно. В девятом классе

у нас не было уроков иностранного языка – как я писал, наш

преподаватель немецкого куда-то неожиданно исчез. Вообще

в Советском Союзе внезапные исчезновения людей никого