Туман гор Кайана

— Да, — устало кивнул я тому.

Мы оба открыли двери и спрыгнули в вязкую грязь. Туман окружал нас со всех сторон, скрывая следы шин, а сырость и влага разъедали их, разравнивая землю в неидеальный, но однообразный поток. «Не так просто», — зло шипела на нас серая стена. Но вдруг позади меня ярким лучом вспыхнул свет — спелеолог стоял и держал в руках мощный, пускай и очень узко светящий фонарь.

— Взял в том домике, — зачем-то объяснился он, подходя ближе.

За тем лучом он выглядел настоящим стереотипным злодеем — продажным копом, что направлял на тебя чёртову лампу, почему-то всегда стоящую на столе в комнате допросов, и всё пытался выведать всю «ценнейшую» информацию; тайной главой какого-нибудь синдиката, чьё лицо никогда не попадало в объектив камеры; человеком, что продал чужую шкуру, чтобы спасти свою, а потом бесстыже пытался откупиться — вся моя логика, все чувства и инстинкты говорили о том, что там — за светом фонаря — стоял плохой парень. Но как только он дошёл до меня, как только поравнялся со мной — мы уже оба были за этим светом фонаря. Я ведь был таким же, верно? Даже если учесть то, что в той ситуации не было простых решений, я всё равно оставался… соучастником?

Думаю, нормальный солдат быстро решил бы для себя тот вопрос морали — принял бы самую удобную для себя точку зрения и ринулся бы дальше в бой. Но нет — не я. Не такой солдат, как я.

— Думаешь, пять миль мы проехали?

Я оглянулся по сторонам: мы стояли посреди грязной узкой дороги, зажатой елями и редкими степями в одинаково тёмном лесу. Проехали ли? Да даже сам чёрт не знал ответа. Я попытался достать телефон из внутреннего кармана куртки, чтобы проверить и связь, и время, но вытащил лишь помятый ударом кусок металлолома. «Вот и всё», — понеслась мысль в голове и тут же упала вместе с тем куском в грязь.

— А это важно? — всё глядел я на сломанный смартфон.

Смит обернулся на меня и застыл. Его рот всё ещё был приоткрыт, грудная клетка высоко вздымалась от тяжёлого дыхания, но тот вопрос… Думаю, в тот момент я действительно напоминал ему его самого.

— Нет, — закрыл глаза и легко улыбнулся тот. — Конечно, нет. Пошли.

Туман окутывал нас всю дорогу. Даже хуже — он окружал. Наш небольшой фонарик — единственный источник света — был нам как лучшим другом, так и злейшим врагом. Всякий раз, как я пытался представить нас со стороны, понимал, что для любого, находящегося в том лесу, мы были словно на ладони — один блуждающий свет посреди абсолютной темноты. Ни Луна, ни свет звёзд не пробивались через те деревья; самого мира, как тогда казалось, было слишком мало.

Но зато там было ожидание… Тянущееся резиной очень подлое ожидание, наступающее после каждого шума: «Что это было? Просто ветка? Какой-то зверёк? Смерть?» — всякий раз те долгие-долгие секунды тишины, когда ни один из нас двоих не осмеливался ступить и фута вперёд, уставившись в сторону, я думал лишь о нём — об ожидании. Смерть… точно была меньшим злом на его фоне.

«Пока деревня сгорит, мы будем далеко», — то было первым, что сказал мне Смит, когда мы тронулись. Час-другой назад я видел через боковые зеркала, как в деревне мёртвые рутинно заходили в огонь, словно их новые соседи просто позвали их в гости; думал о том, как превратившиеся в прах двери впустили их в их же собственные дома, брошенные десятки лет назад; как они заходили внутрь и, наблюдая осевшую пылью вечность, горели заживо… Заживо ведь, верно?

И всё то ради того, чтобы потом, набравшись сил, осознав, осязав контуры своей маленькой клетки, стать ещё большим чудовищем — духом.

Ведь если мёртвые просто жили в неведении, считая себя живыми, то что было с духами? Знали ли они, что они мертвы? Что чувствовали? Страх? Жажду? Тот же охотничий азарт, что мелькал в глазах Теккейта?.. Каково это было для них — быть осознанно мёртвым?

«Всё-таки, в чём-то он — тот рыжий парнишка, что и словами, и действиями своими будто олицетворял полуправду — был прав: всё это было одной большой ошибкой. Этот поход, этот перелёт, этот туман… Без этого всего было бы так хорошо…».

Утро не наступало. Спустя долгие-долгие часы ходьбы по безмерно скользкой земле, на небе всё ещё было темно. «Сколько мы идём?» — спрашивал меня Энтони вечность назад, и ту вечность назад ответ уже был: «Слишком долго». Думаю, он боялся спрашивать ещё раз — наше молчание слишком затянулось… А я боялся смотреть на часы и отвечать. В какой-то мере подобное неведение даже было блаженным, желанным — лучше было не знать вовсе, чем узнать, что всё могло оказаться хуже ожиданий. Так что мы просто шли и ждали солнца, потому что вариантов было всего два: либо свет, либо смерть.

***

— Эй, Фогг, глянь-ка сюда.

Нам вновь везло — светало. На моих часах было семь тридцать после полуночи, а то означало, что мы всё-таки прошли двадцать чёртовых миль, так и не повстречав на пути ни одну тварь… В какой-то момент мне даже казалось, что тот лес не закончится никогда… Но всё конечно. Так, по крайней мере, гласила одна крылатая фраза: «Всё конечно. И всё закончится».

Стоя впереди, Смит указывал пальцем на свежие следы шин, перекрывающие наши. Они шли куда-то в горы — прямиком по широкой, очень широкой дороге.

— Мы близко к городу, — заключил он очевидное. — Помню этот поворот, — я невзначай взглянул в сторону гор и замер, вслушиваясь — по рассказам Дэна, многие мужики ездили той дорогой, чтобы рубить лес, но…

— Тихо для такой дороги… Даже слишком. И да — следы свежие.

Тони был прав, догадывался он или действительно знал — следы от наших шин содержали в себе влагу, успели скопить воду в прорезях от узоров, оставшихся на земле; «не наши» же были слишком сухими — новыми.

Мы развернулись и с большой опаской пошли к городу.

***

«Тихо», — то всё ещё была единственная мысль, посещающая меня всю дорогу. Не было ни шумов, ни криков, ни обычных разговоров — только тишина, только ветер, гуляющий в знакомых ему горах. Меня преследовало какое-то странное ощущение… контраста, идеально выскобленной безжизненности на фоне того, что я помнил о том городке, пускай и видел его всего раз до того. Так выглядело спасение, да? Но оно таковым точно не чувствовалось.

Мы молча прошли аэропорт. Он был всё так же пуст, как и в день нашего отбытия — весельчак-лётчик улетел в тот же день. Везунчик. Церковь, магазинчик, оружейная, почтовое отделение, школа — всё было там же, всё было на своём месте, пустовало… Я шёл по одной и той же дороге, по коей ступала моя нога два дня назад — да, но знал ли я то место, где я был?.. Нет. Тот Кайана… был другим. Его светлый и радостный близнец наверняка тоже был из тех, кому везло — он успел заскочить в улетающий самолёт.

«Где же люди?» — всё хотел я спросить у Смита, но… боялся? Ни одной души, ни единого голоса — ничего не было. «Боишься? — успокаивающе шептал во мне мой внутренний голос. — Правильно. Это ведь естественно — бояться», — но от понимания правильности вещей спокойнее не становилось.

Энтони настоял на том, чтобы мы шли сразу к мэру. «Если с ней что-то не так — со всеми что-то не так. И наоборот». Возражать я не хотел ровно до того момента, пока он не постучал в дверь — за ней вновь была тишина. Нужно было сделать так ещё на первом доме. Нужно было постучаться и, проверив, бежать, услышав ту тишину. На юг, на запад, в горы — куда угодно. Я был готов пройти весь чёртов лес ещё раз, но не был готов к тому, чтобы ждать у двери.

«Быстрее. Пожалуйста, быстрее», — но шаги, бесславные подлецы, не спешили раздаваться. Или же были настолько тихими, что я со своим слухом просто их не слышал.

Дверь открылась. Впереди нас стояла уставшая, очень иссушённая Эмма.

— Где Даниель? — хриплым голосом спросила она.

Но мы лишь стояли и молчали, скованные самим страхом. Где же был Даниель? Нам, несмотря ни на что, несложно было сказать — его силуэт мелькнул прямо за её спиной.

Примечание:

Все нижеперечисленные слова являются сленгом американских военных.