За день до нашей смерти: 208IV

— А что… что же мне тогда делать? Умереть? — спросила она, уткнувшись носом в свою кофту.

— Не знаю… Это было твоё ружье? — указал охотник на снайперку, которая на деле оказалась простым охотничьим карабином.

— Да. Папа оставил. И пистолет — тоже мой, — она утёрла лицо рукавом, по немного пухленькой щеке теперь проходила небольшая полоска из пыли.

— Почему решила убивать людей?

— Не я так решила, — уже более спокойно ответила она. — Саймон. Он нашёл меня, идущей по дороге из Аркадии… — она отвечала, опережая вопросы. — Мы жили там… с папой. Иногда уходили — он начал брать меня на вылазки или охоту, когда мне исполнилось десять. Уходили далеко и надолго, но мне нравилось — это всегда было в тёплую погоду, так что в лесу… Ты был в лесах возле Арканзаса? Там красиво. Много… живого. В общем, потом мы всегда возвращались в Аркадию. С едой или без — неважно. «Там — дом, — говорил мне папа вот с таким же лицом, как у тебя сейчас. — Нельзя забывать свой дом»… Где твой?

— В Джонсборо, — ответил он. — Том самом, что в Арканзасе.

— Ух ты. Может, ты видел нас когда-нибудь?

— Нет, точно не видел. И я никогда не оставался в Джонсборо.

— Почему? — наёмник только посмотрел на неё и отвернулся. — Не хочешь — не говори…

— Эх… Потому что я не любил свой дом. Не люблю и по сей день. Вообще, не всем ощущение дома приносит радость, Девочка. Радость, как и хорошая жизнь — редкая штука в наши дни, а те, кто ей владеют обычно прячут её — оставляют в тёмном уголке, где только они могут до неё дотянуться. «Почему?» — спросишь? Да потому что люди не умеют по-другому. Потому что осознание чужого счастья вызывает только одно — зависть, — он выдохнул. — Что там с твоей историей?

— Папа ушёл, — немного промолчав, ответила она. — В этот раз он не взял меня с собой. «Нельзя», — просто пояснил. Он не вернулся. Обещал прийти через день. Когда прошёл третий, мне стало страшно. На четвёртый я вышла из дома — хотела пойти его искать. Увидела машину, что нарезает круги по Аркадии — то был Саймон. Он будто ждал меня… Сказал, что мой отец не вернётся и что… — она шмыгнула носом. — И что я теперь — часть «семьи». А чтобы пройти — я должна была убить кого-нибудь. Я не хотела, но… Он… Он убил его, верно? Этот ублюдок… Откуда ему ещё было знать, что папа не вернётся?! Он просто не мог!..

Она начала кричать и плакать. Хантер взял её за руку и прижал к себе. Кажется, он чувствовал то, что чувствует она. И, кажется, что в тот момент, когда он лишился отца, он хотел только этого — понимания.

— Хочу защищаться от таких как он… От всего!.. Хочу домой…

— Научишься со временем, — шептал он ей на ухо. — Всё будет в порядке.

Прошла минута. Прошла другая. Ветер усилился и со всем своим холодом подул на парковку, но им становилось только теплей — мальчику из забытого бункера и девочке из разрушенного города. Прошла вечность. Кажется, Уильям «Из Джонсборо» Хантер даже не ощущал своего дыхания, но ощущал её. Счастливый случай. Ощущал каждую слезинку сквозь задубевший плащ, свинцовый бронежилет и грязную рубаху. Ощущал, потому что хотел.

За спиной наёмника прогремел выстрел. Хантер, почувствовав лёгкое жжение в бедре, тут же выстрелил в ответ, не отпуская девочку. Попал — второй выстрел, сделанный неизвестным стрелком, ушёл в небеса. «Успел» — подумал Уильям. На полу лежал мужчина с простреленным плечом, а револьвер, из которого он выстрелил, отлетел на край парковки — под колёса какой-то машины. «Саймон», — молнией пронеслась мысль. Сквозь боль в ноге, которая легонько отдавала колющей болью даже в волосах на подбородке, охотник почувствовал, как что-то мокрое тянет его рубашку на себя.

— Нет!

Он практически не помнил, как, подбежав, добил Саймона. Как разорвал его куртку на лоскуты и кинулся к Ней. Не помнил, как перематывал сквозную рану у тазовой кости. Не помнил, как твердил Ей не отключаться, а Она твердила, что ей страшно и спрашивала его имя, быстро бледнея. «Уильям Хантер». Не помнил, как взвыл на военной частоте о помощи и как тащил её до самого Национального здания под крики приближающихся ходячих. Первое ясное воспоминание: он, истекающий кровью из рваной ноги, боль в которой превратилась в жгучую и сильную, отдал девчонку парнишке, у которого ещё вчера отобрал оружие. Парнишка не спрашивал, не перечил, не язвил — понимал. В качестве платы он так же отдал ему дробовик, а напоследок оставил кепку. «Передай ей это, если выживет, — шепчет Хан. — Передай, даже если не выживет: скажи, что она заслуживает этот — третий шанс. И заслужила бы четвёртый. Пусть только живёт… Передай…»

Один солдат остался. Прижег рану. Больно. Это всегда больно. Предлагал вернуться с ними в здание. «Нет. Нельзя. Она может умереть — я не хочу видеть… Нет. Она выживет. Но если… Я не хочу… Не хочу смотреть, как она умрёт. И солдатам доверять тоже нельзя — не после сегодняшней сцены… И генерал… Не хочу, чтобы видела, как умру я, если умру… Нет. Просто нельзя. Так безопаснее», — с этой мыслью, он и поплёлся на мост. Повезло. Ему снова повезло. Вылетела ли та самая монета из его рук? Он не знал. Надеялся, что нет. Трасса, шоссе, дорога. Крови не хватало, а организм слабел.

— Ты умрёшь, — сказала ему вновь появившаяся возле него фигура.

Он взглянул на неё: она тоже хромала, она тоже была без кепки. Ковыляя рядом с ним, она тоже истекала своей кровью из его перевязанной ноги. И она умрёт. Умрёт вместе с ним.

— Ты истекаешь кровью, Хан. Паразит прогрессирует. Ты умрёшь. Никем не признанным и не узнанным наёмником — никем! Тебе конец, Хан. Нам конец!

— Нет, — ответил он темнеющему небу. — Не умру никем… Не хочу… — фигура уже открыла рот, чтобы возразить ему, но он не послушал. Он молчал, так же, как и она — пытался не уронить голову. — Неважно, как я прожил эту жизнь, — он шёл всё медленнее, опираясь на забытые машины. — Неважно, какими были мои поступки. Важно то, что я сделаю сейчас — за день до моей смерти. За день до нашей смерти. Только это важно. И если хоть один человек на этой проклятой людьми земле запомнит меня сегодня таким — значит, я умру не зря. И ты — тоже.

Фигура испарилась. Вдали вечернего горизонта загорелся слабый огонёк. Охотник поднял револьвер над собою и, выпустив весь барабан в воздух, упал на дорогу. «Главное, что меня запомнят. Что где-то там, в высоком небоскребе, выживет Девочка из Оклахомы… Аркадии, которая запомнит меня. Не «Уильяма из Джонсборо», но Уилла Хантера. Настоящего. Неприкрытого… Счастливый случай. А Джеймс… Джеймс справится… Как всегда… Справится…»

На его бледном лице вырисовалось слабое подобие улыбки. Его глаза устремились вверх: «Звёзды…» Он был готов это сделать. Он был готов умереть.

========== Глава 6. После темноты ==========

Темнота. Всепоглощающая и окутывающая собою, словно свежей простыней, темнота. Не было ни лучика света, ни единого изменения полутона в отдалённом куске той бездны, ни звука — только тишина. Самая громкая, что могла быть. Давящая. Он очнулся. «Где я?» Губы больше не сохли, не першило горло… Впрочем, он и не думал о том. Попытался пошевелить глазами. Моргнул. Получилось ли? «Темно», — вдруг подумал он. Или прошептал? Неясно — не слышно. Не было рук. Не было ног. Зрачки глаз бешено шевелились из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть слабые контуры — силуэты того, чем бы ни была та темнота. Но… шевелились ли они?

Не было больше ориентиров. Ни голосов, ни звуков. Не было света. Темнота была осязаемая, плотная, тесная. Давила. Нет, было не больно. Было страшно. Он кричал. Ему казалось, что кричал. Но кто слышал? Болели лёгкие… Болели? Кто вообще слушал? Или… кто вообще мог?

Пусто. Спустя вечности или секунды всё ещё было пусто. Страх сменялся вопросами. Нет, не сменялся — они шли вместе. «Так чувствуют себя мертвые? Так… существуют?» Не было даже биения сердца. Сколько же у него ушло, чтобы заметить? Неизвестно. «А дышать нужно? Вроде нужно. Буду дышать», — не дышал. Было бы у него сердце, оно бы обязательно билось. Стучало. Разрывалось бы в клочья от того волнения, что захлестывало разум, и наводило бы жар на тело. Но ему не было холодно, ему не было жарко — страшно.