Цикады

Особо следует сказать о художественном языке произведений. Именно в языке своего народа писательница черпает те духовные и душевные силы, которые позволяют ей противостоять расчеловечивающим тенденциям современного социума. Стилистика этих произведений не повторяется, в каждом из них сохраняется свежесть и оригинальность языка. Проза Веры Сытник притягивает читательское внимание богатством языковой палитры, естественностью, целесообразностью используемых поэтических средств. Образный, метафорически изысканный язык рассказа «В тумане», поэзия прозы в миниатюре «Луна и рыбак», краски и запахи моря, осени, сада и т. д. в новелле «Осень» – все эти формы мифологизации и художественной выразительности в повествовательной манере Веры Сытник восходят к лучшим традициям русской классической литературы, обеспечивая связь времён и эстетическую преемственность, одушевляющую художественные поиски современной российской литературы.

Вячеслав Михайлович Головко,

доктор филологических наук, профессор

ФГАОУ ВПО «Северо-Кавказский федеральный университет»

Цикады

В кустах запели цикады. Это значит, что наступил самый разгар лета, середина июля, и воздух на берегу Жёлтого моря прогрелся настолько, что эти насекомые очнулись наконец от своей долгой вялой истомы и, пробившись к свету, начали громко стрекотать, впадая в бесконечный любовный экстаз. Я всегда с нетерпением жду этого момента, чтобы спрятаться от городского шума за причудливой музыкальной ширмой, близость к которой вызывает воспоминания о далёкой юности, рождая в душе настроение, на фоне которого хочется бросить рутинные занятия по поиску китайских производителей и засесть за роман…

Только недавно узнал, что личинки цикад могут находиться в почве от двух до четырёх лет, прежде чем превратятся во взрослых особей и выползут на поверхность земли. Об этом рассказала моя жена, когда мы стояли с ней на балконе в один из жарких солнечных дней, раздумывая: не отправиться ли на пляж вместо того, чтобы страдать в духоте квартиры? Щурясь от яркого солнца, мы смотрели вниз, на роскошные кусты граната, покрытые густой, плотной листвой, увитой редкой гирляндой оранжевых цветов в виде фонариков, на зелёную тую в ажурном наряде, на кипарис и оставались на месте. Отовсюду неслось исступлённое пение цикад.

– Четыре года созревания! – удивился я.

– А то и семнадцать лет, если дело касается большого африканского вида! – уточнила она, перегнувшись через перила вниз, словно намереваясь разглядеть нечто интересное в зелёной куще под нами.

Я усмехнулся. За семь лет в Китае никому из нас двоих ещё ни разу не удалось увидеть ни одной живой цикады, сколько бы мы ни таращились на кусты. Лишь поздней осенью, когда их звонкий стрекот постепенно смолкает и под окнами становится непривычно тихо, на вытоптанных площадках вокруг деревьев и под кустами можно заметить их высохшие, потрескавшиеся тельца. Они лежат там в большом количестве, напоминая об ушедшем лете, но это уже печальное зрелище, никак не связанное с тем жизнеутверждающим, воинствующим пением, которое мы слышим, не видя самого хора…

– И всё для того, чтобы вырваться наружу и трещать без передышки! Днём и ночью! Неистово! Спариваться, откладывать яйца и, обессилев, погибнуть! Слышишь, как надрываются, привлекая самку? – спросила жена, выпрямляясь и оборачиваясь ко мне. Её круглое лицо слегка покраснело, а на висках выступили капельки пота. – Ни дать ни взять «Песнь торжествующей любви»! – с сочувствием в голосе прибавила она, словно угадав моё ностальгическое настроение.

Филологическое образование жены, долгая работа в школе выработали в ней привычку обращаться за примером к литературе всякий раз, когда нужно оценить обстановку вокруг себя, – в чём она преуспела, выуживая из океана известных ей фактов именно тот, который позволял понять самую суть момента. Вот и сейчас она верно почувствовала мою грусть и даже уловила её связь с цикадами, но вместо того, чтобы лезть с расспросами, непринуждённо заговорила о том, что касалось меня, однако всё выглядело так, будто речь шла о постороннем предмете.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Так называется одно из самых удивительных произведений Тургенева, – глаза её заблестели. – В нём говорится о любви двух юношей к девушке, ставшей женой первого не по зову сердца, а по совету матери. Когда через несколько лет они встретились снова, второй юноша, познавший к тому времени науки Востока, околдовывает девушку звуками таинственной мелодии, которую он исполняет на старинной скрипке с изображением змеи на ней. «Песнь удовлетворённой любви», – говорит он, бросая взгляды на девушку. Она испытывает сначала жуткое чувство страха, недоумения, а позже, ночью, проснувшись от страстных призывов уже знакомой мелодии, в лунатическом состоянии покидает супружескую постель и идёт в тёмный парк, на свидание… Дело заканчивается тем, что муж девушки убивает своего друга, но его с помощью магии оживляет слуга друга, а девушка оказывается беременной. Вот так. А до этого – не получалось.

– Мистика… – сказал я. – Что автор хотел этим сказать? И при чём здесь цикады?

– Тургенев пытался понять, какую роль играет физическое начало в человеке, насколько сильно оно владеет им, как управляет? И ужаснулся! Ведь его героиню влечёт к мужчине нечто глубинное! Нечто неясное для неё самой и далёкое от её собственного «я» – такого, как она его понимала до этого случая! Девушка запутывается, теряет ощущение реальности и готова погибнуть! Она сопротивляется. В повести фигурирует священник, к которому бедняжка идёт на исповедь. Соблазнитель уезжает, и она радуется, почувствовав освобождение от чар. Возможно, автор хотел разобраться, что управляет нашим подсознанием, где скрывается наше истинное «я»? Но решил не делать резких заявлений, предоставив читателю свободу суждений. А цикады ни при чём. Просто, подумав о них, о том, что они погибают, исполнив песнь любви, я припомнила эту повесть, – сказала жена и добавила, указывая вниз: – Представь, их крик бывает столь оглушительным, что пугает даже тигров в Африке!

Я недоверчиво покачал головой и предположил:

– Должно быть, время созревания цикад пропорционально тому энтузиазму, с каким они отдаются любовным песням.

– Возможно, – подтвердила жена, – чем дольше в земле, тем больше запас энергии. И всё же, как странно, – задумчиво произнесла она, – появиться на свет лишь затем, чтобы, исполнив арию, познать любовь и умереть…

Я хотел возразить и сказать: разве всё не так же, как у людей? Разве, вспыхнув между мужчиной и женщиной, любовь не исчезает вскоре? Как лёгкий дым! И они остаются ни живые ни мёртвые. И продолжают жить только потому, что век человеческий не такой короткий, как у цикад! Я бы прибавил, что нет такой любви, которая держала бы нас в вечном упоении. Но передумал. В жару, когда мысли крутятся вокруг пляжа, начинать серьёзный разговор не было желания. Да я и знал ответ жены. Наверняка она сказала бы, что, как и цикады, человек рождается для любви. И только. «Но все мы думаем, что есть нечто важное, более значимое для нас, – начнёт развивать она свою мысль, – к чему мы постоянно стремимся, не замечая, что умертвляем любовь. В погоне за призрачным отказываемся от неё и – подписываем себе приговор. Вместо того, чтобы оставаться живыми: взращивать в себе терпение, искать сострадание, подпитываться заботой друг о друге, – мы гоняемся за материальным благополучием и высушиваем свои души, которые становятся похожими на мёртвых цикад». И приведёт какой-нибудь пример из духовной литературы, вроде слов апостола Павла о том, что любовь всё покрывает, чем полностью обезоружит меня, тем более что, по большому счёту, я с ней согласен. Сдаётся мне, люди знают пути если не к вечному восторгу, то к долгой любви. Знают, как сохранить её, да не хотят двигаться в этом направлении, испорченные вседозволенностью общественной морали. Они думают, что обладают правом выбора. А потому не могут понять, что это право закрепощает их больше любого закона, делая рабами собственного каприза.