Мамины рассказики

– А скажи, пожалуйста, кто из наших… тех, что в доме с самого начала, – с испугом и надеждой смотрит на меня, – с семьдесят второго, ещё живёт… здесь.

– Из на-аших-то, – тяну, прикидывая и загибая пальцы, – да, почитай, только я, Лёшка из шестидесятой да Катюха, твоя ж, кажется, подружка с первого этажа.

– Ка-а-атя, – радуется, смахивая набежавшие слёзы. – Надо же, как хорошо!

– Хорошо, Тонечка, что ты к нам вернулась, – радуюсь и я.

Лёгкий пушистый снег укутывает наш старый двор…

Тот самый двор – из книги «Секреты нашего двора». Она, правда, во время этой случайной встречи ещё не вышла в свет из недр замечательной редакции «Союз писателей» города Новокузнецка, но уже точно была написана. И – кто знает? – может быть, благодаря ей этот некогда подслушанный диалог не канул в бездну, как большинство из случающихся вокруг нас, а лёг в основу первого разговора в книге «Мамины рассказики».

…Солнце неуверенно скользит по окнам.

Нахохлившийся на старой вишне у подъезда воробей вдруг громко чирикнул, и в голове впервые пронеслась эта, ещё не понятая тогда, странная пронзительная мысль: «Ну, вот и всё!..»

30 ноября 2016 г.

День рождения

Вторая подслушка-рассказ

Зима.

Конец пятидесятых.

Где-то под Шимском в Новгородской области.

– …Ма-ам, а мам! Дай рубль… пожалуйста, – кричу с порога.

– Рубль?.. Возьми за иконкой, – слышу глухой голос матери откуда-то с заднего двора дома. – На что тебе?

– Да-а, на подарок, – отвечаю и, скинув валенки, иду в левый красный угол комнаты к иконам. – Должно хватить.

– По-да-рок? – удивлённо выдыхает она, входя из сеней в дом с полным до самых краёв ведром молока. Видно, только-только подоила нашу с ней любимицу – Февральку. – А кому, доченька, подарок-то?

– Зинке Бровкиной, – неохотно бросаю, отсчитывая мелочь. – Если что останется, верну до копеечки.

– До ко-пе-еч-ки, – по слогам тянет мать. – А что с ней стряслось-то?.. На что подарок?

– Как – что? – привычно бушую на её участие. – У Зинки же сегодня день рождения – первое совершеннолетие в классе! С района приедут паспорт вручать. Вот и меня пригласили на торжество.

– При-гла-си-ли, – снова тянет она, задумавшись. – Не ходи, доченька, не ходи, Валенька! – вдруг вскидывает на меня глаза, полные какой-то неведомой мне прежде у неё печали, горя…

– Как это – «не ходи»?! – возмущаюсь. – Ты что придумала?.. Это ж первый день рождения, на который меня… нас всех позвали. Понимаешь? Весь класс… первый раз.

– То-то и исть, что первый, – причитает мама. – И что весь класс – тоже.

– Не понимаю тебя, – почти кричу в сердцах. – И не хочу понимать!

– Глупенькая… У Зинки-то твоей отец – кто?

– Кто?

– Председатель!

– И что?

– А у тебя – кто?

– Кто?

– Ох, тошнёшеньки! – вздыхает. – Пропавший… без вести на бескрайних полях этой проклятущей войны. Ни письма, ни полвесточки, ни креста, ни могилы…

– И что? – упрямлюсь по инерции.

– А то!.. – говорит теперь не столько с грустью, сколько с бесконечной жалостью ко мне, моему максимализму. – У неё-то вернулся, выжил – ему почёт, уважение, а наш – нет! – обречённо отворачивается. – У Зойки на столе и угощение из города будет, и паспорт, сама говоришь, вручать приедут, и гармонист из клуба явится.

– Ну и что тут плохого? – говорю уже спокойно, без надрыва.

– Пойдёшь на праздник – должна будешь сама позвать, на свой… день, – виновато улыбается мать. – А что мы с тобой, окромя молока и картошки, на стол поставим? Да и паспорт никто нам не даст, я – вона! – до сих пор свой ни разу в руках не держала, говорят, где надо – там и исть. Вдова, мол, солдатка, что с тобой говорить?..

– Ну-у, не знаю, – тяну озадаченно.

– Сравнивать станешь… Не ты, так другие!.. А опосля искать начнёшь, а ответов нет… и не будет. Зачем тебе это?.. Нам?

Иду к своей любимой старинной, прошлого века иконе Богоматери с младенцем у сердца – той самой, из будущей маминой «Потерянной тетради»! – и кладу деньги на прежнее место. Подхожу к матери, обнимаю и, глядя в её понимающие глаза, говорю:

– Мам, давно хочу тебя спросить: а когда у тебя день рождения? В какой день? Что-то совсем не помню, чтоб ты хоть раз его праздновала. Вот и поздравить-то тебя – когда, не знаю.

– Да чего тут здравить-то? – слышу уставший голос. – Сама не знаю. У нас в деревне никто не праздновал эти дни. Не принято было. Разве что именины. Это теперь всё по-новому, по-городскому, в баре метим: каждому свой день подавай. Мама говорила – зимняя я, в крещенские морозы, что ль, на свет явилась. А в кой день – никто не знал. Да и правда: чего знать-то, справлять, будто радость какая! А ежели и радость, так чего ею в глаза-то добрым людям тыкать!

– Пойдём, мам, парного молочка попьём, – обнимаю её, улыбаясь.

– И то правда, пойдём… – улыбается в ответ. – Февралька целое ведро ноне выдала…

Где-то под Шимском, в Новгородской области-губернии.

Конец пятидесятых.

Зима.

25 декабря 2016 г.

Без четверти век

Третья подслушка-рассказ

– Алло, Капочка! – кричу в трубку. – Алло!.. Ты меня слышишь?

– Алло-алло, – хрипит в ответ динамик моего домашнего телефона. – Кто это?

– Капочка, здравствуй, это же я, Валя, – радуюсь, услышав знакомый голос подруги, с которой не один год вместе за одной партой проучились в нашей деревенской школе…

Её-то, той школы – два небольших домика на пустыре на краю деревни Верещено между молодёжным клубом (бывшей церковью) да погостом – уж полвека, как и нет вовсе. Первый (поповский) дом, где размещалась начальная школа, ныне зияет пустыми окнами, словно вглядывается в нас, сегодняшних, а второй, побольше, двухэтажный, и вовсе сгинул во времени, говорят, сгорел в конце пятидесятых, почитай стразу, как мы с Капой, отучившись, паспорта у нашего председателя колхоза вытребовали и уехали.

Тогда без председательского благословения из деревни уехать было невозможно: ни на работу, ни на учёбу – никуда не возьмут, не пустят. Но нас, детей войны, так просто не возьмёшь: и беда нам не беда, и председатель не указ.

Он нас – в дверь, а мы – в окно!

Он – в окно, а мы – под окно: стоим и своё гнём, протестуем, ничего и никого не боимся. Правда – на нашей стороне!

Ну и как ему было нас при себе удержать?!

Вот так почитай все наши сельчане, рождённые в суровые сороковые, и укатили – кто куда: на стройки, заводы, фабрики, в техникумы и институты. А школа спустя пару лет после нас совсем осиротела, опустела да и сгорела в итоге без присмотра. А восстанавливать-то её вроде б и не для кого стало.

– …А-а-а, это ты, Валечка, подруженька моя! Ну, здравствуй! Давно, давно тебя не слыхивала, – звонко, на деревенский манер с ударением на «О», звенит в трубку Капитолина. – Вот только утром с Барсиком на прогулке тебя вспоминали, пока рядом с домом твоим прогуливались.

– Как он там, кстати? – интересуюсь. – Домик мой родной, старенький.

– Да куды ж он тут денется-то, – смеётся подруга. – Стоит твой красавец, весь в снегу, дремлет, ни одного следочка вокруг, окромя Барсиковых, нет. Видать, разбойник-то мой у тебя там мышей ловить настропалился. Скучно коту: ни одной подружки в округе, как дачники по осени в город подались, не осталось, одни мы с ним тута. Да и кому ж тут, в нашей-то глухомани, в эту пору быть: не избы, не хаты – одни курятники щитовые понастроили, хоть и красивы, да негодны для житья в мороз. Вот и брожу тут одна с котом по дорожкам, нами же и протоптанным. Ныне, как снег в конце ноября лёг, чего-то и автобус нейдёт, говорят, мол, ездить сюда некому. Даже колеи на дороге не стало…

– Ка-пуш-ка, поздравляю тебя с юбилеем, – перебиваю её неспешный привычный деревенский монолог…

Бывало, и мама, царство ей небесное, заводила так свой нескончаемый неспешный тёплый рассказ о том о сём и обо всём сразу.