Страница 2 из 26
«Настоящая жизнь», как бы это ни казалось парадоксальным, нам представляется за пределами нашей реальности, за границами здесь и сейчас. Периферия – во всяких сферах нашего созерцания и осмысления, всегда явнее и реальнее чем центр. Ибо мы не в состоянии ощущать этот центр, в какой области нашего мировоззрения или осмысления он бы не находился. Наш ноумен, казалось бы, способен прочувствовать и осмыслить всю широту внешнего мира, но только не самого себя. Ибо здесь нет ни времени, ни пространства, – лишь «чёрная дыра сознания», «горизонт событий» которой, определяется только относительностью.
Помимо прочего, всё это происходит ещё и от генетической особенности нашего разума, его единственной возможной формы для собственного бытия, – для его существования. А именно, присущего ему ноуменально – феноменального дуализма, олицетворяющего объективно – субъективную парадигму восприятия мироздания, воплощающуюся во всевозможные перспективы выстраиваемой осознанной действительности. Парадигму, единственно при которой возможно существование всего существенного, всего реально-действительного, как в рамках пространственно-временного континуума эмпирической реальности, так и в трансцендентальных полях сверх чувственной осознанности глубин разумения. И какими бы ни были модификации этой парадигмы, как несущие всевозможные формы и динамические конструкции всеобъемлющего пространственного образа, так и последовательности бытового течения времени жизни, отражающиеся во всех локальных моментах созерцания, воззрения и осмысления, они навсегда останутся относительными, и всегда будут отражать собой лишь сакральную архитектоническую основательность дуализма собственной первородной природы наблюдателя, созерцателя и мыслителя. Где ничто не существует пока не нашло своего отражения, где объект не существует без субъекта, а субъект – без объекта. И даже внутри себя, в глубине своего сердца, отдельная личность каждую новую секунду ощущает себя либо субъектом, либо объектом. И во время этого внутреннего локального процесса, ноумен, оставаясь всегда на своём месте, рисует для себя формы внешней действительности, как «грубого» и «тонкого», так и перспективно-сужающегося и перспективно-расширяющегося порядков. И как в одном случае он взирает во внешнюю реальность, так в другом случае в себя и на себя. И именно на соотношении этих порядков рождается всякая парадигма и всякая оценка его бытия и мироощущения. И в этом его фокусе, то внешний мир, то внутренний, приобретает свою законченность в соответствии с возможностями этой архитектонической парадигмы. И эти разноплановые пространства внешнего и внутреннего, сталкиваются в его разуме, образуя завихрения, где, отчерчивая линиями «горизонта событий» границы, наш разум превращает мир хаоса в упорядоченные формы реальной действительности в локальных точках создаваемого им мироздания. Здесь, в пространственных по преимуществу сферах, происходит то же самое, что и во временных аспектах созерцания, с той лишь разницей, что первое определяется образом, или полем, второе – линией, или импульсом. Где прошлое, сталкиваясь с будущим, образует «разряженное поле настоящего», с обязательным относительно неопределённым хаосом в центре.
И эта спонтанная постоянная смена фокуса не позволяет ему оценить себя и собственное существование, – однозначно и истинно в себе. Благодаря этой «чёрной дыре собственного ноумена», при котором внутри, за «горизонтом событий», словно образуется разряженное поле бытия, существует собственно тайна, – то, что мы чувствуем, как пантеон жизни. = Тайна тайн! Ибо повторяю, он видит и чувствует по-настоящему только периферии собственного воззрения.
И что характерно, как сам мир, в своём условном прогрессировании расширяя пространство, суживает тем самым собственную концентрацию и значение, так и в рамках одной жизни, одной единственной личности, восприятие мира так же реверсируется. С годами, мы всё более не в состоянии в полной мере ощущать реальность. Только в детстве и юности человек способен ощущать наиболее ясно окружающий мир, и себя в этом мире. Только в младенчестве он способен ощутить миг собственного бытия, почти ухватить его за хвост, почти прочувствовать жизнь как она есть, ощутить её по-настоящему в своих руках. То есть ощутить наиболее близко и непосредственно миг времени и точку пространства. Но с годами, с увеличением «чёрной дыры ноумена», это «разряженное поле» – адекватно увеличивается, тесня тем самым, и отодвигая на периферии образы реальной действительности. И ты уже не можешь ничего ощущать ближе вытянутой руки. А к старости, это поле становится настолько широким, что создаётся впечатление, что жизнь проходит где-то за горизонтами твоих чувствований, созерцаний и осмыслений, – далеко за горизонтами настоящих событий.
Ну да хватит отвлечённых рассуждений. Город, где стоял этот дом, и где текла обыденная жизнь, был небольшой, но и немаленький. С десяток железнодорожных станций, один аэропорт, один железнодорожный вокзал, и много автомобилей. И эти автомобили, очень часто создавали пробки. А надо сказать, что город этот имел рельеф далёкий от равнинного, что создавало дополнительные проблемы в передвижениях по нему, в особенности зимой, когда ко всему прочему дороги этого города местами превращались в каток. Это создавало задержки в развитии города, его глобальной инфраструктуры. Ведь город – это живой организм, а дороги – это его артерии. Если артерии всё время забиваются, город начинает болеть. Все его «органы» и «клетки» начинают испытывать неосознанный дискомфорт, ведь тем самым они не получают достаточного количества «кислорода» и «пищи». Затормаживается динамика, и метаболизм этого «мегаорганизма» замедляясь, испытывает нечто вроде стагнации.
Ещё одной характерной особенностью этого города, отличающего его от других городов, было то, что в него вела всего одна железная дорога, одна главная автомобильная, и ещё одна была в объезд, по другому берегу полуострова, на котором располагался этот город. И не смотря на все эти неудобные особенности, он был – Великолепен! Он будто располагался над пропастью в конце земного диска. Словно огромный Лев он лежал, свесив лапы над мировым каньоном, – каньоном без дна, и лениво потряхивал своей головой. Он завораживал своими красотами всякого, кто впервые оказывался здесь. И при всей своей неустроенности, отсутствии какой бы то ни было симметрии в общей архитектуре, он околдовывал своей неповторимостью и какой-то романтической атмосферой края земли. Большая отдалённость от центров цивилизации, придавала ему какое-то чувство самостоятельности, абстрагированности от всего остального мира. Здесь, как ни в каком ином городе чувствовалась свобода. Она чувствовалась во всём, включая и саму общую архитектуру, в которой трудно было найти академический порядок.
И вот однажды, в совершенно стандартный для этих мест осенний день, когда заходящее солнце озаряло лучами серебристые волны залива, насыщая всё вокруг яркими красками присущими только заходящему солнцу, как будто бы солнце в последние минуты своего пребывания делало последний мощный выдох, на побережье появился молодой человек не совсем обычного вида. Не то чтобы он разительно отличался от подавляющего большинства горожан, но некоторые детали его внешнего убранства выдавали его принадлежность к какому-то другому обществу. Не то чтобы совсем чужеродному, но мягко говоря, с несколько иными традициями. Но никому и в голову не пришло бы заподозрить его в том, что ему, как личности, вообще были чужды какие-либо традиции. Не то чтобы сам он не имел совершенно никаких привычек, но эти привычки были, мягко говоря, необычными. И одна из них представляла собой его главное в жизни амплуа, а сказать конкретнее, стремление подвергать анализу самые, казалось бы, незыблемые традиции присущие обществу вообще, кланам в этом обществе, и личностям в частности. Ему была известна одна банальная, и в то же время парадоксальная мысль, касающаяся жизни, и принадлежащей этой жизни причине большинства страданий человека. Ведь именно привычки, а точнее сказать угроза нарушения этой привычки, пугает человека более всего на свете. Человек боится сильнее не своей смерти, но нарушения его привычных образов жизни, запечатлённых в коре его головного мозга, в виде идеальных форм представлений об этой жизни. Он привыкает к спокойному размеренному бытию, и нарушение этого спокойствия, вызывает у него панику. Он привыкает к своему окружению, к родственникам и друзьям, и смерть кого-нибудь из них, создаёт в его голове беду, которую, как ему часто кажется, он не в состоянии пережить. Человек привыкает к свободе, и лишение таковой, вызывает у него желание закончить жизнь суицидом. Он привыкает к несвободе, и вдруг обретая таковую, и не зная, что с ней делать, прыгает в каньон. Привычка – всегда следующий рядом с человеком друг, и в то же время самый коварный враг человека…. И эта банальная, и в то же время парадоксальная мысль, если попытаться сформулировать её в одной фразе, могла бы прозвучать так: Если хочешь испытывать как можно меньше страданий в жизни, постарайся ни к чему не привыкать…. Хотя это сделать крайне сложно, а в обыденной жизни социума, – почти невозможно. Ну, да не будем забегать вперёд. Вернёмся к странному молодому человеку.